excentricités?

L’abоme qui sépare la pensée théorique de la vie pratique, qui sépare la science du peuple, donne le vertige. L’abstraction

510

est simple, elle peut être vraie, sub specie aeternitatis, mais sa ligne droite ne coïncide pas du tout avec la courbe insensée de l’histoire, faisant des nœuds et se repliant sur elle-même. Pour l’application d’une formule, il faut être maître de tous les éléments, de toutes les conditions. Un élément mutin, et la formule ne s’applique pas. Il est évident que la science passe maintenant da la métaphysique au positivisme; mais peut-on affirmer que la société la suive? Il y a encore, malheureusement, pas mal de Mont-Cenis à percer; ne reniez donc pas ceux qui creusent et démolissent pour que votre altière locomotive puisse passer — non sur une carte, mais en réalité — de l’état de fétichisme à la science.

Ce serait un grand bohneur pour votre pays, que Girardin étonne, abasourdit par l’audace de ses propos — qu’un souffle de négation vienne balayer non les écoles, mais les rues et les cités — pourvu que le sol soit encore capable d’une nouvelle gravidité; il est bien vieux et usé, et passe à vue d’œail de l’état des pâturages fertiles а la lugubre beauté de la campagne de Rome et des marais Pontins.

Vous excuserez la franchise entière, la franchise tout amicale et toute virile avec laquelle je vous écris, mon estime pour vous m’en faisait un devoir.

Notre Cloche, vous le savez, a cessé de sonner; si vous voulez me répondre, donnez-moi une petite place dans votre Revue pour ma réplique, et recevez mes amitiés.

Alex. H e r z e n.

P. S. Avez-vous lu que le Golos persiste à vous «inculper» de la rédaction du journal la Cause du Peuple? Comme ils sont bien renseignés, ces braves correspondants!

ПЕРЕВОД

ОТВЕТ г. Г. ВЫРУБОВУ4[4]

Дорогой Вырубов!

Я поместил ваше письмо в последнем листе «Kolokol», в соответствии с вашим желанием. Что до меня, то, сознаюсь, я не

511

разделяю вашей щепетильности. Слово нигилизм — это слово жаргонное; первыми выдвинули его, в России, враги радикального и реалистического движения. Слово осталось. Не ищите же определение нигилизма в этимологии. — Разрушение, проповедуемое нашими реалистами, всецело направлено к утверждению.

Вы не потребуете от меня, я уверен в этом, повторения того, что мы всегда понимали под нигилизмом в России. То было бы с вашей стороны убийственным признанием, что вы не прочли десятка наших статей, в которых мы пытались разъяснить этот вопрос.

Что же касается выражения новый человек, то оно задевает вас потому только, что вы приписываете мне понимание этих слов, вовсе мне не свойственное. Мне никогда не приходило в голову прилагать классификацию четвероруких (simiae antiquae continentis, simiae novae continentis)5[5] к нашим современникам. Речь идет не о географии, а о полной независимости от христианской, монархической, идеалистической, юридической, экономической традиции старого мира, речь идет о государстве «без бога и церкви», как вы того хотите. Я употребил выражение новый человек как равнозначное новому Адаму у христиан.

Имел ли я право употребить это выражение, говоря о вас и о Бакунине?

Рассмотрим факты. На Бернском конгрессе все шло себе потихоньку, по проторенной колее, дававшей возможность избегать подводных камней и в то же время облегчать сердце, выражая благородное сочувствие благородному делу. Вдруг являются два человека, которые, отодвинув в сторону разоружение в теории и умиротворение in spe, выходят за рамки программы и привлекают к суду Конгресса: один — благого господа бога с его церковью, другой — благую собственность с государством, ее сутенером.

И эта манера ставить вопросы напрямик, без оглядки, без излишней щепетильности, без почтительности, всегда была отличительной чертой наших нигилистов, наших новых людей, — людей без традиции, без знамени, «истрепанного

512

победой», но с твердыми убеждениями и огромным бесстрашием логики, — людей, которые, порвав с традицией, не завербовались ни в какую школу.

Поэтому-то либералы, доктринеры, чистые республиканцы, деисты старого мира не ошиблись и проголосовали против них. Оказалось — и я далек от мысли, будто это была простая случайность, — что эти два новых человека были русскими. Если бы я там присутствовал, то, как Дионисий в балладе Шиллера, потребовал бы чести быть третьим.

Не то чтобы я думал, будто уничтожение церкви уничтожит войну. Хотя хищники животного царства — атеисты, но они преисполнены ярко выраженного милитаризма и ведут ожесточенную войну, совсем как религиозные люди и «нации храбрецов».

Я вовсе не думаю, будто есть возможность перейти посредством декрета в духе Томаса Мюнстера от личной собственности к собственности коллективной.

Просто этого требуют логика, разум, потому что ложь и нелепость, однажды разоблаченные, оскорбляют, подавляют, унижают.

Я спрашиваю вас, дорогой Вырубов, имел ли я право, после этого, включить двух отважных поборников атеизма и социализма в весьма обширную категорию нигилизма и причислить их к «новым людям», затерявшимся на сборище лимитрофных представителей «старого мира», — мира, где церковь необходима, дабы давать отпущение карающему государству?

Вот почему Бакунин и не протестовал.

Ставя ваше имя рядом с именем Бакунина, я действительно забыл об одном — что вы стали горячим приверженцем (простите мне это выражение) определенной доктрины и что вы носите ее цвета с нетерпимостью и рвением раскольника; это составляет силу прозелитизма, но в то же время ограничивает личную независимость. Вы боитесь, чтобы на вас не пало и малейшего подозрения в неверности, это вполне естественно. Несколько моих строк показались вам нарушением супружеской верности в вашем философском браке.

