и неизменяемы в отдельном феномене и во всем мире феноменальном. Так и хронологическое развитие ее носит отпечатки строжайшей по¬следовательности; постепенно восходит она от простого к сложному, начавшись телами тайножиз-ненными и оканчиваясь самопознанием. Какое место развивающаяся природа предоставила чело¬веку?
Было время, когда планета наша, неустроенная, по словам боговдохновенной геогонии, ненасе¬ленная, неоконченная, носилась в беспредельном пространстве солнечной системы; дикие, необуз¬данные силы природы яростно бушевали на ней; огромные скалы гранита дробились, засыпая сво¬ими обломками другие развалины, другие обломки; клокочущие реки растопленных металлов об¬текали поверхность ее, чуждую всяких жителей; «но и чрез сии разрушения видна цель творе-ния», — говорит историк природы Гердер. Сим хаотическим состоянием началось развитие плане¬ты; из стихийного бытия она
14
переходила к бытию собственному и началась одной природой неорудной, требующей наименьшей степени жизни, живущей смертью прочих царств1[2]; когда она образована достаточно, после появ¬ления первозданных горнокаменных пород, бушующие силы стихают, необъятная теплота, спла¬вившая в шар нашу планету, уменьшается, устремления огненные реже проторгаются на поверх¬ность, и она овлажена водою, падающей из атмосферы, которая не могла низвергнуться на каленую поверхность. Явились условия жизни растительной — явились растения, и с самого начала, т. е. с растений бессеменодольных. Доселе в недрах земли, среди пород второзданных, остались следы этих гигантских папоротников, вытянутых в необъятную форму более нежели тропическим жаром, повсюду бывшим. Поверхность охлаждалась, сильнее стремилась на нее вода, и яростные потоки, изрывая долины, образуя горы, отторгая скалы, растворяя камни, уничтожили первых населителей земной поверхности и скрылись, оставя за собою бесчисленное множество водяных животных. Так, кажется, порядок нарушился, ибо за бессеменодольными растениями должны бы были явиться се-менодольные. Нет, низшее в животном царстве не совершеннее высшего в растительном. Возьмите магнолию, прелестную восточную магнолию, и сравните ее с каким-нибудь полуживым слизняком. Степени жизни образуют круги пересекающиеся. Далее новые следы и остатки растений и живот¬ных и новые следы переворотов, погубивших их, и в числе оных звери, огромные, соответствующие тогдашней колоссальности и разрушений и созданий. Хотите ли вы видеть эту природу, дикую, не¬оконченную, колоссальную? Тогда оставьте Европу — посредственную, истасканную Европу, — в ней все половинно и бедно; оставьте ее полумертвые сосны, ее полуживые липы, ее плачущие топо¬ли, ее узкие реки, ее умеренный климат, ее вечную Швейцарию с своими ледниками. Ступайте туда, где кора баобабы вам скажет о нескольких столетиях своего бытия, где гордая, благородная пальма надменно подымает коронованную голову свою; ступайте туда, в Новую Голландию, в ту
девственную страну, к которой еще едва прикоснулась рука человека; туда, где на всей земле еще не зажили рубцы и раны ужасных переворотов, где каленое небо вас сожжет, где близок океан и где что-то допотопное вам напомнит орниторинха, с которым скорее встретитесь, нежели с человеком. Почти такова была и природа второзданная; но снова льется пламя из недр земли, снова вода зали¬вает высочайшие горы, — царствует разрушение, после него третьезданные области, на которых мы обитаем. Труды Гумбольдта, Броньяра, Кювье распластали перед нами шар земной до самого ядра его, кости животных допотопных — мамонты, мастодонты, палеотерии — найдены и определены с точностию. Но где же homo diluvii testis1[3]? Это загадка для геологов прошлого века. Она разреши¬лась тем, что Кювье доказал невозможность найти их. Итак, образующая природа отделила целым миром развалин и разрушений, океанами потопов и огненными извержениями царство животное от царства самопознательного. Творец желал, чтоб природа вполне развитая представилась царю своему — человеку, необходимому для природы; кто без него оценил бы творение и благоговел бы пред творцом и любил бы его? С появлением человека прекращаются эти повсеместные переворо¬ты, и чем далее, тем они реже. Теперь нам изредка природа напоминает власть свою вулканически¬ми извержениями, частными потопами и сотрясением земли. Так после сильной бури усталая туча уходит за небосклон, но еще издали слышны по временам глухие перекаты грома, и бледная мол¬ния, мгновенно вспыхивая, озаряет окрестности. Дикие, всеобщие перевороты исчезли. Природа бережет любимое дитя свое — человека.
