три или четыре картинки. House-кеерег’шаccxiv[214] умирает у Оспы Девиля.
Гуляй, пиши — и нам не скучно, — но не зову тебя.
Прощай.
309
Natalie говорит, что будет писать особо. Нашел ты дом о 9 спальнях на бреге моря?
Рукой Н. А. Герцен: .
И я тебя крепко целую, милый Огарев. Ольга всеми подарками былаочень довольна. Вчера я была у Кошутах и очень веселилась. Цветы твои я поливаю. Папа спешит, я должна кончить. Ну прощай, милый Ага. До свидания.
Твоя Тата.
Марко Вовчок остается на всю зиму в Германии — вот тебе и письма. Что делать?
326. Н. П. ОГАРЕВУ
22 (10) ноября 1859 г. Фулем.
Рукой Н. А. Тучковой-Огаревой:
22 ноября.
Вчера не успела написать к тебе, Огарев; сегодня у нас такой туман, что далее балкона ничего не видно, — а у вас как? Напиши, это интересно. — Ольга была, кажется, очень довольна вчерашним днем, Герцен подарил ей от тебя очень милые картинки. Кельсиевы были у нас целый день, он занимался со мной поутру; изрядно идет, и далеко не так трудно, как я думала. Мы учимся и много разговариваем с Кельсиевым о воспитанье. Зато жена его очень утомительна — просто средство от бессонницы — но ты, верно, не захочешь попробовать.
Тебе хорошо, Огарев, продли свое пребывание у моря, здесь такая тяжелая атмосфера, и потом — теперь тебе хорошо, — un tiens vaut mieux que deux tu l’auras.
Об Лизе нечего рассказывать, потому что есть слишком много: она с каждым днем выговаривает новые слова, начинает стоять одна, но только когда ей самой вздумается; она очень весела, хохочет от всей души так, что и я смеюсь иногда.
Из дому ничего не было, а уж как я жду письма от Сатина; спать и так мало времени, а я ночью раздумаюсь об них всех, куда и сон пойдет, а потом голова тяжела, ни за что не хочется
приняться; впрочем, я начала безделицу, надеюсь покончить к твоему приезду, Кельсиев ей доволен, но меня не надуешь, я понимаю, что начинающих надо ободрять — и от всей души благодарна ему.
_ Ну, прощай, друг; дай мне пожать крепко твою руку за себя и за Лизу.
Твоя N.
Огарев, несмотря на Прудона и на свою силу — право, бывают минуты, в которые хочется сказать: «Довольно!» — так ломится все от агонии вокруг.
1- е. Предложение Люиса — судить противухристианские книги — Кемпбелл отклонил, говоря, что и так есть средства.
2- е. Гарибальди в Ницце — и, наконец, письмо от Рюмина. Ростовцев сошел с ума, удален от комиссии, и магнаты требуют Ревизию всего сделанного в его комиссии.
310
В Петербургский университет принято из 300 студентов— 75.
Сегодня страшный туман. Какой-то Веретенников аннексирован.
Южные штаты требуют выдачу из Нью-Йорка одного журналиста за его зажигательные статьи против рабства.
327. М. А. МАРКОВИЧ
24 (12) ноября 1859 г. Фулем.
24 ноября. Park House. Fulham.
Итак, вы решительно, Мария Александровна, поселились в немцах. Русские терпеть не могут немцев — а любят их. — Как это разобрать? Из Брюсселя никакого ответа не было, они, верно (чтоб не оставлять документа), сообщили в посольство, а я не хочу идти, да и ехать невозможно. К горести наших доктринеров — Запад еще осунулся и еще ближе к смерти. Наглое вмешательство Наполеона в дела Италии и отставка Гарибальди — это такие два шага, от которых не поздоровится. Читали ли вы прокламацию Гарибальди? Как я угадал этого человека — назвав его в «Полярной звезде» античным героем, лицом из истории Корнелия Непота. Здесь все готовится к войне. Англия с 1860 будет покрыта вольными стрелками.
