laissé l’argent, et l’homme n’est pas venu —si vous êtes sûre que le prix a été fait pour 1 — 10, dites-le moi (la note jusqu’au 20—25 d’Août est de 7 liv. et il charge encore pour le transport).
Lescher a été drôle, mais il .pouvait bien m’opprimer — je voyais la lutte qui se faisait dans sa poitrine entre l’amour propre et l’amour de l’or. Le fait est qu’il y avait une quantité de choses (dans les meubles) qui étaient cassées antérieurement, sans être notés, l’agent les a inscrites — mais Lescher a pris mon témoignage et celui de Betsy en considération.
L’article sur Dachkoff sera dans ГEtoile Polaire.
27
Althaus est arrivé. Le volume de mes mémoires est sous presse chez Hoffmann. Trübner commence à faire des difficultés — moi, je lui ai écrit aujourd’hui einen derben Brief. Entre autres il dit que la traduction est inégale.
Vous avez malheur avec Pauline Hermann — à quel propos pourrais je parler d’une personne que vous connaissez mieux que moi et caractériser son esprit ou autre chose. N’est-ce pas évident que je parlais d’une tout autre sœur qui vient d’arriver.
Nous avons trouvé une femme de chambre anglaise, mais parlant le français avec un tel fini — qu’on peut la prendre pour une Parisienne. Olga l’appelle la nouvelle Mississ Mils. La maison que nous occupons n’est pas belle, mais le jardin très beau.
Engelson a fait un attentat de se venger — avec une telle bassesse, avec une telle profondissime lâcheté — que cela ne lui a pas réussi. Il a encore une fois dépassé tout ce que je lui ai supposé de corruption. L’affaire faillit être grave — il voulait m’envelopper dans une histoire avec Orsini. Et c’est à la pureté et au caractère chevaleresque de Saffi que je dois que l’histoire en est restée là.
Il y a des nouvelles de Schurz.
Adieu. Portez-vous bien.
A. H e r z e n .
Tata et Olga vous saluent, le maître de dessin est là.
16 сентября. M-r Tinkler’s House.
Путней.
Адрес Девиля тот же: 63 Regent Street — он живет теперь в Гемпстеде, но каждое утро приезжает сюда.
Я случайно не заплатил за фортепьяно, я оставил деньги, а человек не пришел. Если вы уверены, что цена была назначена в 1 — 10, сообщите мне (в счете по 20—25 августа значится 7 фунтов, да еще на пересылку).
Лешер был смешон, но он мог хорошенько меня прижать— я видел борьбу, совершавшуюся в его груди между самолюбием и златолюбием. Дело в том, что многое (из мебели) было еще раньше поломано, до нашего приезда, но нам ничего не отметили, агент все записал — но Лешер принял во внимание мое и Бетсино свидетельство.
Статья о Дашковой появится в «Полярной звезде».
Приехал Альтгауз. Том моих воспоминаний печатается у Гофмана. Трюбнер начинает ставить палки в колеса — я сегодня написал ему einen derben Briefviii[8]. Между прочим, он говорит, что перевод неровен.
28
Вам не везет с Полиной Герман — с какой стати я стал бы говорить о человеке, которого вы знаете лучше меня, и характеризовать ее ум или что-либо другое. Не очевидно ли, что я говорил совсем о другой сестре, только что прибывшей.
Мы нашли горничную-англичанку, но говорящую по-французски так чисто, что ее можно принять за парижанку. Ольга называет ее новой миссис Миле. Дом, который мы занимаем, непривлекателен, но сад очень красив.
Энгельсон покушался отомстить мне — но с такой низостью, с такой глубочайшей подлостью, что это ему не удалось. Он еще раз превзошел все, что я мог предполагать о его испорченности. Дело едва не приняло очень серьезный оборот — он хотел впутать меня в историю с Орсини. И только чистоте души и рыцарскому характеру Саффи я обязан тому, что на том эта история закончилась.
Прощайте. Будьте здоровы.
А. Герцен.
Тата и Ольга вам кланяются, у них учитель рисования.
19. М. МЕЙЗЕНБУГ
21 (9) сентября 1856 г. Путней.
21 septembre. At M-r Tinkler’s.
Putney.
Vous aussi, chère Malvida, vous avez la bosse de la polémique, il n’y a absolument rien dans ma lettre d’agressif — quelle diplomatie — à quoi bon et à quel propos? On n’est pas toujours disposé à des épanchements et on écrit des réponses in der Stimmung,’ in welcher man ist. (A propos quelquefois on n’écrit pas du tout; c’est ainsi que Kinkel n’a pas répondu à Saffi, ce qui l’étonné beaucoup).
En voyant que j’ai oublié d’écrire concernant Alexandre — cela serait beaucoup plus juste de penser que je l’avais oublié que de m’inculper d’incivilité. Mais enfin das liegt in der menschlichen Natur.
Vous pouvez tout traduire et tout imprimer quand vous le désirez. Concernant les corrections — il y a ma remarque éternelle, qu’il y en a des fautes dans la manière comment elles sont posées par ex. «ловят» — c’est évident que c’est la 3-me personne de l’Indicatif présent — or donc on met le verbe à l’Infinitif. Рюмочк а/у — c’est évident que c’est l’accusatif.
