Враги. Максим Горький
СЦЕНЫ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Бардин, Захар, 45 лет.
Полина, его жена, под 40 лет.
Бардин, Яков, 40 лет.
Татьяна, его жена, 28 лет, актриса.
Надя, племянница Полины, 18 лет.
Печенегов, генерал в отставке, дядя Бардиных.
Скроботов, Михаил, 40 лет, купец, компаньон Бардиных.
Клеопатра, жена его, 30 лет.
Скроботов, Николай, брат его, 35 лет, юрист, товарищ прокурора.
Синцов, конторщик.
Греков, Левшин, Ягодин, Рябцов, Акимов, рабочие.
Аграфена, экономка.
Бобоедов, ротмистр.
Квач, вахмистр.
Жандармы, солдаты, рабочие, служащие, прислуга.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сад. Большие, старые липы. В глубине, под ними, белая солдатская палатка. Направо, под деревьями, широкий диван из дерна, перед ним стол. Налево, в тени лип, длинный стол, накрытый к завтраку. Кипит небольшой самовар. Вокруг стола плетеные стулья и кресла. Аграфена варит кофе. Под деревом стоит Конь, куря трубку, перед ним Пологий.
Пологий (говорит, нелепо жестикулируя). …Конечно, ваша правда, я человек маленький, жизнь у меня мелкая, но каждый огурец взращен мною собственноручно, и рвать его без возмездия мне я не могу разрешить.
Конь (угрюмо). А твоего разрешения никто и не просит.
Пологий (прижимая руку к сердцу). Но позвольте! Если вашу собственность нарушают,- имеете вы право просить защиты закона?
Конь. Проси. Сегодня огурцы рвут, а завтра головы рвать будут… Вот тебе и закон!
Пологий. Однако… это странно и даже опасно слышать! Как же вы, солдат и кавалер, можете пренебрегать законом?
Конь. Закона — нет. Есть — команда. Налево кругом марш! И — ступай! Скажут — стой! Значит — стой.
Аграфена. Вы бы, Конь, не курили здесь вашу махорку, от нее лист на деревьях вянет…
Пологий. Если бы они с голоду,- это я понимаю… Голод может объяснить многие поступки; можно сказать, что все подлости совершаются для утоления голода. Когда хочется кушать, то, конечно…
Конь. Ангелы — не едят, а сатана против бога пошел все-таки…
Пологий (радостно). Вот это я и называю озорством!..
(Идет Яков Бардин. Говорит негромко и как бы сам прислушивается к своим словам. Пологий кланяется ему. Конь небрежно «отдает честь».)
Яков. Здравствуйте. Вы — что?
Пологий. К Захару Ивановичу с покорной просьбой…
Аграфена. Жаловаться пришел. У него этой ночью фабричные ребята огурцы украли.
Яков. А-а… Это нужно сказать брату…
Пологий. Совершенно верно… я к ним и направляюсь.
Конь (ворчливо). Никуда ты не направляешься, а стоишь на одном месте и ноешь.
Пологий. Я вам, думается, не мешаю. Если бы вы газету читали или что другое, то, конечно, я бы вам мешал.
Конь (идет). Крохобор ты, Пологий… кляузник!
Пологий. Вы совершенно напрасно произносите эти слова… Язык дан человеку для вознесения жалоб…
Аграфена. Да перестаньте, Пологий… точно вы не человек, а комар…
Яков (Коню). Что он тут, а? Ушел бы…
Пологий (Аграфене). Если слова мои беспокоят ваше ухо, но сердца не трогают,- я замолчу. (Идет прочь и, прохаживаясь по дорожке, щупает рукой деревья.)
Яков (смущенно). Что, Конь, я, кажется, вчера опять… обидел кого-то?
Конь (усмехаясь). Было. Это — было.
Яков (прохаживаясь). Гм… удивительно! Почему пьяный я всегда дерзости говорю?
Конь. Бывает это. Иной раз пьяные люди лучше трезвых, храбрее. Никого не боится, ну и себя не милует… У нас в роте унтер-офицер был, трезвый подлиза, ябедник, драчун. А пьяный — плачет. Братцы, говорит, я тоже человек, плюньте, просит, мне в рожу. Некоторые — плевали.
Яков. А с кем я вчера говорил?
Конь. С прокурором. Сказали ему, что у него деревянная голова. Потом о директоровой жене сказали прокурору, что у нее любовников много.
Яков. Ну, вот… а какое мне дело до этого?