И кто же этот человек, превознесенный над всею природою? Неужели животное, как и все про¬чие? Для разрешения сего кинем взгляд на восхождение бытия от ископаемого до человека.
Различные степени проявления жизни выражают различные идеи, и хотя они сбегаются на ру¬бежах своих, но ярко разделены (допустим выражение) центрами своими. Начальное явление бытия с преобладанием формы мы встречаем в ископаемых, неорудных, но не безжизненных. Отвергнув жизнь
16
ископаемых, трудно понять преобладание формы, которая со всею строгостию выполняется, будучи начерчена еще в возможности. Люди гениальные, обращая ясновидящий взор свой на предметы, часто по какому-то внутреннему чувству, может, безотчетному, открывают истины, не имея путей к ним; так составилась идеальная часть света в думах великого Колумба, так составилась глубокая мысль Коперника, так и Линней предчувствовал, что ископаемые живут; иначе как бы мог он меч¬тать и в них найти половую систему. Жизнь эта только образовательная; произведя форму, она це¬пенеет, застывает, и эта форма, в которой проявилась жизнь минеральная, пребывает, доколе внешнее не изменит или не разложит ее. Чрез плесни, чрез materia viridis (Priestley)1[4] переливается тайно-жизненная природа в растительножизненную; здесь жизнь полная борется с минеральным оцепе¬нением, растение приковано к материку, материк — часть его; оно увеличивается изнутри, но его строение близко к минеральному; нет средоточия, нет единства, органы наружу, и полное развитие
одних есть упадок других. Хаотическая область животнорастений служит переходом или, лучше, вступлением в царство животножизненное. Здесь впервые является неделимое, неделимое целое, само в себе заключенное, сосредоточенное, отторженное от материка, меняющее свое место и, что всего важнее, умеющее чувствовать и действовать. Здесь, кажется, высшее развитие природы мате¬риальной; все, что возможно при помощи жизни сделать из вещества, все, кажется, истощено, — материя возвысилась до чувствования! Уже плодотворная система не есть uШrrшs ги^1[5]; мозг, общее чувствилище, венчает животного; зрение, обоняние, слух — эти окны, прорубленные на видимую природу, — оканчивают, заключают животный организм.
Остановилось ли развитие природы на животном царстве? Нет, оно идет далее. Творец создает человека по образу и по подобию своему; без человека природа не вполне выражала бы творца. Безусловное самопознание всевышнего соединяется с бессознательным
17
веществом, и является существо среднее между богом и природою, телом принадлежащее миру конечному, миру форм, духом — миру идеальному, бесконечному. Его бытие здесь есть явление и, как все явления, преходяще; по совершении оного его гетеростихийное существование в мире форм прекращается; тогда его тело — часть планеты, его дух летит в свою родину, к своему творцу, — он часть его! Сей-то эклектизм духовного с телесным и есть человек. Соединение противуположностей кажется натяжкою, а между тем это один из главнейших законов природы. Вещество (по феории динамической) есть соединение силы расширительной с сжимательною. Соединение противупо-ложных электричеств не было ли главною причиною образования тел неорудных?.. Опыты Бекке-реля служат новым доказательством.
