дикая, чуждая нам, продолжает бродить — правительство было бы радо ее опять посбить и само плохо знает, что делать с такой мартьяновщиной. Я от Самарина получил два длинных письма.
Каких «Колоколов» у тебя нет? Или все есть? — пиши по №.
В Швейцарии, вероятно, если приедем в ноябре, придется остановиться в Женеве (там же баррикады строят).
Позже.
Вопрос о твоем приезде никак не должен разрешаться на счет твоих занятий. Впрочем, об этом до ноября списаться можно, можем даже вместе Christmas122[122] встретить. Насчет Лондона это труднее. Впрочем, пока Чернецкий an Ort und Stelle123[123], ты можешь быть покоен.
Если б мать желала отпустить с ними — года на два — в Швейцарию, это было бы хорошо. Попробуй написать ему (Jessamine Cottage, New Hampton Middlesex).
509
507. Н. П. ОГАРЕВУ
28 (16) августа 1864 г. Борнемут.
Bryanston House.
Пишу тебе несколько строк. Что же Бакунин, приехал или нет? Я получил от Poles- Tugenhold’a письмо подделанной рукописью — требует свиданья; вот Бакунину сейчас и дело. Я ему отвечать до Лондона не стану.
У нас воздух душен — до болезни, т. е. нравственный — я решительно разлагаюсь в горе, унижении и беспомощности. Вчера вечером с Natalie разговор. Сегодня от Мейзенбуг письмо в семь листов. Просится в Рим с Ольгой, без Таты. Что же это за triple Bedlam124[124]. Она ничего не понимает в Ольгином воспитании — любит ее и плачет и спазмует. Natalie дошла до того, что, кроме себя, Лизы и Лели, никого не любит, — и это с наивностью эгоизма, без меры и предела. Я ей говорю: «Ты нас покроешь позором» — а она хохочет и говорит потом, что если б у нее были деньги, «она показала бы».
Но пристойность внешнюю я таки наладил.
31 в 7 часов я приеду — куда Тхоржевский прикажет. Хоть в новый дом.
Не сердись за мои письма. Это одна из худших полос последнего времени.
Я согласен ехать в октябре.
Я согласен остаться до апреля.
122[122] рождество (англ.);
123[123] на месте (нем.). — Ред.
Думаю, что умнее остаться.
Natalie хочет ехать.
Я требую, чтоб она подтвердила это. А ты бы сказал или написал, когда ты едешь.
Если ты успеешь устроить все раньше апреля, то я поеду раньше апреля.
508. М. К. РЕЙХЕЛЬ
28 (16) августа 1864 г. Борнемут.
28 августа 1864. Bournemouth.
Вот, милая и добрая Марья Каспаровна, и я снова взялся за перо, того для чтобы вам напомнить, что я умер не вовсе
510
и, пишу или нет — друзей не забываю. Одиннадцать лет прошло после того, как вы были в Ричмонде — и Тата уж совсем сложившийся человек, и Ольга ездит верхом в амазонке. — А что за год мы прожили? — Даже Павел Анненков и тот лягнул в письме, с Тургеневым, Боткиным и сношения нет. Новые энтузиасты ушли далее Чичерина — он уже отсталый, и покойник Павлов либерал. — A propos посылаю вам длинную статью в «La Cloche» о русской литературе. (Ее не было в «Колоколе».) Получаете ли «Колокол», и исправно ли?
Мы мечтаем о переселении в Италию — Англия скучна и дорога, в Америке дела идут гадко — и при всем том жаль эту страну, единственно свободную и твердую в свободе.
Что делает Рейхель и вся семья, нет ли вестей от Егора Ивановича — кланяйтесь всем, кланяйтесь всех ниже себе — остальное пусть расскажет Тата.
Адрес до 1 ноября:
Tunstall House. Maida Hill. London.
Рукой Н. А. Герцен:
29-го августа 1864.
Какая это насмешка, милая Маша, не правда ли, именно когда папаша решился уехать из Англии и поселиться в Швейцарии или около, т. е. на одном из итальянских озер, — а типографию оставить в Женеве, — мы вдруг слышим о тамошних беспокойствиях, о баррикадах, о том, что Фази хочет продать Женеву Франции, — папа не верит, что Фази так подл — но это все-таки заставляет задумываться и передумывать, прежде чем решиться ехать.
Насчет зимы и нас — мы тоже в затруднении большом: для меня было бы очень полезно воротиться в Рим, так как мы там уже знаем некоторых художников, в новом месте теряется всегда время исканием и устроиванием — там мы сейчас попадем в общество, полезное для меня. А Ольге незачем ехать туда — она в этом случае ехала бы с Melle Меуsenbug только потому, что я одна не могу ехать в Рим и никого довольно коротко не знаю, у кого могла бы жить.
Что же ты и твои дети и бедный Рейхель? — На днях Саша получит от меня письмо с разными «марками». — Очень необыкновенных нет, но все, которые мы получаем.
Всех целую, особенно тебя, милая Маша, в следующем письме больше напишу.
Прощай.
Твоя Тата Г.
Когда будешь писать в Россию, не забудь кланяться тете Леше, Душе и Маволеньке.
Bryanston House.
Bournemouth. Hampshire
На обороте рукой Герцена: Статьи о литературе не нашел, пришлю позже.
511
509. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ 1 сентября (20 августа) 1864 г. Лондон.
1 сентября.
Lange. Berner Street.
Приехал как следует. Еще у Ланге в доме. Огарева застал и Бакунина. — Тхоржевский распростудился. Пишу, чтоб сказать, что за перевес ничего не берут и что во вторых местах ехать хорошо.
Не забудьте послать на почту объявление.
Мне кажется, что Бакунин не уедет завтра — хотя и говорит. Его надобно брать за огромного беби — и тогда все пойдет хорошо.
