загляните, поглубже загляните в ваше сердце. Ибо если у вас сейчас есть сомнения, вам следует страшиться будущего и лучше отступить, чем идти вперед.
Подумайте однако, что своими колебаниями вы не вправе вызвать горечь в сердце любящей женщины. Она вам верит, вы ее любите, но вас, как и меня, разъедает демон этого ужасного века, гамлетизм, «дух отрицания», как сказал бы Маццини. Знаете, ведь этим вы можете погубить лучшие цветы жизни. У нас с вами разное положение. У меня в будущем нет ничего, кроме лихорадочной работы, которой я отдаюсь целиком, да моих детей. А ваша личная сердечная жизнь еще впереди.
Итак, хорошенько взвесьте все это наедине с самим собою и посмотрите, что возьмет верх — привязанность или сомнение.
Напишите мне, обсудим все сообща. Как видите, я откровенен до бесцеремонности.
Огаревы дружески вас приветствуют. Пришлите мне адрес венгерской дамы — я затерял его. Будь это возможно, я пригласил бы Джорджину к нам как-нибудь на днях, но не решаюсь до визита г-жи 0гаревой, — что вы на это скажете?
Прощайте, дорогой Саффи, важнейшая лондонская новость та, что Головин, по его нижайшей просьбе, был амнистирован
37
Александром II с условием немедленно поступить на службу. О гражданин Всемирной республики!
Я продолжаю получать из России свидетельства глубочайшего сочувствия тому, что я здесь издаю.
Будьте здоровы.
24. М. К. РЕЙХЕЛЬ
10 октября (28 сентября) 1856 г. Путней.
10 октября. At M-r Tinkler’s.
Putney.
Вот видите, как Гоголь знал русскую натуру, — Селифан говорит: «Вот ведь подумаешь, и знал, что колесо сломано, но не сказал…» Так и я, отчего не писал в Штрлпрц… ведь знал, что вы там, а не писал.
Письмо ваше меня обрадовало, потому что давно вестей не имел. Но намерение остаться в Германии не радует. Еще разве в Швейцарию переедем. Послушайте, Марья Каспаровна, вы слишком умны, чтоб бояться истин, хотя и неприятных, — из Морица вряд можно ли многое сделать, да если и можно, то не дома. Дома он вам и Рейхелю отравит жизнь.
Насчет духовной вы не сумлевайтесь — все остальные названы почти из учтивости, только дельно Рейхель и Фогт.
На вас всегда и в всех случаях считаю, как на каменную гору, — стало, об этом и речи вести не следует. Мы слишком долго с вами рядом шли и вброд, и вплавь, и грязь месили… и всякое бывало, кроме даже размолвки, — так уж кончик-то добежать ничего не значит.
Знаете ли, что Головин исходатайствовал себе амнистию да и остается, — это довольно замечательно. Он напечатал подлейшую статью обо мне и Огареве— попрекает Огарева Марьей Львовной— и это в печати.
Энгельсон — злодей первой величины. Какой же он сумасшедший — когда два года точил жало и так подвел, что если б не милый, благородный Саффи, то дело могло бы очень дурно кончиться.
Огареву гораздо лучше, Девиль позаконопатил, однако придется делать операцию — вероятно, в ноябре.
Саша ходит в медицинский институт. У Наташи болит третий день голова (ее обыкновенные припадки). Оля — верх паяца.
Огаревы вам весьма дружески кланяются, я уверен, что вы с ними теперь очень хорошо встретитесь — вот пока и всё.
38
Октября 20 придет к вам Пинто; что можете, посоветуйте ему, дайте писем — он едет в Россию.
Книг не получал, вы похлопочите об этом.
Наша типография etc. процветают.
25. К. ФОГТУ
15 (3) октября 1856 г. Путней.
15 octobre. At M-r Tinkler’s.
Putney.
Ah — cher et très cher Vogt — comme nous avons ri en lisant votre déposition contre la Pissovska. Je vous jure sur le bourgogne et sur le Champagne que je ne vous enverrai pas de femmes, même pas d’hommes — je me bornerai aux hermaphrodites. Son mari vient chez moi par dévouement, par admiration, par sympathie, par idiosyncrasie. lime parle après de son désir de placer les enfants à Genève — j’ai donné la lettre à sa femme. Après j’ai vu qu’elle était sordidement avare, sotte et feintre. Si elle ne payera pas, moi j’ai en main des moyens deles faire rougir jusqu’au blanc de leurs yeux et jusqu’au noir de leur cas. Pourtant si vous le désirez je lui écrirai — si vous m’envoyez l’adresse de la mère.
J’ai envoyé une lettre à Urban Schaller pour l’argent et aujourd’hui j’envoie ma réclamation au Conseil d’état. J’écrirai aussi à Edmond — mais avec tout cela je ne puis maintenant quitter Londres avant le 1 Avril (terme de ma maison) — même pour Alexandre c’est déjà impossible avant la fin du semestre. Or donc pour la maison ne vous pressez pas trop et ne l’arrêtez pas.
Les choses vont d’une manière étrange — finita la slave amicitia — avec les magnimous allais de France. En Russie des changements très graves — mes livres vont maintenant comme sur des roulettes. A propos de Russie, Golovine a imploré une amnistie, il l’a reçue — à condition d’entrer au service — et il reste ici. Was sagen Sie dazu?
Qui m’a envoyé de Genève deux No d’un Journal de l’âme par Rossinger? C’est un chef d’oeuvre — j’en ai fait cadeau à Bedlam.
Comment va votre famille — vous ne dites rien… et les moutards.