Только на этой почве вы вправе отвергать звания, которые я вам присвоил с такой симпатией, вообразив в простоте душевной,

513

что нет никакого противоречия между теорией позитивизма и революционным реализмом молодой России.

«Новый человек», как того требовал апостол, не должен принадлежать «ни Аполлосу, ни Павлу», а лишь новому миру. Конечно, в том, что я так о вас думал, нет ничего обидного.

Для меня это тем более извинительно, что я, признаюсь вам, совершенно неспособен придерживаться какого бы то ни было катехизиса, к которому надобно прибегать при столкновении с каждым фактом, с каждой мыслью, для подыскания критерия и опоры в цитате.

Мне кажется, что в науке нет откровения, нет навсегда установившейся теории, что, напротив того, все в ней движется и совершенствуется. Наука призывает, создает своих великих проводников, покоряется их влиянию и идет себе дальше, не выдавая им патента на изобретение, не предоставляя им майората в областях, открытых для любой разработки.

Смею думать, что таково было мнение Конта, когда он был в полном расцвете своего гения. Не имея возможности убедить вас цитатой, полагаюсь в этом на вас.

Если б вы не решились безропотно подчиняться традиции, как бы могли вы утверждать, находясь в той обстановке, которая вас окружает, будто время отрицания прошло для Франции? Как будто религия, государство, юридические, военные предрассудки не правят во Франции всеми умами, за исключением нескольких чудаков?

Бездна, отделяющая теоретическую мысль от практической жизни, отделяющая науку от народа, вызывает головокружение. Абстракция проста, она может быть верна sub specie aeternitatis6[6], но ее прямая линия нисколько не совпадает с причудливой кривой истории, образующей узлы и обратные повороты. Для применения формулы на практике надобно владеть всеми элементами, всеми условиями. Один непокорный элемент — и формула неприменима. Совершенно очевидно, что наука переходит теперь от метафизики к позитивизму; но можно ли утверждать, что общество следует за нею? К несчастью, предстоит еще прорыть немало Мон-Сени; не отрекайтесь же от

514

тех, кто долбит и рушит, для того чтоб ваш гордый локомотив смог пройти не на карте, а в действительности — от фетишизма к науке.

Было бы большим счастьем для вашей страны, которую Жирарден удивляет, ошеломляет смелостью своих высказываний, если бы веяние отрицания очистило не школы, а улицы и города, — лишь бы почва еще была способна к новой беременности; она очень стара и истощена, и на наших глазах плодородные пастбища приобретают мрачную красоту римской Кампаньи и Понтийских болот.

Извините за полную откровенность, чисто дружескую и мужественную откровенность, с которой я пишу вам, — мое уважение к вам обязывает меня к ней.

Наш Колокол, как вам известно, перестал звонить; если вы захотите мне ответить, предоставьте мне местечко в вашем журнале для отклика и примите выражение моих дружеских чувств.

Алекс. Герцен.

P. S. Читали ли вы, как «Голос» упорствует, «обвиняя» вас в редактировании газеты «Народное дело»? Как хорошо они осведомлены, эти почтенные корреспонденты!

515

DOCUMENTS ET PAPIERS DU PRINCE PIERRE DOLGOROUKOFF

Le prince P. Dolgoroukoof a laissé après lui une assez grande quantité de matériaux collectionnés par lui avec une grande peine et un travail de quelques années. Ces matériaux, ainsi que sa correspondance, ont été légués par lui à Stanislas Tchorzewski.

S. Tchorzewski a l’intention de publier une partie des matériaux servant de continuation aux Mémoires de P. Dolgoroukoff, publiés à Genève en 1865. Les amateurs de l’histoire «des détails» trouveront dans ce recueil des révélations extrêmement intéressantes sur divers épisodes de l’histoire de Russie au XVIIIe siècle et une partie du nôtre.

Nous donnons quelques échantillons que M. Tchorzewski a bien voulu nous communiquer.

ПЕРЕВОД

ДОКУМЕНТЫ И БУМАГИ КНЯЗЯ ПЕТРА ДОЛГОРУКОВА

Князь П. Долгоруков оставил после себя довольно большое количество материалов, собранных им в результате больших усилий и труда нескольких лет. Материалы эти, как и его переписка, были завещаны им Станиславу Тхоржевскому.

С. Тхоржевский имеет намерение опубликовать часть материалов, служащих продолжением «Записок» кн. Долгорукова, которые были изданы в Женеве в 1865 году. Любители истории

516

«подробностей» найдут в этом сборнике чрезвычайно интересные разоблачения, касающиеся различных эпизодов истории России ХУТТТ века и частично нашего.

Мы приводим несколько характерных документов, любезно предоставленных нам г. Тхоржевским.

517

<РЕДАКТОРУ И ИЗДАТЕЛЮ «БИРЖЕВЫХ ВЕДОМОСТЕЙ»>

14 марта 1869. Ницца.

Милостивый государь.

Мне только вчера указали в 44 № «Биржевых ведомостей» довольно длинную статью, в которой рассказывается о том, как я в начале года был у священника Раевского в Вене и как хлопочу чрез него о возвращении в Россию. Корреспондент ваш и вы были введены в заблуждение. Я в Вене никогда не бывал, из Ниццы с 4 декабря дальше Монако не ездил, с о<тцом> Раевским никаких сношений — ни личных, ни письменных, ни чрез чье-нибудь посредство — не имел и вообще никаких шагов, чтобы возвратиться в Россию, не предпринимал, — несмотря на то что возвращение на родину для меня, как для всякого человека, находящегося в моем положении, — было бы одним из счастливейших событий в жизни.

Я уверен, милостивый государь, что условия, в которых поставлена русская