Чем же человек отличается от животных? Самопознанием, мышлением. Далее и идти не для чего. Неужели мышления недостаточно для того, чтоб отделить человека от животных? Разве недоста¬точно потому, что нельзя ощущать чувствами мышление: «Аще не вижу, не иму веры». Но есть жи¬вотные, столь похожие наружными частями на растения, что некогда к ним относились (например, некоторые роды, принадлежащие к полипам), и отличаются невидимою силою, приводящею в движение части их тела. Из того же начала, человек — не животное, несмотря на сходство его зем¬ной стороны, его внешнего, его видимого с животными. Думаем, что другого доказательства не надобно, ибо одно возражение может низринуть нас — пример животного, которое размышляет! Но кто же в этом поклеплет животного, несмотря на то, что иные из них могут делать посылки и имеют инстинкт? Кто заметил, чтоб в них развивались идеи истинного, благого, изящного, эти про¬явления самого бога в человеке? Но скажут: животные мыслили бы, ежели б организация мозга бы¬ла другая. Может быть, но организация та, а не другая! C’est une chose décidée1[6]. Мы говорим о полноте нашего доказательства не от бедности; вот другое, столь же убедительное: свобода и воля че¬ловеческая. Свобода сия настолько же отстоит от животного произвола, насколько разум от ин¬стинкта; эта
творческая возможность свободно действовать есть вернейшее доказательство высокого начала духа нашего. Человек отдан сам себе, природа строго смотрит за животным. Животное, удовлетворяю¬щее требования, подсказанные природою, есть растение отвязанное от материка. Свободный чело¬век может всегда отделиться от материи и переселяться на родину духа своего. Он в себе носит начало воли, и она зависит, но не подлежит внешнему. Что же из этого? Природа самовластно управляет животными; но человек не покорился ей, он умозрением узнал законы ее, сбегающиеся с законами его мышления, и покорил всю эту необъятную, мощную природу. Следовало бы еще ска¬зать о речи, но речь состоит из знаков, коими мы означаем понятия и передаем их, и, следственно, говоря о мышлении, мы уже обнимаем и все, от оного зависящее.
Цель естественных наук есть назначение места всем произведениям природы; посмотрим, какое же место человеку обыкновенно дают естествоиспытатели.
У Линнея человек соединен в один порядок с обезьянами и нетопырями. Но Линней знает досто¬инства человека; он называет его венцом творения, дает эпитет sapiens1[7] и прибавляет, как бы на смех, пс«се te ipsшn1[8], — впрочем, очень нужный совет, ибо где наименее человек может знать се¬бя, как между обезьян и нетопырей?1[9] Но скажут, это было давно, теперь мы ушли далеко; возь¬мем Кювье, году нет, что он умер, и из современной славы нет выше его. Он уступает человеку це¬лый порядок, но неразрывные обезьяны и здесь возле человека. Говоря о различиях его с животны¬ми, вот с чего он начинает: «Нога человека весьма отличается от обезьяничьей, она шире…» Нам мо¬гут сделать два возражения: что естествоиспытатели рассматривают одну животную сторону чело¬века и что приведенные нами — сенсуалисты. Хотя на первое мы ответим в своем месте, но скажем теперь, что это их обыкновенная защита; но они не верны сами себе, говоря всегда о душе человека. Для опровержения второго стоит только привести в пример Окена, Шеллингова
19
последователя, натурфилософа Окена. Человек у него — животное и тоже сродник обезьянам. Сколь несправедливо подобное помещение человека, столь же ужасен материализм, которым объ¬ясняют психологию нашу; вот несколько примеров. Знаете ли, отчего человек не скитается по лесам, а живет в обществах? Кювье это объяснил подробно. Недостаток пищи не позволял содержать бо¬лее одной жены человеку, а одна из принадлежностей моногамии в животном царстве есть уча¬стие отца в воспитании детей; поелику же младенчество человека занимает долгое время, то между тем родятся новые дети, а как они слабее своих родителей,
