загибать. Я вот ехал сюда — горой, водой, лесом, парусом, — как говорится, гляжу: тут — строят, там — строят, инде — выстроили, ух ты, мать честная! Бойко взялись за дело, крепко! Конечно, я и по докладам, по газетам знал, ну, а когда своим глазом видишь, это уж другой номер!
(Дроздов и Терентьев, сидя на другой скамье, рассматривают книжку.)
Т е р е н т ь е в. Склочником он не был.
Д р о з д о в. Да, не похож! А цифры — нехорошо поют.
К и т а е в. А ты — в партии?
К р ы ж о в. Я — нет. Мне — не надо, я и без того — природный пролетар. До Октября, до Ленина, я даже и понимать не хотел партию. Думал так это, молодёжь языки чешет. И дело у меня — строгое, требует всех сил. А заседать я — не мастер, да и грамотой не богат. Года три тому назад хотели меня в герои труда произвести, ну — я чинов-званий не любитель, упросил, чтобы не трогали.
К и т а е в. Это — напрасно! Коллектив знает, что делает, ему герой нужен…
К р ы ж о в. Герой, голова с дырой…
Д р о з д о в. Видишь?
(Терентьев молча кивает головой.)
Д р о з д о в. Зови-ко его в комнаты.
К и т а е в. Куда же ты едешь?
К р ы ж о в. Вот сюда приехал.
Л ю д м и л а. Что же обедать — завтра будем? Никто не идёт.
Т е р е н т ь е в. Отвяжись! Подь-ка сюда, Крыжов.
К р ы ж о в (идя). Порядка у тебя, видать, нет насчёт обеда-то? Остался ты, видно, как был, — беспорядочный, а? (Хлопает Терентьева ладонью по спине.) Приятно мне, что встретились!
Л ю д м и л а (около Арсеньевой). Бестолочь какая! И так — почти каждый день.
А р с е н ь е в а. Какой интересный старик!
Л ю д м и л а. Молодые — интереснее. Дроздов, например, а? Замечаешь, как он присматривается к тебе?
А р с е н ь е в а. У него такая служба…
Л ю д м и л а. Обыкновенная — мужская. А мне инженер нравится.
А р с е н ь е в а. Который?
Л ю д м и л а. Яропегов, конечно! Он в клубе читал лекцию по истории земли, по металлам, — интересно! Весёлый, чёрт!
А р с е н ь е в а. Что ж он — ухаживает за тобой?
Л ю д м и л а. Заговаривает. Смешит. Я — люблю весёлых!
А р с е н ь е в а. Ты бы лучше со своим с кем-нибудь веселилась.
Л ю д м и л а (вздыхая). Свои, свои… Вон Китаев просит записаться с ним.
А р с е н ь е в а. Неприятный парень.
Д р о з д о в (с террасы). Катерина Ивановна! Можно вас на минутку?
(Арсеньева идёт.)
Д р о з д о в. Помогите нам расчётец сделать — ладно? Папироску хотите?
А р с е н ь е в а. Не курю. Бросила.
Д р о з д о в. Отчего?
А р с е н ь е в а. Ребятам дурной пример.
Д р о з д о в. Резонно.
(Ушли. Людмила шьёт.)
К и т а е в. Скушно по воскресеньям!
Л ю д м и л а. Тебе и в будни скучно.
К и т а е в. Так — как же? Сходим, запишемся, а?
Л ю д м и л а. От скуки?
К и т а е в. Зачем — от скуки? От любви.
Л ю д м и л а. У тебя на пиджаке — капуста.
К и т а е в. Капусту я не ел.
Л ю д м и л а. Ну, тогда что-нибудь из носу.
К и т а е в. Ты очень грубая барышня.
Л ю д м и л а. Вот видишь! А приглашаешь меня в загс.
(Силантьев стоит за углом террасы.)
К и т а е в. Потому что влюбился. От любви и скучаю.
Л ю д м и л а. А что чувствуют, когда влюбляются?
К и т а е в. Это — в зависимости от девушки.
К и т а е в. Ну… примерно, как в опере «Деймон» — желаю видеть вечной подругой жизни…
Л ю д м и л а. А — она?
К и т а е в. Она, конечно, смеётся. Любовь — дело весёлое, игристое дело!
Л ю д м и л а. Ух, какой ты глупый, даже страшно!.. (Убежала.)
С и л а н т ь е в [входит]. Здравствуйте, товарищ Китаев! Я — к вам.
К и т а е в. Ну?
С и л а н т ь е в. Доски у меня взяли, те самые…
К и т а е в. Кто взял?
С и л а н т ь е в. Мишка-комсомол.
К и т а е в. Так просто — пришёл и взял?
С и л а н т ь е в. Нет, конечно, за деньги, только он платить стесняется.