Кланяюсь всем — и жду 3-го. Для Лизы вам куплю подарки.
510. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ
23 (11) сентября 1864 г. Лондон.
В последний раз
23 сентября 1864.
Я пишу к тебе два письма. Одно запечатанное, которое я передам, взяв с тебя слово не распечатывать иначе, как после моей смерти, другое — т. е. это — для того чтоб сказать — на том краю, на котором мы стоим, еще раз: «Найди силу спасти себя и нас от угрызений совести и от гибели детей».
Сердце мое переломилось окончательно. Полемику я продолжать не намерен. Но, во- первых, считаю себя обязанным сказать, что я с своей стороны решительно не согласен ни на бегство в Россию, ни даже на твое письмо. Если ты об этом будешь писать — я буду, я адресуюсь прямо к Алексею Алексеевичу. Я скажу ему, что Огарев свято прав, что виновные, если есть, не он. Я скажу ему тайну нашей жизни. Я скажу ему о искренней беспредельной любви к детям и за что их отрывают от нас — за покровительство других детей. Natalie, я строго подчиняюсь внешнему, но есть предел, далее которого я не принимаю никаких консидераций. Сказав все это, я упрусь за детей, и мы с Огаревым еще постоим за себя. Вместе нам нечего бояться — да с Колокольни скажем мы, что это наши дети и что на воспитанье Наталье Аполлоновне мы их не дадим.
Чего ты хочешь? Тата (приносящая огромную пользу Лизе), Ольга, Мейзенбуг едут. Ты будешь жить сначала одна, потом я устрою жизнь на два дома. И все же общее ведение воспитания останется под нашим надзором или направлением.
512
Чего же ты хочешь?
Наказать меня, наказать Огарева судьбою, развитием детей?
Наказать за что?
Пусть же все последствия, если ты поступишь иначе, падут на твою голову.
Я не смею призвать память нам святую. Ты меня оскорбила иронией. Я не смею призвать ни чувства пощады, ни чувства любви — у тебя любовь может идти, терзая человека.
511. А. А. ГЕРЦЕНУ
24 (12) сентября 1864 г. Лондон.
Tunstall House. Warwick road. Maida Hill.
Хотя я и не могу тебя поздравить avec un capital, но могу — avec une capitale во Флоренции; итак, любезный капиталист, вот дела как пошли. А Рим-то, видно, в долгий ящик. Как у вас говорят об этом Дольфи et Cnie? На политическом горизонте тучи и скверные «ка-ка», как говорит Кауфман (Koniglich-Kaiserlich). Да-с, Австрия и Пруссия вертят миром, и Джон Россель, по приказу Бисмарка, перевел посла Бюханена из Берлина. Польский вопрос совершенно окончен. Рядом с гадостями много возбудил он сил в России — но не тех, на которые мы надеялись.
Проект отъезда все так же: к 20 дети едут в Париж, потом я, потом Natalie. Огарев купается в наслаждении, думая, что никого не увидит, нанимает квартиру в Кефе (помнишь Пикулина?). Ссоры между Natalie и Ольгой, Татой и Мезенбрук продолжаются — как следует. Кроме Таты — виноваты все. Мейзенбуг дошла до того, что не может больше без спазм говорить, если не хвалят Ольгу. Natalie в ней преследует все, что сама делает. Мейзенбуг уже хотела ехать к тебе во Флоренщю, но опять все уладилось — Wustenstillstand125[125].
Я тебя спрашивал, не может ли Ольга плыть на том же корабле, т. е. жить с Мальвидой у Шиффа, — ты не отвечал. Ты бы ей давал уроки (все это к маю месяцу).
Главное, почему я пишу, — это надпись; сейчас пришли мне и не позволяй делать без моей поправки.
Тата и Мейзенбуг отправились к Рейхенбаху. Прощай.
Пиши до 20 сюда.
Рукой О. А. Герцен:
Милый Саша.
Я тебя целую.
Твоя Ольга Искандер.
513
512. Е. В. САЛИАС де ТУРНЕМИР 1 октября (19 сентября) 1864 г. Лондон.
Рукой H. П. Огарева:
Tunstall House, Warwick road. Maida Hill.
Спешу вам сказать несколько слов. Я думаю адресоваться всего лучше через тетушку Марью Алексеевну или просто прямо. Но только в обоих случаях крайне осторожно, ибо ему очень легко повредить, так что пользы будет только вред. — А ведь не худо бы, если б вы дали случай, выгородив себя, напечатать про клеветы, распускаемые Павлом Васильевичем и Василием Петровичем. Как мне грустно становится, что я их любил и что иной раз отыскиваю струнку воспоминаний — и тогда-то, отравившись, хочется хватить прямо, чтоб надписи снять нельзя было. — Не можете ли вы, как можно скорей, достать брошюру Шедо-Ферроти, — «Que fera-t-on de la Pologne»126[126], — говорят, она вся разошлась и книгопродавец не мог достать; достаньте у знакомых и пришлите по почте127[127] хоть на неделю. Нам это очень нужно. Спор между Шедо-Ферроти и Катковым! — спор, где Шедо-Ферроти обвиняет Каткова в искажении правительственного направления к добру и в наущении правительства кровожадности! Да прочтите сами и прочтите в «Московских ведомостях» защиту Каткова многознаменательную, ибо это длинное decrescendo.
Я вам ничего не писал о вашем предыдущем письме. Жаль мне, если обстоятельства так сложились, что лучше где бы то ни было человеческое воспитание, чем аристократическое дома; но будьте осторожны — пожалуй, вы введете молодых людей (или мальчиков) в среду немецко-швейцарского пансиона, где перед их аристократизмом будет гнуться все, начиная с самого воспитательных дел мастера. Что тогда?
