л а. Много ты понимаешь в этом! Не бойся, за тебя не пойду.

М и ш а. Да я бы и не взял эдакую…

Л ю д м и л а. Ох, ты… барашек! Нет, серьёзно, Мишка, ты — умный, ты послушай: дядю оставить на чужого человека — тоже не годится, работает он, как пятеро хороших, пить-есть ему — некогда, обшить, обмыть его — некому, о себе подумать — не умеет.

М и ш а. Ты с Арсеньевой посоветуйся…

Л ю д м и л а. Советовалась. Она решает просто — учиться! А мне дядю-то жалко, он меня на ноги поставил. Начала от скуки цветы сажать. Ну, — люди из сил выбиваются, а я — цветочки поливаю. Стыдно.

М и ш а. Да уж… Смешновато.

Л ю д м и л а. Костю Осипова не видал?

М и ш а. Нет. Не понимаю, где он увяз? Третьего дня пошёл в Селище, в сельсовет…

[Арсеньева входит.]

А р с е н ь е в а. А я вас ищу, Миша! Вот вам парусина, краска, кисти, лозунги ликбеза, идите-ка, намалюйте их поскорее, получше.

М и ш а. Дело знакомое. Людка, у тебя — можно?

Л ю д м и л а. Иди, только не очень пачкай там.

М и ш а. Ладно. Буду — не очень.

А р с е н ь е в а. Почему у тебя мордочка скучная?

Л ю д м и л а. Всё потому же…

А р с е н ь е в а. Слушай-ка, у Сомовых работает кухарка.

Л ю д м и л а. Знаю, Фёкла, забавная старуха…

А р с е н ь е в а. Не нравится ей там. Вот, давай пристроим её к дяде. Человек она хороший, честный и неглупа.

Л ю д м и л а. Поговорить бы с ней. Кто это?

(Крыжов идёт, осматриваясь.)

Л ю д м и л а. Вам кого, дедушка?

К р ы ж о в. Иван Терентьев здесь живёт?

Л ю д м и л а. Здесь.

К р ы ж о в. Ну вот, я к нему. Дочь, что ли?

Л ю д м и л а. Племянница.

К р ы ж о в. А это — жена?

Л ю д м и л а. Нет ещё.

К р ы ж о в. Невеста, значит.

Л ю д м и л а. Тоже нет.

А р с е н ь е в а. Знакомая, в гости пришла.

К р ы ж о в. Ну, это ваше дело! Умыться бы мне, девушка, да — испить водицы, а? Запылился старик.

Л ю д м и л а. Идите сюда.

([Людмила и Крыжов уходят.] Арсеньева идёт в кегельбан, садится к столу, развязывает узел, в нём — потрёпанные флаги, щёлкает ножницами, начинает шить. Идут Дроздов, Терентьев.)

Д р о з д о в (угрюмо). Есть песок в машине, есть!

Т е р е н т ь е в. Старые рабочие очень замечают это.

Д р о з д о в. А откуда песок сыплется — непонятно.

Т е р е н т ь е в. Вот, сегодня должен бы старик один придти, могу сказать, — учитель мой…

А р с е н ь е в а. Он уже пришёл.

Т е р е н т ь е в. Ага, Катерина Ивановна! Рад.

Д р о з д о в. Я тоже рад.

Т е р е н т ь е в. Он — в горницах, старик?

А р с е н ь е в а. Да.

[Терентьев уходит.]

Д р о з д о в. Мы с вами, Катерина Ивановна, встречаемся всегда в хорошие дни.

А р с е н ь е в а. Это вы — о погоде?

Д р о з д о в. О ней. Не помню, чтобы встречал вас в дождь, в пасмурный день!

А р с е н ь е в а. Редко встречаемся мы.

Д р о з д о в. Значит — надобно встречаться чаще, — верно?

А р с е н ь е в а (смеясь). Ловкий вы…

Д р о з д о в. Ничего, парнишка — не промах! И всегда, встречая вас, я чувствую…

А р с е н ь е в а. Зависимость погоды от моей личности, да?

Д р о з д о в. Вот — именно! Благодарить вас хочется.

А р с е н ь е в а. Не беспокойтесь.

Д р о з д о в. Даже — поцеловать готов.

А р с е н ь е в а. А я к этому не готова.

Д р о з д о в. Приготовьтесь.

(На террасу вышел Терентьев с куском хлеба в руках, стоит, прислушивается, хмурясь, пятится в дверь.)

А р с е н ь е в а. Вам не кажется, что вы немножко нахал?

Д р о з д о в. Нет, не кажется! Есть песенка:

Ты, говорит, нахал, говорит,

Каких, говорит, немало…

А р с е н ь е в а. Не продолжайте, дальше — неверно!

(Терентьев исчез.)

Д р о з д о в.

Но, говорит, люблю, говорит,

Тебя, говорит, нахала…

А р с е н ь е в а. Борис Ефимович! Вы бы попробовали отнестись ко мне серьёзно, а?

Д р о з д о в. Вы — обиделись?

А р с е н ь е в а. Попробуйте! Может быть, это будет более достойно и вас и меня.