Все валится… Мы предвидели, но от этого не легче. Лошадь— зверь, а храпит при виде мертвеца. Живой не любит смерти. Право, бывают минуты такой устали, что так бы и бежал из полку… но в сторону слабость — марш, марш!
Из России — сумбур. (A propos, не посылайте бюльтеней Ростовцева до 52; у нас они есть.) Ростовцев, говорят, сошел с ума. В Петербургском университете из 300 студентов приняли 75 человек.
Строгонов просил государя драть крестьян шпицрутенами — ну, уж я отодрал его сиятельство за это. Прочтите в следующем «Колоколе».
Что делает Татьяна Петровна? Получила ли мое письмо?
Скажите Богдану, что он хорошо делает, что помнит, что в Брюсселе солдаты — дураки, но чтоб он не забывал, что и во всех других странах — они такие же дураки.
Кланяюсь дружески Афанасию Васильевичу. Прощайте.
Огаревы и дети кланяются, Огарев написал прекрасное и предельное письмо об общинном владении — в «Колокол» — и потом уехал в Дувр — писать стихи. Завтра воротится.
Жму вашу руку крепко.
А. Герцен.
311
328. А. А. ГЕРЦЕНУ
21 (15) ноября 1859 г. Фулем.
27 ноября. Park House. Fulham.
Любезный Саша, за письмо Mme Vogt я бесконечно благодарен; ты ей это скажи; да, очень и очень. Видишь ли, как поступают серьезные люди, — не решилась она сразу рекомендовать свою знакомую. Подождем дальнейшего. Может, Тату я и отпущу (только ничего ей об этом не пиши) к Марье Каспаровне, и тогда можно будет прежде ознакомиться. Тата (при несчастном недостатке некоторой шероховатости с посторонними) развивается необыкновенно быстро. С каждым месяцем будет труднее быть при ней гувернанткой (а может, и вовсе не нужно — лишь бы было общее направление). Жаль, что ни Natalie, ни Мейзенбуг неспособны; они могли бы понять, что надобно, но nul n’est tenu à l’impossibleccxv[215].
Ольга хотя и умнеет, но шалит ужасно; ее заарканить гораздо легче надзором и, если бы эта дама преимущественно хотела бы взять место для Ольги, а Тате — только помогать, я думаю, это было бы лучше. Напиши и об этом мнение Mme Vogt.
329. M. К. РЕЙХЕЛЬ
Гнев ваш за статейку — получил; а вы все-таки дайте грешнику оправдаться и, получивши следующий № и последующий (заключение), перечтите все статьи вместе — и тогда, не пуская прежде к себе ни одного московского, ни даже Станкевичей, — сядьте и подумайте: «Кто прав, кто виноват?» Да, мы принадлежим к будущему России, мы и не думаем, чтоб при нас совершилось то, к чему мы направляем, — но мы его видим и видим, что доктринеры (по несчастию а 1а Корш и Бабст…) скорее помешают делу, чем помогут (разумеется, это я пишу одним вам). Что эти статьи наделают страшный шум, это я знал. Не поддавайтесь европолюбам. — Я не их и не славянофил— те и другие идолопоклонники: одни верят в Парижскую, другие — в Иверскую. Я ни в ту, ни в другую. Но довольно дурачиться и поклоняться Европе. Еще раз прочтите статью, которая теперь печатается, и напишите тогда.
312
Книгу Бабста получил. Книга Соловьева у меня есть, не знаю, какой том. Пошлите при случае или к Трюбнеру.
Еще слово — как же вы говорите, что о Грановском и Белинском я слабо или бедно отозвался, — помилуйте? Разве они не выходят великими деятелями несчастной эпохи — идущими вслед за Пушкиным и Гоголем. Тоже перечитайте.
У нас дома все так себе. Тата очень и очень развивается, особенно в рисовании и музыке. На портрете у Марии Александровны черты Таты погрубее. Ольга умна умом, но шалит так, что иной раз следовало бы в Сибирь послать.