Конь. Не знаю. Еще вы…
Яков. Хорошо, Конь, довольно… а то окажется, что я всем что-нибудь сказал неприятное… Да, вот какое несчастье — водка… (Подошел к столу и смотрит на бутылки, наливает большую рюмку, маленькими глотками высасывает ее. Аграфена, искоса глядя на него, вздыхает.) Вам немножко жалко меня, а?
Аграфена. Очень жалко… такой вы простой со всеми — точно и не барин…
Яков. А вот Конь никого не жалеет, он только философствует. Чтобы человек задумался, его надо обидеть — так, Конь? (В палатке раздается крик генерала:
«Конь! Эй!» Вас сильно намучили, оттого вы и умный?
Конь (идет). Я как увижу генерала, то сразу дураком становлюсь…
Генерал (выходит из палатки). Конь! Купаться, живо!
(Идут в глубину сада.)
Яков (сел, качается на стуле). Моя супруга еще спит?
Аграфена. Уже встали. Купались.
Яков. Так вам меня жалко?
Аграфена. Вам бы полечиться.
Яков. Ну, налейте мне немножко коньяку.
Аграфена. Может, не надо, Яков Иванович?
Яков. А почему? Если я не выпью однажды,- это ничему не поможет.
(Вздохнув, Аграфена наливает коньяку. Быстро идет Михаил Скроботов, возбужденный; нервно теребит острую черную бородку. Шляпа — в руке, и он мнет ее пальцами.)
Михаил. Захар Иванович встал? Нет еще?
Разумеется! Дайте мне… есть тут холодное молоко? Спасибо. Доброе утро, Яков Иванович!.. Вы знаете новость?.. Эти подлецы требуют, чтобы я прогнал мастера Дичкова… да! Грозят бросить работу… черт бы их…
Яков. А вы удалите мастера.
Михаил. Это — просто, да, но — не в этом же дело! Дело в том, что уступки их развращают. Сегодня они требуют — прогнать мастера, завтра они захотят, чтобы я повесился для их удовольствия…
Яков (мягко). Вы думаете, они завтра захотят этого?
Михаил. Вам — шутки! Нет, вы бы попробовали повозиться с чумазыми джентльменами, когда их около тысячи человек да им кружат головы — и ваш братец разной либеральностью, и какие-то идиоты прокламациями…
(Смотрит на часы.) Скоро десять, а в обед они обещают начать свои дурачества… Да-с, Яков Иванович, за время моего отпуска ваш почтенный братец испортил мне фабрику… развратил людей недостатком твердости…
(Справа является Синцов. Ему лет тридцать. В его фигуре и лице есть что-то спокойное и значительное.)
Синцов. Михаил Васильевич! В контору пришли депутаты рабочих, требуют хозяина.
Михаил. Требуют? Пошлите вы их ко всем чертям! (Полина идет с левой стороны.) Извиняюсь, Полина Дмитриевна!
Полина (любезно). Вы — всегда ругаетесь. Почему — сейчас?
Михаил. Да вот, все этот пролетариат!.. Он там — требует!.. Раньше он у меня смиренно просил…
Полина. Вы жестоки с людьми, уверяю вас!
Михаил (разводит руками). Ну, вот!
Синцов. Что же сказать депутатам?
Михаил. Пусть подождут… Идите!
(Синцов не спеша уходит.)
Полина. Интересное лицо у этого служащего. Давно он у нас?
Михаил. Около года, кажется…
Полина. Он делает впечатление порядочного человека. Кто он?
Михаил (пожимая плечами). Получает сорок рублей.
(Смотрит на часы; вздыхая, оглядывается, видит под деревом Пологого.) Вы что? За мной?
Пологий. Я, Михаил Васильевич, к Захару Ивановичу…
Михаил. Зачем?
Пологий. По случаю нарушения права собственности…
Михаил (Полине). Вот, рекомендую, тоже один из новых служащих! Человек со стремлением к огородничеству.
Глубоко убежден, что все на земле создано затем, чтобы нарушать его интересы. Все ему мешает — солнце, Англия, новые машины, лягушки…
Пологий (улыбаясь). Лягушки, смею заметить, всем мешают, когда они кричат…
Михаил. Идите-ка вы в контору! Что это за привычка у вас — бросить дело и ходить жаловаться? Мне это не нравится… Идите!
(Пологий, поклонившись, идет. Полина с улыбкой смотрит на него в лорнет.)
