должна подумать… Может быть, эта Арсеньева…
Л и д и я. Тише! Кто-то идёт…
(Пение за сценой. Оба слушают. Сомов закуривает папиросу, дрожат руки. Он отходит от жены, глядя на неё изумлённо и тревожно.)
С о м о в. Как могло случиться, Лидия, что ты, вдруг…
(Слышно, что поют двое, Яропегов и Троеруков, на голос «Интернационала».)
Любовь считал он чистым вздором,
Тра-та-та-та! Тра-та-та-та-а!
Вдруг пред его учёным взором
Она предстала как мечта.
С о м о в. Вот — слышишь? Вот — Виктор…
(Яропегов, Троеруков, за ними — Лисогонов, все трое сильно выпивши.)
Я р о п е г о в. Чета супругов при луне… Учитель — катай!
Т р о е р у к о в. О, как завидно это мне!
(Лисогонов, пытаясь подняться, сел на лестнице.)
Я р о п е г о в. Браво, каналья! Лидочка — извини! Благодаря бога мы выпили! Мы так весело выпили, что… вообще… выпили! Учитель истории… композитор — пой! На третий глас! Никола, слушай! Учитель — раз-два!
Т р о е р у к о в.
Отречёмся от старого мира,
Отряхнём его прах с наших ног.
С о м о в. Прошу прекратить!.. Виктор — ты понимаешь…
Я р о п е г о в. Ни черта не понимаю! Страшно рад! Не хочу понимать!
Л и д и я (смеясь). Виктор! Вы с ума сошли!
Я р о п е г о в. Вот именно! Страшно рад. И почему нельзя петь? Разве кто-нибудь дрыхнет?
С о м о в. Я прошу тебя…
Т р о е р у к о в. Простите… Позвольте мне объяснить, я — учитель пения, пре-пода-ватель! Я говорю молодёжи: слова — чепуха! Смысл всегда в мелодии, в основной музыке души, в милой старинной музыке… бессмертной…
Я р о п е г о в (Сомовым). Это он — ловко! Это — не без ума! Это, брат, такая ракалья…
Т р о е р у к о в. Хорошо, говорю я, церковь мы ликвидируем, но идея церковности, соборности, стадности… она — жива! (Смеётся.) Жива! Я учу владеть голосами… го-ло-совать. Голое — совать, совать голое слово! Я учу молодёжь.
С о м о в. Послушайте! Довольно!
Я р о п е г о в. Нет, он — хитрая бестия! Ты — пойми: совать в жизнь пустое, голое слово, а? Замечательно придумал, негодяй! Учитель! Ты негодяй?
Т р о е р у к о в. Да!
Я р о п е г о в. Видишь — сам понимает! Самосознание, брат… Чёрт знает, как интересно! Лида — интересно?
Л и д и я. Страшно интересно!
Т р о е р у к о в. Я — негодяй, да! Я не гожусь в рабы д-дикарей…
(Лидия хохочет.)
С о м о в (Троерукову). Вон отсюда! Пьяный дурак!
(Анна идёт.)
Т р о е р у к о в. Н-нет, не дурак! И — меня нельзя оскорбить…
А н н а (строго). Господа! Вы слишком шумно веселитесь…
Я р о п е г о в. Одолевает радость бытия…
Т р о е р у к о в. Вот — Анна Николаевна, она знает, что я не оскудел! Троеруков — не оскудел! Он может бороться, он способен мстить… Его стиснули — он стал крепче! Трагическое веселье, Анна Николаевна. Веселье глубокого отчаяния.
А н н а. Я понимаю, но не забывайте, что мы живём в окружении врагов.
С о м о в. Я прошу тебя, Виктор, — уведи этого шута!
Я р о п е г о в. Слушаю. Я — тоже шут! Беспризорные, за мной! Учитель — шагом марш! Пой.
Т р о е р у к о в. Я очень прошу…
Я р о п е г о в. Никто, брат, ни черта не даст! Пой! (Поёт.)
Отречёмся от старого мира
И полезем гуськом под кровать.
Т р о е р у к о в. Саша Чёрный сочинил, гениальный Саша, талантливейший! Аверченко… Гениальный! «Сатирикон» — а? Где все они, где? Никого нет, ничего! Всё погибло…
Я р о п е г о в. Пой, чёртова шляпа! Лисогонов, варёный идиот, шагай! (Идут вдвоём, поют в темпе марша.)
Тихо лезет под диван.
От него жена в Париж
Не уедет, нет — шалишь!
Я р о п е г о в (орёт). Браво!
[Яропегов и Троеруков уходят.]
С о м о в (жене). Пойдём, Лидия…
Л и д и я. Нет, я не хочу…
А н н а. Это — кто? Ах, это — Лисогонов. Вам — плохо?
Л и с о г о н о в (опускаясь на колени). Дорогие…
А н н а. Что с вами? Зачем вы?
Л и с о г о н о в. Любимые… Работайте! Покупайте. Снабжайте! Как я буду благодарен вам…
Л и д и я. Чего он хочет?
С о м о в. Просто — пьян! Нам нужно кончить, Лида…
Л и д и я. Что — кончить? Подожди…
А н н а. Встаньте!
Л и с о г о н о в. Не могу. Мне — запретили пить, но я — вот… выпил! Тоска! Один! Сын был… Подлец, и негодяй…
А н н а. Николай, помоги ему!
