унося дубы». Пе¬вец Войнаровского смотрел на меня и мне говорил:
Ты все поймешь, ты все оценишь.
Наконец ——— наконец подошел к нам солдат, который бережет от русских плиту, свидетель¬ствующую о невыполненном обещании памятника русской славе, и механическим голосом, кото¬рый так симпатизирует с механическим шагом, с механическим мундиром, с механической силою нашего солдата, нечто
54
вроде шомпола при ружье: «Смена! Извольте идти». Да, ты прав, — смена, смена с твоими словами взошла в душу мою; пропало небо, опять земля с душными испарениями своими. Падение было ужасное, и я, Клод Фролло, бежал с своим другом, взглянув еще раз на вид, который был тот же, но производил совсем противное действие; эта толпа строений, эта огромная тюрьма — все казалось страшным, и солнце жгло всей июньской силою. Так взоры девы красоты живят, льют негу и вос¬торг; они же жгут, уничтожают, ежели в них любовь к другому; они же мертвят, ежели в них равно¬душие!
«Как природа хороша, выходя из рук творца; как она гнусна, выходя из рук человека», — сказал Руссо. «Где остался след человека, там погиб след бога», — прибавил Шиллер.
Великие, вы правы, вы правы.
Смерклось, трещат дрожки по скверной мостовой, мы в Москве; опять 300 000 жителей, отрав¬ленный воздух, опять толпа, развратная, бесчувственная. Там священник идет с дарами продавать рай, не веря в Христа; там судья продает совесть и законы; там солдат продает свою кровь за палоч¬ные удары; там будочник, утесненный квартальным, притесняет мужика; там купец обманывает по¬купщика, — покупщика, который желал бы обмануть купца; там бледные толпы полуодетых выхо-дят на минуты из сырых подвалов, куда их бросила бедность. Но глядите выше, в окны; там еще лучше человек, там он дома, без покрывала. Здесь юноша приучается к разврату в трахтире, там другой убивает свою поэтическую душу школьными бреднями невежд-учителей; там дети желают смерти доброго отца, там отец гнетет детей; там жена, лаская мужа, обдумывает измену; там блед¬ная стая игроков с яростью грабят друг друга; там ростовщик с металлическим лицом, с запахом серебра, разоряет отца семейства; там, наконец, где полузавешены, где стора с пренебрежением от¬вергает свет, там — о, отвернитесь — там любовь продается ценою злата.
Люди, люди, где вы побываете, все испорчено: и сердце ваше, и воздух, вас окружающий, и вода текущая, и земля, по
55
которой ходите. Но небо, небо — оно чисто, оно таково, как в первый день творения, дыхание пре¬смыкающихся не достигает его. Туда, туда…
Тот мир открыт для наслажденья,
В нем вечная любовь,
В нем нет тоски и нет мученья,
И страсти не волнуют кровь!
Dahin! Dahin
Möcht’ich mit dir, o mein Geliebter, ziehn!1[551
Июнь 1833 г.
56
3 АВГУСТА 1833
ЛЮДМИЛЕ АЛЕКСАНДР
Угрюмы и дики окрестности, свирепая река подмывает гору высокую, тяготеющую над горизон¬том. Вершина ее в снегу; сомненьем веет ото льда, и душа путника цепенеет. Нигде ни дерева, ни травки. Мох, этот предел растительного царства, один мох покрывал каменистую почву ее. Далеко видно гору, орлы садятся на нее отдыхать, и по временам выходит из нее тяжелый дым, и небо крас¬неет от зарева, и волны реки алеют; но вскоре все затихает, и мрачная гора мрачно царит над гори¬зонтом. Из одной расщелины растет дерево, прелестный дар северной природы. Не этот пышный, роскошный, сладострастный, чувственный померанец, дышащий огнем юга и негою Италии, но наше северное дерево, гибкое, вытянувшееся к небу, говорящее о небе, ищущее солнца, скучающее земною жизнию, томное, бледное, мечтательное, оссиановское, как душа германки. Одинокое дере¬во черпало всю жизнь свою из горы — и гору прикрывало своими листьями, и к ней ластилось сво¬ими ветвями, и для нее красовалось на солнце, и на нее смотрело скрозь слезы дождя, к ней прижи¬малось во время бури. Холодом веет с вершины на дерево, и, нежное, оно едва не умирает, трепещут его листья, кровь останавливается в жилах, — но оно живет.
Огонь раздирает внутренности горы, перебегая и клокоча в подземных проходах, просится нару¬жу — вырвался! Из огромного жерла стремились потоки раскаленного металла; изгибаясь, как
змеи, стекали они в реку, шипя, как змеи, погружались в волны ее. Дивное зрелище! С одной сторо¬ны луна, девственница
57
луна, созданье северное, мечтательное, религиозное, робкое, стыдливо опустя глаза, как голубоокая дева, и едва освещая землю, от которой, казалось, она хотела оторваться, но к которой ее приковала любовь; с другой — бешеный пламень, быстрый, изгибистый, с свистом и треском бросался во все стороны, с каким-то буйным торжеством разливался и с упоеньем уничтожал все встречавшееся, будто все ему соперник, будто он мстит за кровавую обиду. И как вполне пил он месть, как радостно вспыхивал, уничтожив своего врага, — и сам после умирал на его трупе. Огонь, переходя все цвета от синего до пунцового, обливал окрестности своим неверным, трепетным цветом крови, и все было в крови, и вся природа дрожала, как Каин, как убийца. Кровавое небо, кровавая река, все кровавое, океан крови! Какое-то счастие, казалось, наполняло грудь горы, с гордостью смотрела она на об¬ширный круг деятельности, и новые потоки пламени извергались из
нее. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Тихий ветер, пробираясь между листьями ближнего леса и склоняя перед собой ветви, освежал природу; небо с одной стороны было покрыто тучею, с другой — чисто и, будучи над головою ярко-синего цвета, бледнело к небосклону и у небосклона рделось, как ланиты девы. Звезда утра, Венера, игривая, страстная, блистала тысячью цветами и, наконец, потонула в море огня и света. Выкатилось солнце и озарило еще дымящуюся, непростывшую гору, с всегдашним презрительным равнодуши¬ем своим ко всему земному, которому только мимоходом дает жизнь… Дерево не существует, огнен¬ные объятия сожгли его; каленая атмосфера пламенной любви задушила его. Дерево севера, дерево неба не могло сдружиться с огнем земным.
