не говорим о частных исследованиях древ¬них, ни даже об Аристотеле и Плинии), оно родилось после Бакона, а химия и физика едва ли су¬ществуют полвека.

Мысль сия не оригинальна, она принадлежит к ряду идей, развивающихся с начала XIX столетия. Никогда умственная деятельность не была столь сильна и столь исполнена жизни, как в два послед¬ние века. Человечество переходило от одной крайности к другой, часто обливая кровью путь свой, и, наконец, видя неполноту всех исключительных феорий, оно, усталое, потребовало соединения крайностей: «ni bonnet rouge, — говорит В. Гюго, — ni talon rouge!»1[14] Конечно, с сим не остано-вится деятельность умственная, ибо самое соединение двух начал не есть ли задача в бесконечность, ибо кто исчислит пропорции, в коих можно соединять сии начала, даже не прекратится борение противуположных стихий — это жизнь умственная; но стремление

25

соединить противуположности сильно влилось в умы. Назовите, что это эклектизм, отдайте его Ку-зеню и прибавьте, что Кузень жил в Париже (как говорят «в Москве»), это нам все равно. Мысль эта, повторяем, принадлежит юным идеям, столь исполненным надежд, и всякий должен почесть весь¬ма счастливым себя, ежели послужит хотя самым слабым отголоском их. Теперь человек может по¬радоваться, подышать надеждами: XVIII век, век анализа и разрушения, окончился тем колоссаль¬ным огненным извержением, которое столь похоже на мощные перевороты допотопные, изменяв¬шие все лицо планеты, которого горящие камни разлетелись по всему свету и которого лавы крови разлились от гильотины Площади революции (Р1асе de la Révolution) до подножия родного Кремля. Из развалин возник новый человек, стряхнул с себя пыль и, благодаря предшественников, начал но¬вое здание. Теперь он строит, погодим судить его, — это великое дело будет принадлежать потом¬ству; мы можем только наслаждаться лучом надежды, который на нас льет яркий свет свой. Высоки требования обновленного человека. Возьмите Шеллинга; он, может, во многом шел слишком дале¬ко, но какие высокие мысли, какое понятие о природе, о науках; в особенности сошлемся на «Vom Academischen Studium». Придут другие, которые выполнят его требования, будем благодарны и ему, он указал их. Возьмите Францию, эту страну по превосходству материалистическую. Давно ли Кабанисы, Траси, Азаисы повторяли уроки Кондильяковы и энциклопедистов, и им рукоплескали, а теперь центр материализма — Ecole normale1[15], образованная материалистами, вскормленная материалистами, оканчивая блестящее существование, на развалинах своих возрождает новую шко¬лу, более сообразную духу времени. Пусть ныне поносят ее (из видов политических и личных), но велика и эта школа, ее девиз близок к душе человека XIX столетия:

Tout accepter et rien exclure!^].

РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА,

КАК И ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА…

Развитие человечества, как и одного человека, подвержено некоторым законам, положительным, непреложным, необходимым. Произволу места нет, и сколь ни несгнетаема и ни свободна воля индивидуального человека, она теряется в общем направлении океана всего человечества. Всякое действие, всякое явление, всякий факт исторический есть внешняя сторона другой, ноуменальной и производящей. Ясное дело, что прошлый век, сколь он ни различен от предыдущих, был прямое произведение их; рассмотрите, и вы, не зная его, предскажете, из каких он состоит элементов. Схо-ластика, подавленная авторитетом, боявшаяся исследовать, пала, ум человеческий должен получить вознаграждение — должны явиться скептицизм, анализ. Вот оружие прошлого века, им он строит, им разрушает. Феодализм и деспотизм потряслись; равенство и конституционность должны были явиться на их развалинах, по естественному закону противуположения — так и было. — Странно за это бранить XVIII век. Странно желать продолжения этого века в XIX, именно потому, что перед ним уже был тот век, а развитие человеческое не повторяет само себя, не стоит на одном месте, а идет вперед. История уже показывает, насколько мы ушли, но еще есть остатки того века, и это есте¬ственно, исчезнут они мало-помалу, дни их уже высчитал Дюпень, и тогда явится век новый или, лучше, начнется вполне. Полагать, что анализ все еще торжествует самодержавно, что скептицизм все еще заменяет всякое мышление и всякое верование, будет анахронизм, в который можно впасть или от близорукости, или от злонамеренности. Все это пришло нам в голову, читая в «Телескопе»

27

статью о современном духе анализа и критики! В наш век расплодились множество плакс, которые обо всем горюют и скорбят, на их иеремиады не достанет и китайской азбуки; они плачут или видя, что век их опередил и они его не понимают, или для того, чтоб показать, что они забежали век; но оставим эти общие места, станем лицо к лицу с сказанной статьею и

Commençons par le commencement! [171.

Общество обратило все внимание само на себя, потому что оно нездорово. Без всякого сомнения, и кто бы велел Франции восстать всеми силами, пролить реки крови, ежели бы не болезнь ее политиче¬ского тела, которое было не в уровень с веком, с идеями. Это не жизнь, а судорожное движение, т. е. не жизнь здоровая; конечно, французская революция не есть нормальная форма существования обще¬ства, это неоспоримо. Ибо когда мы живем вполне, то не чувствуем это, не имеем самопознания, — вот это немного мудрено, я могу чувствовать, что я вижу, и тогда, когда глаза мои не болят. Ежели же мы только то чувствуем и познаем в себе, что болит, то следственно, Платон и Кант необходимо бы¬ли или сумасшедшие, или глупые люди, ибо их разумение должно быть поражено болезнию, для того чтоб обратить на себя внимание. Все говорят об общественном порядке, следовательно, он не суще¬ствует теперь. Да, он не существовал, когда начали кричать об этом; но мы думаем, что чаще гово-рят о вещах существующих, нежели о несуществующих. А то, приняв правило г-на автора, иной по¬думал бы, что в IV и V веке не существовало христианство, потому что об нем все писали и говори-