Полина. Вот какой вы строгий! А он — смешной… Вы знаете, в России люди разнообразнее, чем за границей.
Михаил. Скажите — безобразнее,- и я соглашусь. Я командую народом пятнадцать лет… Я знаю, что это такое — добрый русский народ, раскрашенный поповской литературой.
Полина. Поповской?
Михаил. Ну, конечно. Все эти Чернышевские, Добролюбовы, Златовратские, Успенские… (Глядит на часы.) Долго же не идет Захар Иванович, ах!
Полина. Вы знаете, чем он занят? Доигрывает вчерашнюю партию в шахматы с вашим братом.
Михаил. А там после обеда хотят работу бросать… Нет, знаете, из России толку не выйдет никогда! Уж это верно. Страна анархизма! Органическое отвращение к работе и полная неспособность к порядку… Уважение к законности — отсутствует…
Полина. Но это естественно! Как возможна законность в стране, где нет законов? Ведь, между нами говоря, наше правительство…
Михаил. Ну, да! Я не оправдываю никого! И правительство. Вы возьмите англосакса… (Идут Захар Бардин и Николай Скроботов.) Нет лучшего материала для строения государства. Англичанин перед законом ходит, как дрессированная лошадь в цирке. Чувство законности у него в костях, в мускулах… Захар Иванович, здравствуйте! Здравствуй, Николай! Позвольте вам сообщить о новом результате вашей либеральной политики с рабочими: они требуют, что-бы я немедля прогнал Дичкова, в противном случае после обеда бросают работу… да-с! Как вы на это смотрите?
Захар (потирая лоб). Я? Гм… Дичков? Это… который дерется? И насчет девиц что-то такое?.. Прогнать Дичкова, разумеется! Это — справедливо.
Михаил (волнуется). Ф-фу! Уважаемый компаньон, давайте говорить серьезно. Речь идет о деле, а не о справедливости; справедливость — это вот задача Николая. И я еще раз скажу, что справедливость, как вы ее понимаете, пагубна для дела.
Захар. Позвольте, дорогой! Вы говорите парадоксы!
Полина. Деловые разговоры при мне… с утра…
Михаил. Тысяча извинений, но я буду продолжать… Я считаю это объяснение решительным. До моего отъезда в отпуск я держал завод вот так (показывает сжатый кулак), и у меня никто не смел пищать! Все эти воскресные развлечения, чтения и прочие штуки я, как вам известно, не считал полезными в наших условиях… Сырой русский мозг не вспыхивает огнем разума, когда в него попадает искра знания,- он тлеет и чадит…
Николай. Говорить надо спокойно.
Михаил (едва сдерживаясь). Благодарю за совет. Он очень мудр, но — мне не годится! Ваше отношение к рабочим, Захар Иванович, в полгода развинтило и расшатало весь крепкий аппарат, созданный моим восьмилетним трудом. Меня уважали, меня считали хозяином… Теперь всем ясно, что в деле два хозяина, добрый и злой. Добрый, конечно, вы…
Захар (смущенно). Позвольте… Зачем же так?
Полина. Михаил Васильевич, вы говорите очень странно!
Михаил. Я имею причину говорить так… я поставлен в глупейшее положение! Прошлый раз я заявил рабочим, что скорее закрою фабрику, чем выгоню Дичкова… Они поняли, что я сделаю так, как говорю, и успокоились. В пятницу вы, Захар Иванович, сказали рабочему Грекову, что Дичков — грубый человек и вы его собираетесь прогнать…
Захар (мягко). Но, дорогой мой, если он бьет людей по зубам… и прочее? Согласитесь — этого нельзя терпеть! Мы же европейцы, мы культурные люди!
Михаил. Прежде всего мы — фабриканты! Рабочие каждый праздник бьют друг друга по зубам,- какое нам до этого дело? Но вопрос о необходимости учить рабочих хорошим манерам вам придется решать после, а сейчас вас ждет в конторе депутация — она будет требовать, чтобы вы прогнали Дичкова. Что вы думаете делать?
Захар. Но разве Дичков такой ценный человек, а?
Николай (сухо). Насколько я понимаю — здесь дело идет не о человеке, а о принципе.
Михаил. Именно! Стоит вопрос: кто хозяин на фабрике — мы с вами или рабочие?
Захар (растерянно). Да, я понимаю! Но…
Михаил. Если мы уступим им,- я не знаю, чего они еще потребуют. Это нахалы. Воскресные школы и прочее сыграло свою роль за полгода —