Л и с о г о н о в. Пошёл служить им… против отца и нар-рода! Издох, как пёс… заездили! От чахотки. Он смолоду был чахоточный. Жена первая… его мать, дворянка, тоже чахоточная… Вот как! Николай Васильевич… прошу вас Христом богом…
Л и д и я. Какой гнусный человек!
А н н а. Нужно понять: он — страдает!
Л и д и я (мужу). О чём он просит тебя?
С о м о в. Ты же видишь, он — пьян!
Л и д и я. А — трезвый?
А н н а. Николай, да помоги же мне…
С о м о в. Ну, вы! Вставайте…
А н н а. Как грубо! Сведи его с лестницы.
С о м о в. Идите… Эх вы…
Л и с о г о н о в. Родной мой — фабричку-то, фабричку… Об… оборудуйте, пора! Везде — строят, всем — покупают…
(Лидия смеётся.)
А н н а. Какой неуместный, какой жестокий смех! Какая жёсткая душа у вас, Лидия. Люди сходят с ума…
Л и д и я. Вообразите, что я — тоже… (Ушла в комнату.)
А н н а (грозя пальцем вслед ей, бормочет). Подожди! Смеётся тот, кто смеётся последний.
С о м о в (идёт). Где Лидия?
А н н а. Бедный мой Николя! Какая жизнь…
С о м о в (шипит). Что вам угодно? Это всё ваши… ваши приятели… (Убежал в комнаты.)
А н н а. Боже мой… я не узнаю сына. Боже мой…
ЧЕТВЁРТЫЙ АКТ
Там же, у Сомовых. Поздний вечер. На террасе — С е м и к о в, сидит, пишет, шевелит губами, считает, загибая пальцы; рядом с ним на полу свёрток чертежей. Из комнат выходит с подносом чайной посуды Д у н я ш а.
Д у н я ш а. Ты всё ещё ждёшь, франтик?
С е м и к о в (бормочет). К своей какой-то тёмной цели…
Д у н я ш а. Сочиняешь? Ты бы частушки сочинил на Китаева, на дурака.
С е м и к о в. Китаев — грубый, а не дурак.
Д у н я ш а. Ну, много ты понимаешь в дураках! Вот сочини-ка что-нибудь смешное.
С е м и к о в. Я смешное не люблю.
Д у н я ш а (показав ему язык). Мэ-э! Тебе и любить-то — нечем. Туда же — не люблю…
(Лидия вышла.)
Л и д и я. Кого это?
Д у н я ш а. Вот — сочинителя. (Ушла.)
С е м и к о в. Лидия Петровна, вы эту книжку читали?
Л и д и я (взяла книгу). «Одеяние духовного брака». Нет. Что это значит — духовный брак?
С е м и к о в. Тут — вообще… о боге…
Л и д и я. Вы верующий?
С е м и к о в. Нет, — зачем же! Но он говорит: хоть не веришь, а знать надо.
Л и д и я. Кто это — он?
С е м и к о в. Учитель пения.
Л и д и я. Он, кажется, чудак? И пьёт?
С е м и к о в. Нет, он очень серьёзный… Образованный. Я в этой книжке ничего не понял. Тут предисловие Метерлинка, так он прямо говорит, что Рейсбрук этот писал пустынными словами.
Л и д и я. Вот как?
С е м и к о в. Да. Я вот записал: «Созерцание — это знание без образов, и всегда оно выше разума». Это, по-моему, верно. Мысли очень мешают творчеству, сочиняешь и всё думаешь, чтобы хорошо вышло. А он говорит, что хорошо будет, если не думать, а только слушать музыку своей души, тогда и будет поэзия. В жизни — никакой поэзии нет.
Л и д и я. Это — вы говорите или он?
С е м и к о в. Он. Но он верно говорит, по-моему. Только я никак не могу без образов. Я вот пишу:
И, в облаках погребена,
И тёмной массой идут ели
К своей какой-то тайной цели.
Л и д и я. Что же? Кажется, — это не плохо.
С о м о в (выбежал). Э, голубчик, что же вы пришли, а не сказали?
С е м и к о в. Я сказал Дуняше…
С о м о в. Давайте чертежи… Дуняша! Вы не для Дуняши работаете. Можете идти! Впрочем — подождите!
Л и д и я. Вы — скоро?
С о м о в. Да. Сейчас. (Ушёл.)
С е м и к о в. Я выписал ещё вот: «При посредстве разума высказывается многое о начале, которое выше разума. Но постижение этого начала гораздо легче при отсутствии мысли, чем при её посредстве».
Л и д и я (рассеянно). Да…
С е м и к о в. Но — как же без мысли-то? Ведь вот заметно, что и собаки о чём-то думают.
Л и д и я (потирая лоб). Видите ли, Семиков…
С е м и к о в. Я переменил фамилию, на Семиоков. Так — лучше для творчества. А то — Семиков, Кузнецов, Горшков, — какая тут поэзия?
(Выходят: Изотов и ещё двое, один — толстый, другой — сутулый; они прощаются с Лидией почтительно и молча.)
И з о т о в. Могу прислать вам масла.
Л и д и я. Спасибо, у нас есть…
И з о т о в. Анна Николаевна сказала — нет. А мёд — есть? Могу прислать. Отличный мёд!
Л и д и я. Я спрошу свекровь.
И