Adieu — portez vous bien — et saluez les amis.
Tout à vous
A. Her z en.
39
On me demande s’il est possible d’avoir le Journal de Lausanne — de 47 ou 48 — quelques № Si Lauffer se chargera — je donnerai son adresse.
15 октября. At M-r Tinkler’s.
Путней.
Ах, дражайший Фогт, как мы смеялись, читая ваше показание против этой Писсовска. Клянусь бургундским и шампанским, что я не пришлю вам ни женщин, ни даже мужчин — ограничусь гермафродитами. Ее муж является ко мне из чувства преданности, преклонения, симпатии, идиосинкразии. Но затем он мне начинает говорить о своем желании поместить детей в Женеве — и я дал письмо его жене. Потом я увидел, что она гнусно скаредна, глупа и неискренна. Если она не заплатит, у меня есть под рукой средство заставить их покраснеть до корней волос за их грязное дело. Однако, если вы этого пожелаете, я ей напишу — если вы вышлете мне адрес матери.
Я послал письмо Урбану Шаллеру по поводу денег, а сегодня отправлю свой запрос в Государственный совет. Я напишу также Эдмонду — но вместе с тем я не могу сейчас покинуть Лондон раньше 1 апреля (срок аренды дома) — даже для Александра это уже невозможно до окончания Семестра. Значит, с домом слишком не торопитесь, но и не медлите с ним.
Дела оборачиваются странным образом — finita la slave amicitiaxvii[17] с magnimous alliesxviii[18] Франции. В России очень важные перемены — мои книги теперь идут как по маслу. A propos о России, Головин вымолил амнистию: он ее получил при условии поступления на службу — и он остается здесь. Was sagen Sie dazu?xix[19]
Кто мне выслал из Женевы два № «Journal de l’âme» Розингера? Это шедевр — я их подарил в Бедлам.
Как поживает ваша семья — вы ничего не пишете… и малыши.
Прощайте, будьте здоровы и кланяйтесь друзьям.
Весь ваш
А. Герцен.
Меня спрашивают, можно ли получить «Journal de Lausanne» за 47 или 48 — несколько №. Если Лаффер возьмется, я дам его адрес.
40
26. Л. ПЬЯНЧАНИ
17 (5) октября 1856 г. Путней.
Cher Pianciani, Votre bien triste nouvelle m’est parvenue. Je vous serre la main, et je demande la permission de le faire un de ces jours personnellement.
Je suis très et très sensible à ce que vous vous êtes rappelé de moi au milieu de votre douleur. Je vous remercie et suis votre
tout devotissime
A. H e r z e n .
17 octobre.
At M-r Tinkler’s.
Putney.
Дорогой Пьянчани,
до меня дошла печальная весть о вашем несчастье. Крепко жму руку и прошу разрешения сделать это лично в ближайшие дни.
Я очень, очень тронут, что вы вспомнили обо мне в вашем тяжелом горе. Благодарю вас и остаюсь
глубоко преданный вам
А. Г е р ц е н
17 октября.
At M-r Tinkler’s.
Путней.
27. А. САФФИ
17 (5) октября 1856 г. Путней.
17 octobre. At M-r Tinkler’s.
Putney.
Cher ami,
Votre lettre — si pleine de cœur, de souffrance, de lutte — je l’ai lue avec l’amour que je vous porte. Oui, vous pouvez me parler de vos moments de doute, comme de vos moments d’espérance — dites chaque fois tout — vous vous soulagerez. Si je vous ai écrit un peu trop énergiquement — c’est qu’il s’agissait de décision — or l’indécision pratique est la chose la plus terrible lorsqu’il s’agit de deux personnes. Mais le côté intérieur, lyrique, la corde de larmes qui sonne dans l’âme quand même — je la comprends comme vous, soyez en sûr.
Si une voix vous dit à l’intérieur positivement — «arrête-toi» — il faut s’arrêter ou faire un acte de dévouement, d’abnégation et alors ne pas attendre de bonheur. Mais si cette voix intérieure ne le dit pas, mais se voile quelquefois par le scepticisme
41
qui nous ronge tous — alors le bonheur est possible, et sera même une consolation.
Giorgina a dîné chez nous avec sa mère. Oui, elle est très sympathique (pas la mère seulement, j’ai bu une bouteille de vin à moi seul pour ne pas succomber sous l’interrogatoire politico-cosmo- italo-Bulevsko-écossais). Elle est très sympathique et c’est ainsi qu’elle a agi sur les Ogareff.
Natalie y va un de ces jours. Mais malheureusement il y a toujours du monde et on ne pourra pas lui parler seule. — J’ai proposé tout bonnement le toast — à notre ami absent. Mme Crauford a aussi trinqué avec moi.
Voilà mon rapport, homme «in love» que vous êtes.
Mais quels sont donc les projets ultérieurs? Moi, je veux jouer le rôle de «l’oncle» — il y a toujours dans les comédies françaises un brave vieillard stupide qui embrouille tout, qui arrange tout — et
qu’on embrasse avec cordialité dans la dernière scène. Mon diamètre, mon âge et la pauvreté des cheveux à l’endroit le plus oncle du crâne me donne ces droits.
Savez-vous que le père de Pianciani est mort. S’il reçoit la fortune — que de travail pour les amis- ennemis de l’exploiter.
Nos affaires ne vont pas mal. Ogareff et Natalie — qui tous les deux vous aiment plus que je ne l’aurais cru — vous serrent la main, moi — les deux.
A. Herzen.
Перевод 17 октября. At