Ну, а с какой же стати вы всё больны были? Мы в этом болоте на дыму движемся еще. Огарев и то на днях ездил в Дувр — за воздухом, немного подышать.
А Гарибальди?.. А Виктор-Эммануил? А Бейстова речь, о которой, небось, не написали? Начинайте-ка со мной «упокой» петь: «Господи, с Римом и Грецией новопреставленную рабу твою Европу и даруй ей Кайданова и Устрялова».
Прощайте.
Г.
Детей обнимаю, Рейхеля тоже. Письма Николая Александровича отдал.
330. Л. ПЬЯНЧАНИ
Cher Pianciani,
30 (18) ноября 1859 г. Фулем.
Voilà que votre lettre est déjà une semaine chez moi — et votre livre ne vient pas. Comment l’avez- vous envoyé? Pour me venger je vous offre aussi une de mes publications — les mémoires de l’impératrice Catherine II — elle vaut bien un pape, au moins la papesse Jeanne. Ces mémoires sont complètement authentiques, et le gouvernement russe a été furieux de la publication.
Eh bien, que dites-vous de tout ce qui se passe? La mort à droite, la mort à gauche et la putréfaction au milieu.
Saffi m’a dit qu’il vous a vu à Wiesbaden. Comment va votre santé?
Chez nous tout va bien doucement, nous imprimons, imprimons des feuilles et des volumes russes, la propagande va très bien. J’ai été avec Alexandre pour quelques jours à Bruxelles — la police s’est inquiétée de ma présence et j’ai eu encore une preuve que le continent est impossible.
313
Nous restons dans des brouillards humidement libres à Londres.
Je vous serre la main. Ogareff et m-me vous saluent. Alexandre est à Rome étudiant la médecine.
Votre tout dévoué
Al. Herzen.
J’enverrai le livre demain.
Savez-vous que Talandier ‘a une très bonne place à la «Royal military Sandhurt» école. Domengé est à Neufchâtel faisant un journal.
30 ноября 1859. Park House.
Фулем.
Дорогой Пьянчани,
вот уже неделя, как ваше письмо у меня, а книга все еще не пришла. Через кого вы ее послали? В отместку посылаю вам одно из моих изданий, записки императрицы Екатерины
II— она стоит любого папы, по крайней мере папессы Иоанны. Эти записки целиком подлинные, и русское правительство было крайне разгневано их опубликованием.
Ну, что вы скажете о всем происходящем? Направо смерть, налево смерть, посредине гниение.
Саффи сказал, что видел вас в Висбадене. Как ваше здоровье?
Мы живем потихоньку, печатаем да печатаем русские газеты и книги, пропаганда идет очень хорошо. Мы с Александром на несколько дней ездили в Брюссель, полиция была обеспокоена моим появлением, а я убедился еще раз, что жить на континенте невозможно.
Итак, мы остаемся в сыром и вольном воздухе лондонских туманов.
Жму вашу руку. Огарев с супругой вам кланяются. Александр изучает медицину в Риме.
Ал. Герцен.
Книгу пошлю завтра.
Знаете ли вы, что Таландье получил очень хорошее место в «Сандгортской королевской военной» школе. Доманже в Невшателе издает газету.
331. А. А. ГЕРЦЕНУ
1 декабря (19 ноября) 1859 г. Фулем.
1 декабря 1859.
Park House. Fulham.
Любезнейший Studiosus, скажи твоим теопумпам, что с конца вопрос не начинают, и спроси их в свою очередь: а разве кристаллизация больше понятна, чем сознание? Животное сознание — сначала чувство голода и отыскивание по химическому сродству пригодной пищи… Иди отсюда с усовершенствованием организма и дойдешь до Гёте, но равно не объяснишь, как камень скристаллизовался и как органическая смесь дошла до сознания, — отчего не объяснишь? Конечно, не оттого, что этого понять нельзя, а оттого, что наука очень
