будет имя другого издателя. И все-таки он собирается так поступить. Думаете ли вы, что 20 Poundsv[5] были бы достаточны? Я тогда вышлю вам тотчас 10 или 20 (как вы пожелаете) и затем договорюсь об этом деле с Трюбнером. Он ведь теперь мой большой друг.
Я не советую вам браться за перевод воспоминаний Аксакова, они слишком обширны, из них следовало бы сделать небольшую книжку, а это не легко.
Полагаю, что теперь, после «Прерванных рассказов», вы могли бы перевести на английский язык повести Пушкина «Капитанская дочка» и «Арап Петра Великого».
Я написал очень мало — но то, что я написал, недурно. 3 главы воспоминаний: 1) Маленький роман в Вятке, 2) Рождение Александра, 3) Смерть моей матери и Коли.
Ни вы, ни мисс Рив — прошу простить — не поняли сущности моей теории о мачехе. Другая женщина может заменить мать, но нет никакой необходимости, чтобы всякий раз, когда отец берет вторую жену, она тем самым становилась второй матерью. Идея брака абсурдна — но даже абсурдность требует логической последовательности.
Сегодня, 13-го, ничего еще не решено, это вина Девиля — может быть, будет делать операцию, тогда я останусь в окрестностях Лондона (я очень хотел бы, чтоб это был Твикнем) — может быть, операция будет отложена на 6 месяцев, тогда я предлагаю совершить экскурсию — около 20 августа я это буду знать окончательно.
18
Мадам Гокс с Ашерстами уезжает в субботу в Швейцарию. Дети чувствуют себя хорошо. Будьте здоровы.
А. Герцен
Я снова получил уйму русских рукописей. Огарев только что закончил превосходную небольшую поэму «Ночь в Лондоне».
11. М. К. РЕЙХЕЛЬ
16 (4) августа 1856 г. Лондон.
16 августа. 1, Peterboro’ Villas.
Finchley, New Road.
Рукой H. А. Герцен:
Милая моя Маша, давно уже я тебе не писала; как ты поживаешь? Мы все здоровы; вчера мы были в Royal Surrey garden, там было очень хорошо; мы видели белого медведя; Папаша дал ему свою палку, это ему очень не понравилось, и он стал рычать. После мы слышали концерт, и зуавы играли на трубах так же, как в Севастополе. Вечером мы видели фейерверк; это представляло мир в огне. Поцелуй тысячу раз моего маленького крестника, Рейхеля, Меме; а тебя я сама целую.
Твоя Тата.
К этому красноречивому описанию прибавлю я, что письмо ваше получил. Ну и вести всё хорошие, только то не годится, что двинуться не могу — совсем было нарахтался ехать, а бельгийское правительство повелело меня, разбойника и вора, не пускать. Вот я и у Юрьева дня.
Статьи русские печатаю, а плохи (т. е. часть их очень подло написана, с какими-то выражениями, напоминающими переднюю и Епифанова).
Вы знаете, что Тургенев и Пикулин в Париже. Что касается до книг, самое легкое средство — отдать в книжную лавку Шнейдера (Schneider) в Берлине для пересылки Трюбнеру в Лондон и для передачи А. Герцену. А зачем же вы Марье Федоровне и Лизавете Богдановне не посоветовали купить «Полярную звезду» — коли у вас не было. Если б я знал, куда послать, я бы им отправил всего. Да отчего ж Марья Федоровна не пишет ко мне, здесь не опасно.
Кто прислал мне волос Грановского?
Не писала ли к вам Марихен о портретах, это пречудное дело, не могу добиться, где они застряли.
Прощайте — я что-то глуп, не знаю, куда теперь, неужели еще зиму в Англии?
Целую Рейхеля и детей.
12. М. МЕЙЗЕНБУГ
Август 1856 г. Лондон.
Рукой Н. А. Герцен:
Liebe Mali, ich vergesse dich nicht, ich danke dir für die Polypen, sie sind aber gestorben. Papa hat mir einen Affen gebracht und Tata hat mir eine Kanone geschenkt. Ich lieb die kalte Wasserkur gar nicht ich möchte lieber in die Sonne springen. Ich liebe dich viel viel, wie die Welt. Ich lerne Russisch lesen, schreiben und Geographie. Es regnet hier den ganzen Sommer und wir können kein countrywalk machen.
Lebe wohl liebe Mali.
Und das ist ganz wahr. Olga hat Sie gar nicht vergessen und hat diesen Brief, sowie er ist, der Tata diktiert. Ich werde Ihnen die N. der Revue über Sophie morgen schicken.
J’écris maintenant un long article sur les mémoires de la Princesse Dachkoff (le I vol. a été trouvé dans la cuisine) — c’est à dire une «revue» à l’anglaise. — La réponse de Deville n’a pas été satisfaisante, mais il suspend toute médicamentation pour 4 ou 5 mois, pour donner le repos à l’organisme. Ogareff en général va bien et travaille comme un cheval.
Rien sur votre lettre où il y a du juste et du non juste. Soyez seulement persuadée qu’aucune Miss Scharp ne pouvait avoir tant d’influence sur moi — cette Miss Scharp c’est aussi moi, mais avec des vues qui ne sont pas égoïstes.
Peut-être nous inventerons pour les 4 mois un voyage quel-conque, j’ai même en rêve d’installer Alexandre à Genève et de revenir. Mais…mais tout cela dépend beaucoup plus de toutes les polices que de moi.
Voilà la petite feuille avec la traduction — je l’ai oubliée.