29
Une histoire après l’autre. Golovme nous a enfin attaqués sur le terrain où je l’attendais. Sans nommer personne il a imprimé dans un journal qu’il rédige — les choses les plus offensantes pour moi et pour Ogareff —il parle de sa première femme, de son amant, le nomme mon valet — et moi,
je suis maltraité encore plus et il s’est arrêté à une insinuation qui probablement n’est qu’un commencement. Entre autres il dit — que j’ai brisé avec lui «parce que tel qui brille seul — serait offusqué auprès d’un autre».
C’est autre — c’est lui.
C’est joli — Dreckkur.
Vous savez que je fais la Wasserkur.
Adieu en attendant.
A. Herzen.
Tous les nôtres et Saffi vous saluent.
21 сентября. At M-r Tinkler’s.
Путней.
У вас также, дорогая Мальвида, склонность к полемике; в моем письме нет ровно ничего задирающего — что за дипломатия, к чему и по какому поводу? Не всегда бываешь расположен к излияниям и ответы пишешь in der Stimmung, in welcher man istix[9] (кстати иногда и вовсе не пишут; так, например, Кинкель не ответил Саффи, что последнего очень удивляет).
Заметив, что я забыл написать относительно Александра, было бы гораздо вернее упрекнуть меня в забывчивости, чем в неучтивости. Но, впрочем, das liegt in der menschlichen Naturx[10].
Вы можете все перевести и все печатать, когда пожелаете. Что касается исправления — повторю мое вечное замечание, что бывают ошибки уже в том, как их делают, — например, «ловят» — очевидно, это третье лицо настоящего времени изъявительного наклонения — вы же тогда ставите глагол в неопределенном наклонении. Рюмочк а/у — очевидно, это винительный.
Одна история за другой! Наконец Головин напал на нас на той почве, на которой я и ожидал его нападения. Не называя имен, он напечатал в редактируемой им газете самые оскорбительные вещи для меня и Огарева, — он говорит о его первой жене, о ее любовнике, называет его моим лакеем —
30
а мне еще больше достается, и он остановился на инсинуации, которая, вероятно, представляет собою лишь начало. Между прочим, он говорит, что я порвал с ним «из-за того, что кто блестит, когда он один — меркнет, когда рядом другой».
Как мило — Dreckkurxi[11].
Вы знаете, что я теперь проделываю курс Wasserkurxii[12].
Пока прощайте.
А. Герцен.
Все наши и Саффи вам кланяются.
20. М. К. РЕЙХЕЛЬ
23 (11) сентября 1856 г. Путней.
23 сентября 1856. At M-r Tinkler’s. Putney. London.
Таков мой адрес, Марья Каспаровна, это между Ричмондом и Лондоном. А вы где и что? Приехали ли в Марбефку — или нет? Письмо это я посылаю на имя Фомши.
Было много пустых хлопот и, сверх того, переезд, да и писать в Грауденц будто далеко — я вот всё и ждал. Наконец все надежды лопнули насчет проезда, переезда, уезда, выезда— ни одной самой поганой визенки не дают, вот я опять месяцев на восемь застрял. Нанял дом с садом (я всегда зимой имею сад, а летом — стену перед носом).
Не в Париже ли Марья Федоровна и Лизавета Богдановна — если так, то передайте им обоим… что вы думаете? — строжайший выговор за их последнее письмо — я не пишу прямо, потому что не знаю, дойдет ли письмо.
В самом деле, мне было больно, и очень, что Марья Федоровна нашла мое письмо холодным, неэкспансивным, — письмо, во-первых, всегда зависит от минутного расположения, да и правда то, что отвыкаешь говорить, когда едва лет в семь приходится сказать слово. — Вы знаете хорошо и верно меня, я богат на болтовню, но на выражения чувств беден.
Разумеется, Москва для меня утратила половину своего значения — с тех пор, как Огарев здесь, а Грановский в могиле. Остается один Корш, с Кетчером — мы были бы опять на ножах через день; с другими — я далеко расхожусь во всем. Посмотрите статью Кавелина. — Сверх того, никто не знает моей внутренной жизни за последнее пятилетие — той, которая заставляет писать с скрежетом зубов такие вещи, как «Арабески». Я, может, поехал бы в Россию — так, без причины, посмотреть наши деревни, нашу весну, кота у m-r Nadaud или Nadal, сидельца у Депре, на Страстной монастырь и дом типографии, откуда Матрена бегала за вином, — других причин нет. Я говорил много и с Иваном Тургеневым и с другими… а к тому же подлые «Русские беседы» бросают в меня грязью со всей низостью и гадостью семинаристов.
A propos к Москве — узнайте, пожалуйста, за что у наших там Астраков Сергей Иванович отлучен от воды и огня; я спрашивал у Огарева— но он знает так обще и vaguexiii[13], что я все-таки не понял. Я Астракова считаю чудаком — но чистейшим и благороднейшим малым.
Здесь были страшные гадости. Энгельсон подвел было мне такую интригу, что я действительно чуть не оступился — ну, вот мошенник-то… полтора года молча работал, а Головин напечатал статью, в которой не только меня разругал, но Огарева и попрекнул его Марьей Львовной… Что скажете?
Пишите ж о приезде по адресу. At M. Tinkler’s — значит в доме Тинклера.
Целую Рейхеля и Сашку.
Дети все совершенно здоровы. Огаревы очень кланяются.
21. И. С. ТУРГЕНЕВУ
26 (14) сентября 1856 г. Путней
Рукой Н. П. Огарева:
Слишком уважаю вашу литературную деятельность, Тургенев, чтобы не сказать вам несколько слов о вашем «Фаусте».