ли, и что теперь золотая эра сей религии, ибо никто об ней не пишет и не говорит. Но не будем останавливаться на словах; неужели г-н автор так наивен, что воображает, что менее нежели в пол¬века человечество могло разрушить заблуждения нескольких веков и заменить их прочным, гото¬вым? Декарт все сломал сначала, но в состоянии ли он был создать гармоническое, целое здание; он делал опыты великие и в них наконец предложил методу — средство, орудие — и остановился. Так и человечество, могло ли оно разом заменить все

28

разрушенное? В судорожном движении родился анализ и критика, и они-то губят все. Конечно, анализ

односторонен; но и от него есть польза, факты это скажут, а сверх того, он уже ослабнул и не есть

единственное средство. Все разрушается, все рушит, — против этого мы оставим ратовать самого ав-

тора, который через страницу говорит, что Кузень все восстановляет ныне. Подобное вы встретите на

каждой строке, у него фразы дерутся между собою. Говоря о ничтожности людей нашего времени,

он говорит: полноте писать, вас забудут, одно слово великого Наполеона важнее ваших томов; а в котором

бишь веке жил Наполеон? Или: не от анализа происходит польза, он только рушит, английская кон-

ституция развита не из одного начала, составилась из отдельных кусков, и она-то обусловила славу. Так,

по мнению г-на автора, анализ состоит в развитии из одного начала. Это ново! Все абсолютные си-

стемы должны пасть и через строку… Франция возвратится к абсолютной монархии. Вообще ав-

тор совершенно проглядел, что ныне уже 1833 год, а не 1793. И в том времени он проглядел все по-

лезное и не понял его. —

Жалкое состояние это его мечет из стороны в сторону. Знаете ли, по его мнению, какая важ¬нейшая услуга революции? Разрешение задачи: буйные и непокорные эгоисты не могут составить доб¬родетельного общества. Для этого не нужно было ничего, кроме ума, чтоб разрешить сей вопрос. Но действовать умом для него кажется опасно, он философию называет бредом, хроническою болез-нию. Но что такое болезнь — отклонение от нормального состояния; следственно, наш автор болен и болен не физически, вы догадываетесь чем… остановимся, болезнь есть несчастие. Жерар лечил несчастных голландцев. Пожелаем ему выздоровления. Но еще вопрос, зачем переводят такие ста¬тьи, к которым справедливо можно применить выражение Наполеона — incendiaire1[18]. Un sot trouve toujours un plus sot qu’il admire1[191, — ответите вы. Хуже, гораздо хуже, — сказать мерзко.

Начало 1833 г.

ДВАДЦАТЬ ОСЬМОЕ ЯНВАРЯ ПОСВЯЩАЕТСЯ ДРУГУ МОЕМУ ДИОМИДУ

Рекла: сей человек предел мой нарушил.

Ломоносов.

Et la révolution s’est faite homme.

V. Со^т1Г201.

Орбиты планет известны; образ движения их раскрыт; думают, что уже достигли до полного зна¬ния системы мира, как внезапно появляется комета, мерцая косою, прокладывая себе путь новый, самобытный, пересекая во всевозможных направлениях пространства небесные. Астроном теряется, думает, что разрушены им открытые законы; но комета, нисколько не разрушая законов вселенной, сама подчинена им и имеет свои законы, вначале не обнятые слабым мышлением человеческим, раскрытые впоследствии. Являющееся в беспредельных пространствах систем небесных повторяется в развитии человечества, коего орбита также вычислена, также имела своих Кеплеров. Внезапно по¬является великий, мощный, как будто смеется над историком и его законами и силою воли и рушит и созидает. Хотя воля человеческая не закована в законы математические, однакож мудрено допу¬стить здесь произвол, замечая гармоническое развитие человечества, в котором всякая индивидуаль¬ная воля, кажется, поглощается общим движением, подобно как движение Земли уносит с собою все тела, на ней находящиеся. Между тем вот Петр; силою своего гения, вопреки народу, он выдви¬нул отсталую часть Европы, и она, быстро развиваясь,

30

устремилась за старшими братьями. Петр, который также, подобно комете, не совершив кругово¬рота, исчез, удалился за пределы нашего мира, век и семь лет тому назад, 28 января. Посмотрим же: 1) Явился ли сей гигант, вопреки всем историческим законам, столь самобытным, столь заключен¬ным в самом себе, что, с одной стороны, в нем не было исторической необходимости, с другой — что без него Россия осталась бы доныне в том состоянии, в котором была до него. 2) После устремления России к европеизму, в чем и как успела она до нынешнего времени.

Статья I

Развитие человечества требует — скажем более: обрекает — некоторых людей на высокую долж¬ность развивателей. Преклоним главы наши пред ними; но не забудем, что они орудия идей, которые и без них — может, иначе, может, позже, — но развились бы. Мера высоты развивателей есть их са¬мобытность и отчетливое познание того, что они совершают. Принимая сей результат, поищем, возможно ли истолковать явление Петра из законов развития идеи, понять оное не произвольным, но необходимым. Для сего предварительно разрешим следующий вопрос. Принадлежат ли славяне к Европе? Нам кажется, что принадлежат, ибо они на нее имеют равное право со всеми племенами, приходившими окончить насильственною смертью дряхлый Рим и терзать в агонии находившуюся Византию; ибо