Милая Мали, я тебя не забываю. Спасибо за полипов, но они умерли. Папа принес мне обезьянку, а Тата подарила мне пушку. Мне совсем не нравится лечение водой, мне хотелось бы побегать на солнце. Я люблю тебя очень-очень, как свет. Я учусь писать и читать по-русски и географии. Здесь все лето идет дождь, и мы не можем совершать countrywalkvi[6].
Всего хорошего, милая Мали.
И это совершенная правда. Ольга вас вовсе не забыла и продиктовала Тате это письмо так, как оно есть. Я пришлю завтра вам с Софией № журнала.
Сейчас я пишу длинную статью о воспоминаниях княгини Дашковой (первый том был найден в кухне), т. е. статью на манер английского «обозрения». — Ответ Девиля не был успокоительным, но он прекращает всякие лекарства на 4 или 5
месяцев, чтобы дать отдых организму. Вообще Огарев здоров и работает, как лошадь.
Ни слова о вашем письме, в котором кое-что справедливо, а кое-что несправедливо. Будьте только уверены, что никакая мисс Шарп не могла иметь на меня такого влияния: эта мисс Шарп — я сам, но с неэгоистичными воззрениями.
Быть может, на 4 месяца мы придумаем какое-нибудь путешествие, я мечтаю даже поселить Александра в Женеве и затем вернуться. Но… но все это в большей степени зависит от всяких полиций, чем от меня.
Вот листок с переводом — я его забыл.
13. Н. М. САТИНУ
Август 1856 г. Лондон.
Рукой Н. П. Огарева:
Сейчас получаю от тебя письмо, саго. Прав ты, что мои послания все как-то писаны к спеху — ничего не говорят. Кроме доктора, причина тому, что я все это время очень занят писанием. Одну вещь (в стихах) кончил и покаместь смотрю на нее с любовью; другую начал и надеюсь в этом месяце кончить. Третью (в прозе) отделаю к осени. Осенью стану читать и, вероятно, спутешествую на твердую землю. Леченье мое не кончено, хотя во все время у меня припадков не было и тени. Девиль совершенно отвергает мнение, чтобы у меня была эпилепсия; он говорит, что болезнь происходит от стриктуры и патологические явления нервной системы зависят от присутствия мочевины в крови. Стриктура же теперь настолько подалась, что нервных явлений ожидать не следует; но не настолько подалась, чтобы избегнуть операции (впрочем, не мучительной и не значительной — сечение стриктурного шрама посредством крошечного лезвия в катетере). К операции я приступлю или через 3 недели, или месяцев через 8, как устроятся обстоятельства. Об этом в конце месяца сообщу. Вот тебе ясный отчет. Говорить об этом не следует. Наши обеспокоились бы, а дело неважное; это тебе и Пикулин скажет.
Живем мы смирно и работаем. Я совершенно не пью и долго еще не буду; Да и едва ли когда предамся с остервенением крепким напиткам. Несмотря на все пристрастие, светлое состояние мозга и постоянная работа меня больше прельщают; это становится привычкой. Но светлое состояние мозга не значит еще вообще светлое состояние духа. Радоваться нечему. Третья страница твоего письма меня удивила. Редакция, которую ты так хвалишь, смутна и неполна, так что произвела совершенно противуположное впечатление и, сколько я ни старался защитить ее, принужден склонить голову перед фактами. — Что-то грустно, Сатин. — Впереди очень бесцветно, и самообольщение меня нисколько не тешит.
Ты с ярмарки поедешь в Москву и, вероятно, повеселишься на коронации. Жду я с нетерпением известий об этом событии, и ужасно жаль, что здоровье принуждает быть далеко в это время. Дни считаю и жду газет. Вероятно, много будет милостей; так хочется поскорей узнать их, что ждешь не дождешься.
У нас жары страшные и при морском ветре страшно действуют на мою нервную систему, так что как будто всякая жилка болит; а все же нет припадков. Девиль-то и прав. Впрочем, открытие мочевины в крови, как причины нервных припадков, принадлежит не Девилю, а некоему
21
юноше Friedrichs, недавно назначенному в Берлине профессором на место Шёнлейна, совершенно отретировавшегося и покоящегося на лаврах и шампанском.
Кланяйся Федору Владимировичу. — Мы к нему писали. Я его очень помню и люблю.
Прощайте, carissimi, всех вас обнимаю и детей целую. Все мы вам кланяемся.
Дружески сильно обнимаю тебя и вас. Я недавно в лицах представляла, как у тебя, бывало, болела голова во время университетского курса, твоя
Emilie
14. С. И. АСТРАКОВУ
Август 1856 г. Лондон.
Рукой Н. П. Огарева:
Твое послание от 3-го живо мне напомнило и тебя, трудно уживающегося с окружающим, и это окружающее, с которым трудно ужиться; печально, а надо ужиться, если хочешь, хоть на йоту, быть полезным и дожить не совсем трутнем. Честь и слава Чевкину, что он просто выслушал дело и просто принял человека, ему незнакомого. Я не согласен с тобой в негодовании на тех, которые тебя не приняли. Что же ты наперед не написал и не просил аудиенции? С чего ты думаешь, что занятой человек станет принимать всех и каждого вовремя и не вовремя, не зная кто и зачем? Это несправедливо, Сергей; вини тоже и собственную неловкость. Но все это — уже прошедшее, а дело в настоящем. Стало быть, Чевкин уже взялся за рассмотрение проекта? Теперь жду от тебя известий, что из этого вышло. Не медли, ты знаешь, как мне дорог твой успех. Статью мне присылай, я ее переведу и представлю в академию. Я стал и сам заниматься математикой и как скоро окончу работу, над которой теперь тружусь, то сильно займусь ею. Она меня увлекает, и потом на каждом шагу в других вещах