К и т а е в. Почему?
С и л а н т ь е в. Нету денег у него, погоди, говорит! А мне нужно, я — бедный человек…
К и т а е в. Ты — не человек, а кулак.
С и л а н т ь е в. Какой же я кулак? У кулака пальцы сжаты, а у меня вот они — растопырены, потому — держать мне нечего.
К и т а е в. От тебя водкой пахнет.
С и л а н т ь е в. Ну, так что? Водку и немец пьёт.
К и т а е в. Немец — пиво! У тебя в кармане бутылка.
С и л а н т ь е в. Она мне не мешает.
К и т а е в. Ну, ступай! Доски меня не касаются.
С и л а н т ь е в. Так ведь вы заведуете клубом и всем этим… устройством. Ведь я вам за них…
К и т а е в. Ступай, ступай! Доски получишь… Водку пьёте, черти…
С и л а н т ь е в. Эх, трудно с вами, товарищи! Не деловой вы народ! (Уходит.)
(Троеруков навстречу; мимоходом — перешёптываются. Крыжов вышел с бутылкой нарзана, прошёл в кегельбан, прилёг на койку, курит.)
К и т а е в. Устал, старик?
К р ы ж о в. Есть немножко.
К и т а е в. Что там у вас, — вредители работают?
(Крыжов не отвечает.)
К и т а е в. Много вокруг нас чужого народа.
К р ы ж о в. Выметем.
(Троеруков смотрит на часы, щёлкнул крышкой.)
К и т а е в. А, учитель! Ты — что?
Т р о е р у к о в. Спевка у меня.
К и т а е в. Почему — здесь?
Т р о е р у к о в. Эстрада не готова.
К и т а е в (щёлкнув пальцем по бутылке нарзана). Аш два о! — Вода, значит. (Отводит Троерукова в сторону.) Стишки мои прочитал?
Т р о е р у к о в. Как же…
К и т а е в. Ну — что?
Т р о е р у к о в. Правду сказать?
К и т а е в. Обязательно!
Т р о е р у к о в. Стишки -дрянь, но — от души.
К и т а е в. То есть — как это?
Т р о е р у к о в. Очень просто, вы — не обижайтесь, товарищ Христофор. По форме они — дрянь, но по искренности — неплохи.
(Китаев мычит.)
Т р о е р у к о в. Видите ли: одно дело слова, другое — мелодия. Мелодия — подлинная песня души, то есть -самое настоящее, самая глубокая правда человека, — ваша правда…
К и т а е в. Угу! Да…
Т р о е р у к о в (оглядываясь, вполголоса). Например «Интернационал» можно петь церковно, на третий глас, на шестой. (Поёт.)
Отречёмся от старого мира.
К и т а е в (удивлён). Ах, чёрт! В самом деле. Это — смешно…
Т р о е р у к о в. И многие, когда поют «Интернационал», так не отрекаются от старого мира, а взывают к воскресению его; новый-то им уже надоел, понимаете…
К и т а е в. Верно! Поют некоторые! Ах ты, щучий сын! Замечаешь!
Т р о е р у к о в. Теперь, возвращаясь к вашим стишкам…
К и т а е в. Ты смотри, никому не говори, что я сочиняю!
Т р о е р у к о в. Я — помню! Ни-ни, никому! Так вот, стишки… В чём их недостаток? В том, товарищ Христофор, что вы взялись не за своё дело. По натуре вашей, вы — разрушитель, вам разрушать надо, а вы — строите и воспеваете стройку, казённое, не ваше дело. Поэтому слова не совпадают у вас с мелодией души, с настоящей вашей правдой, — вашей! Понимаете?
К и т а е в. Верно! Ей-богу, это — верно! Ах, чёрт! Действительно… Я и сам чувствую — не идёт у меня! Не то пишу!
Т р о е р у к о в. Вот видите!
К и т а е в (воодушевляясь). Ты — сам посуди: я — кто? Боец! Партизан. Я в армию пошёл, потому что — конюх, смолоду лошадей люблю, скакать люблю. У меня — натура есть, понимаешь! А меня мотали, мотали да — вот, наблюдай, как посёлок строят!
Т р о е р у к о в. Ну да!
К и т а е в. Я, бывало… Да я… поголовно истреблял… как собака тараканов! Хлеба не давать? Так я ж их поголовно! Как в сказке: ахну, и нет ничего, только пыль, брызг и сапоги! Вы — кто? Помещики, дворянство, буржуазия или просто — люди? Да я вас так, что от всей вашей массы только одни уши останутся… А теперь вот…
Т р о е р у к о в. Время не для вас, не для героев!
К и т а е в. Понимаешь? Теперь я — кто?
Д р о з д о в (вышел на террасу, оглянулся, идёт в сторону Крыжова, мимоходом). В самом