Д р о з д о в. Не сердитесь, не надо! Честное слово… у меня к вам большая симпатия! Работница вы у нас — что надо! А если я шучу…

А р с е н ь е в а. Шутить надобно умеючи, не надоедая. Вы, кажется, у Яропегова шутить учитесь?

Д р о з д о в. Почему — у Яропегова?

А р с е н ь ев а. Не идёт это к вам. Человек вы, я знаю, не плохой…

Д р о з д о в (серьёзно). А — чем плох Яропегов?

(Идут Терентьев, Крыжов, за ними Людмила.)

Л ю д м и л а. Товарищ дядя! Скажи толком — обедать-то будем?

Т е р е н т ь е в. Отстань! Мы с Борисом закусили, Крыжов — не хочет. Погоди, ещё двое придут…

Л ю д м и л а. Что ж ты не сказал мне? Ведь не хватит.

Т е р е н т ь е в. Иди к чертям, Людмила! Борис…

К р ы ж о в. Порядка-то у вас нет?

Т е р е н т ь е в. Ну-ко вот послушай, Борис… Давайте, на солнышко.

(Арсеньева собирает флаги, хочет уйти.)

Т е р е н т ь е в (сухо). Вы не мешаете нам.

Л ю д м и л а (Арсеньевой). Давай помогу.

К р ы ж о в (набивая трубку). История, братья-товарищи, такая: приехала к нам, на завод, компания, чтобы, значит, реконструировать, расширить и так и дальше. Завод действительно заслужил этого, ещё до революции износился, и подлечить его давно следовало; мы, старьё, три года этого, как милостыню, просили. Ну, началась работка! Двигается всё туда-сюда, не торопясь, того — нет, того — не хватает. Командовал старик, моих лет, а раньше — Богомолов приезжал, тоже старик.

Д р о з д о в. Яков Антонов?

К р ы ж о в. Кто это?

Д р о з д о в. Богомолов-то?

К р ы ж о в. Не знаю. Детали рассказывать — не буду, а прямо скажу: устроили так, что раньше болванка из кузницы ко мне шла четыре часа, а наладили дело — идёт семь часов. И так и дальше всё. У меня — записано. Я и говорю старикам: как будто чего-то неладно вышло, братья-товарищи? Видим, говорят, однако — может, так и надо.

(Китаев на террасе, мрачно жуёт что-то.)

К р ы ж о в. Всё-таки решили поговорить с директором, он у нас литейщик с Лысьвенского завода, партизан, красным командиром был, по армии скучает. «Вот, говорим, Демид, брат-товарищ, какие штуковины наблюдаются». — «Вы, говорит, старики, неправильно считаете, и вообще, говорит, специалист, как паук, своё дело знает». И так и дальше. Успокоил.

(Китаев ушёл, потом вынес бутылку пива, сел, пьёт. Постепенно начинает вслушиваться в рассказ, встаёт, подходит к скамье. Людмила шьёт, тихонько напевая, Арсеньева, не переставая шить, внимательно слушает.)

К р ы ж о в. Успокоил, ну — не меня! Я, погодя немного, в завком. Там — тоже успокаивают. Ну, тут я поругался, эх, говорю, братья-товарищи, так вас и разэдак. Н-да. Погорячился. Какие, говорю, вы хозяева? И так и дальше. Вызывают в ГПУ, там у нас хороший парень сидит, однако и он тоже: «Ты, говорит, товарищ, разлад в работу вносишь!» А молодёжь начала и высмеивать меня. В стенгазету попал: склочник, бузотёр. Н-да. Только рабкор один, комсомолец Костюшка Вязлов, на моей стороне, ну — ему веры нет, он у меня на квартире живёт. Даже внука моя, тоже комсомолка, и та — против. Ну, ладно! Однако я всё считаю, записываю и вижу — нет, моя правда: нехорошо сделано! Стало так туго мне, что огорчился, выпивать начал. Девятнадцать лет сверлил, тридцать четыре на заводе, всё знаю лучше, чем дома у себя. Понял, что дело моё — плохо, пожалуй, и пить привыкну на старости лет. Ну и решил, скрепя сердце рассчитался и — в Москву! Вдруг тебя, Иван, вижу на станции. И вот я вам, братья-товарищи, прямо говорю: там дело нечисто, повреждённое дело! У меня кетрадка есть, в ней сосчитано всё, все часы, вся волокита…

Д р о з д о в. Можно взглянуть?

К р ы ж о в. На то и писано, чтоб читали. Разберёшь ли? Писатель я не Демьян… победнее его буду…

Д р о з д о в. Разберу.

К р ы ж о в (Арсеньевой). Ты что глядишь на меня? Понравился?

А р с е н ь е в а. Очень.

К р ы ж о в (толкая Терентьева локтем). Слыхал? Хо-хо! Вон оно что! У меня дочь старше тебя, только — дурой выросла. Ребят — родит, а — больше ничего не умеет. Вот внука, так эта — что надо! В Свердловск поехала, учиться. Ты — партийка?

А р с е н ь е в а. Нет.

К р ы ж о в. А чего делаешь?

А р с е н ь е в а. Ребят учу.

Д р о з д о в. Иван!

К р ы ж о в. Вам, молодым, надобно в партию записываться, круче дела-то