С тех пор мрачна и одинока гора и еще тяжелее давит горизонт; редко, редко, в час ночной, она, подавленная глубокой думой, клубом валит дым, и середь его иногда взовьется, с быстротою мол¬нии, струистый огонь, блеснет и, испугавшись воли, потухнет. Так-то черные очи итальянки, вспом¬нив былую страстную любовь, блеснут, и след их, огненный след, надолго остается, выжигается в сердце, и опять грустны темные очи.
И опять тиха гора, опять холодно, снег веет сомнением, и пепел покрывает главу горы. но внутри ее огонь не тухнет, он жжет ее самоё, и гора как будто скрежещет зубами и адски хохочет.
Угрюмы и дики окрестности, и река свирепая яростно подмывает гору.
3 августа 1833 г.
ПРОГРАММА И ПЛАН ИЗДАНИЯ ЖУРНАЛА
Следить за человечеством в главнейших фазах его развития, для сего возвращаться иногда к бы¬лому, объяснить некоторые мгновения дивной биографии рода человеческого и из нее вывести свое собственное положение, обратить внимание на свои надежды.
Вот цель журнала, но для достижения к ней необходим план, раскроем его.
Человечество развивается в двух направлениях — в мире гражданском и в мире эстетическом, в мире дела и в мире слова, но сии две отрасли, подобно тем потокам, омывавшим светлые долины рая, истекли из одного источника — из места создания человека, и втекают в один святой Гангес. Посему-то столь нераздельное представляет нам литература и политический быт. Гражданское со¬стояние есть воплощенное слово, и обратно, литература, как слова народа, есть выражение его быта. Но изучение слова и деяний человека еще недостаточно; человек — часть природы, он ее принад¬лежность, она его обусловливает, она подчиняет его своим законам; следственно, чтоб понять чело¬века, надлежит понять природу. Из сих соображений для достижения предполагаемой цели жур¬нала выходит, что он должен состоять из двух частей:
1) Исторической,
2) Естествоведательной.
Займемся первою частью. Предмет истории — жизнь человечества. Жизнь есть не что иное, как процесс возвышения формы к идее, и, следственно , два элемента уже обнаруживаются.
60
Идея — философия истории и явление — факт требуют себе по отделению, наконец, и самый про¬цесс, т. е. восхождение от формы к идее. Параллельно с историею идет и литература, и здесь тео¬рия — эстетика, и часть практическая — разборы и отрывки.
Естествоведение должно взойти самым общим образом, собственно, философия естествоведения.
Но каким же образом журнал может выполнить собою строгую систему, единственно возмож¬ную в книге, ибо книга есть картина, где один предмет, а журнал — раёк, где быстро один вид заме¬няется другим, где Ватикан возле Ивана Великого и колонна Вандомская возле колонны петербург¬ской. Но разве нельзя в райке сделать связь, разве нельзя все картины взять с одной точки зрения? Разве не может существовать внутренняя связь, когда не существует внешней? Разве исторические трагедии Шекспира не составляют стройной генеалогии из жизни Англии, не представляются ли они вам сценами из огромной поэмы в его мыслях? «Вильгельм Мейстер» не составлен ли из вы¬рванных листов из рапсодии, но какое высокое единство в нем. Журнал, в коем есть требование на эту стройность, должен ясно определить свое profession de foi1[561, это будет идея его. Потом, со¬гласно этому profession de foi, представлять этюды о сказанных предметах, и эти этюды, наконец,
представят точки опоры![2], на коих может воздвигнуться целое здание. Обращаемся к самому пла¬ну-
В части историко-литературной, сверх разделения оной на историческую и литературную, взой¬дут следующие деления: история как наука, история повествовательная (т. е. отрывки оригинальные или переводные о важнейших эпохах истории), юридико-историческая часть и критическая, — в сем отделении matières primitives1[571 истории, тут лаборатория, в которой разлагают жизнь чело¬вечества и восстановляют ее. Наконец, еще отделение займет статистическое обозрение государств как последнее слово, как halte1[58] истории.
61
Литературная часть разделится на отделения теоретическое и практическое; во втором — разбо¬ры знаменитейших писателей всех времен, разборы целых литератур, отрывки из иностранных ав¬торов всех времен. К сей части, как прибавление, могут поместиться критики на современную лите¬ратуру отечественную и стихи.
В естествоведении все внимание должно обратить на геологические, физиологические и психоло¬гические исследования.
Александр Герцен. ПЛАН ЖУРНАЛА
А. История
1) Философия истории
2) Исторические отрывки, оригинальные и
Огарев, Сазонов, Герцен Лахтин, Сатин, Кетчер,
Переводные
3) Историко-юридическое отделение
4) Статистическое отделение
Лахтин, Герцен, Сазонов
5) Археология, критика etc.
В. Литература.
1) Теория
Огарев
2) Отрывки переводные
Сатин, Кетчер etc.
3) Разборы
{ а) иностранных
}
творений
} Все
{ р) отечественных
}
С. Естествознание Философия природы
Прибавление
Согласен участвовать в сем журнале:
Александр Герцен Николай Сазонов Николай
