Хайдеггер Мартин О тайне башни со звоном.
В рождественское утро, в ранний час, примерно в половине четвертого, в дом пономаря пришли мальчишки-звонари. Мать уже накрыла на стол и подала кофе с молоком и печенье. Стол стоял рядом с рождественской елкой, и благоухание ели и свечей заполнило всю комнату еще со святого вечера. Долгие недели, если не целый год, радовались мальчики тому, что ожидало их в этот час в доме пономаря. В чем же таилось очарование этого часа? Конечно, не в том, что было так вкусно поедать в столь ранний час, войдя в комнату из самой зимы, среди ночи. Многие из мальчишек у себя дома ели лучше. Волшебство таилось в чудесной странности дома, в необычности часа, в ожидании звона и самого торжества. Возбуждение овладевало всеми уже в доме, когда мальчики, насытившись, зажигали в передней фонари — каждый свой. То были огарки, снятые с алтаря; пономарь собирал их для такой надобности в ризнице и держал там в особом ящике. Оттуда и мы сами, дети пономаря, забирали свечи, чтобы ставить их на «свой» алтарь, у которого, играя в игру серьезную, мы «читали мессу».
Справившись с фонарями, мальчики — впереди старший звонарь — бодро топали по снегу и затем пропадали в дверях башни. В колокола, особенно в большие, звонили, находясь в звоннице. И несказанно волнующим было предварявшее звон раскачивание колоколов — тех, что побольше, языки которых были накрепко перехвачены веревками и отпускались лишь тогда, когда колокола совсем уже раскачались — для этого надо было знать определенные приемы. Делали так, чтобы каждый колокол, вступая в свой черед, сразу же звучал полногласно и мощно. И лишь опытный человек мог определить, «правильно» ли звонят, потому что и оканчивать звон требовалось точно так же, но лишь в обратном порядке. Било колокола надо было перехватить, пока колокол еще звучал во всю свою силу — и беда, если неловкий звонарь давал колоколу «ускользнуть»…
Как только в рождественскую рань отзвучали четыре удара, отметившие час, вступал самый маленький из колоколов, именовавшийся «трехчасовым», потому что в него всегда били в три часа пополудни. И это тоже входило в обязанность мальчиков-звонарей, отчего вечно и прерывались их игры в дворцовом парке или на «мосту у рынка» перед ратушей. Однако нередко, особенно летом, звонари переносили свои игры на звонницу или на самый верхний ярус башни в непосредственную близость от циферблатов башенных часов, где свили гнезда галки и черные стрижи. Но тот же » трехчасовик» оповещал о смерти и тогда подавал «знак». В таком случае, звонил всегда сам пономарь.
Когда в четыре часа начинался «страшный» звон (нужно было заставить в страхе вскочить с постели всех, кто заспался), то следом за «трехчасовиком» вступал томно-сладкий глас «альвы», затем «дитяти» (обычно звавший на детское богослужение, на уроки закона божия и на чтение розария), затем «одиннадцатый», в который тоже звонили каждодневно, обычно сам пономарь, потому что мальчики в это время были в школе, потом «двенадцатый», тоже каждодневно возвещавший полдень, затем колокол, по которому ударял молот часового механизма, и, наконец, «большой». Полновесными, тяжелыми, далеко разносившимися ударами «большого» завершался утренний перезвон в дни больших праздников. Вскоре после того начинали звонить к службе ангелов. Точно так звонили и ко всенощной в предпраздничные дни, и тогда, как правило, дети пономаря не отсиживались в стороне, хотя, конечно, они же были и причетниками, а с возрастом, естественно, становились старшими причетниками. В число звонарей они не входили, однако, нужно думать, били в колокола почаще тех, кого особо отбирали для такого занятия.
Кроме названных семи колоколов над самой верхней лестницей в звонницу висел еще «серебряный колокольчик», от которого к самому входу в ризницу, во всю высоту башни, свисала тонкая бечева. Когда совершалось св. таинство Пресуществления, пономарь при посредстве этого колокольчика подавал знак к началу и завершению перезвона.
Но вот куда звонарей не пиходилось особо приглашать, так это к «перестуку». Начиная с чистого четверга на Страстной неделе и до вечера Великой субботы колокола оставались немы, а тогда на службу и на молитву прихожан созывали «трещотки». Вращением вала в движение приводился целый ряд деревянных молотков и молоточков, которые, ударяя по твердому дереву, производили треск, приличный для скорбных дней Страстной недели. «Трещали» сразу со всех четырех углов, начиная с ближайшего к ратуше, так что «трещотки» одна за другой приводились в движение сменявшими друг друга мальчиками.
В эту пору ощущались уже предвестия грядущей весны, и с высоты башни, откуда открывался дальний вид, невыразимые, неясные ожидания плыли навстречу лету.
Таинственный лад, соединявший и сопрягавший в целое последовательность церковных праздников, вигилий, времен года, утренних, дневных и вечерних часов каждого дня, так что единый звон проникал и пронизывал юные сердца, сны и мечты, молитвы и игры — он, этот лад, видимо, и скрывает в себе одну из самых чарующих, самых целительных и неисповедимых тайн башни со звоном, он скрывает в себе тайну затем, чтобы в непрестанной смене и с извечной неповторимостью раздаривать ее вплоть до самого последнего погребального звона, призывающего в укромные недра Бытия.
