друг, прощайте. Погода чудесная — пойду в поля тоску мыкать. Хотя у меня побольше веры в будущность России, или не веры — а убеждения, и больше терпения, чем у вас, — тем не меньше жизнь тяжеловата. Ну, да на то и плечи даны, чтоб ношу таскать. — Обнимаю Женни.
Второе письмо получили мы — я прошу вас прочесть всю полемику Шедо-Ферроти с Катковым.
513. А. А. ГЕРЦЕНУ
2 октября (21 сентября) 1864 г. Лондон.
2 октября 1864.
Tunstall House. Maida Hill.
Сколько можешь денег послать мраморщику, столько тотчас пошли. Об надписи я писал, доставь ее прежде мне — я исправлю и, если нужно, велю здесь нарисовать или напечатать на бумаге. Когда будут ставить памятник, я хотел бы быть с тобой или ты должен быть. Меня не пустят в Ниццу, пока там императрица (зачем ее несет туда?). К дороге мы собираемся; вряд доеду ли я до Флоренции, но теперь вообще сближение мест сделает большую перемену. Огарев собирается
126[126] Вписано Герценом. — Ред. 127[127] Вписано Герценом. — Ред.
в начале марта — прямо в Женеву. Я съезжу туда на месяц теперь. Natalie думает остаться пока в Париже или, если дорого, в другом городе. Жюль помещается в науку — к Кюну на три месяца. Груды вещей в политехниконе. Тхоржевский нашел средство послать в Швейцарию за довольно дешевую цену (1000 килограммов за 7 фунтов).
Насчет общих дел в России наша волна подымается. Катков снова громит нас почти во всяком листе.
Не знаю, насколько Италия будет возможной для нас. Иной раз мне сдается, что мы просто воротимся в Лондон. Реакция в Европе снова на том градусе, как была с 1850—55. В России хотели засадить Утина-отца для того, чтоб заставить сына возвратиться, его отстоял Суворов. Подобных штук не было даже при Николае. Но поворот заметен, и само правительство агитирует против террора; смешнее этого ничего не бывало в истории — и мне сдается, что в России скорее все придет в порядок, т. е. снова начнет развиваться порванная нить, чем в Европе. Столица во Флоренции и дружба Италии с Францией с одной стороны и всемогущество Бисмарка и Австрии с другой добра не предвещают.
Вчера, наконец, приехала Татина Катя с каким-то дурачком.
A propos к встречам. Вчера я встретил Прево — молод, весел, свеж, пахнет абсентом. — «Comment vous va, cher citoyen Ersen?» — «Mal — je commence à vieillir». — «Vous?» — «Oui, oui, 52 ans». — «Sacrébleu — je m’en vais vous dire, j’ai eu, un ami — il était brac — oui brac — ce gaillard là — buvait une bouteille de cognac par jour, il allait se baigner dans la Seine, Monsieur, l’hiver, Monsieur, il avait une mémoire, prodigieuse — savait par cœur des tragédies anciennes — antiques — Corneille, même Racine. Polisson comme tous — et il est mort à 65 ans d’indigestion»128[128]
Это — chef d’œuvre. Потом спрашивает о тебе. Сердит ужасно. «J’ai été plus qu’un maître pour votre fils, — ami, camarade… et il n’est pas venu me voir»129[129]. Я ему сказал, что напишу тебе, чтоб ты тотчас прискакал из Флоренции, — поколочу тебя и пошлю к нему с визитом.
Дома идет все так же с придурью. Огарев ждет освобождения от крепостного состояния с нетерпением России 1861. Мальвида поочередно с Natalie сходят с ума. Тата — старше
128[128] «Как поживаете, дорогой гражданин Герцен?» — «Плохо — начинаю стареть». — «Вы?» — да, 52 года». — «Черт возьми, я скажу вам, у меня был друг, он был крепыш, — да, крепыш — славный парень выпивал по бутылке коньяку в день, он купался в Сене, сударь, зимой, сударь, у была изумительная память — он знал наизусть старинные трагедии — античные — Корнеля, Расина. Повеса, как все, — он умер 65 лет от несварения желудка» (франц.);
129[129] «Я был вашему сыну больше чем учитель, — друг, товарищ… и он не пришел со I повидаться» (франц.). — Ред.
их обеих, унимает. Ольга и Лиза от этого портятся, но не то чтоб очень. Маленькие дети милы и красивы. Их портить еще трудно. Все вместе это называется воспитанием.
514. А. А. ГЕРЦЕНУ
18 (6) октября 1864 г. Лондон.
18 октября.
Tunstall House. Maida Hill.
Досадно мне, что ты так распорядился с деньгами. Как будто ты не знал, что именно теперь у меня всего меньше денег — отъезд детей и все прочее. Ножин хороший человек, но откуда же он возьмет денег заплатить? 500 я пришлю, больше теперь не могу. Трюбнер не хочет больше 25 брошюр.
Ты мне ни разу не отвечал насчет того, можно ли поместить Ольгу с Мейзенбуг к Шиффу. Я полагаю, что к маю месяцу это будет необходимо, если я ничего не найду в Женеве. На Ольгу должно быть еще чье-нибудь влияние — ни Тата, ни Natalie ничего не сделают — Natalie один вред и ссору с Мейзенбуг, а Тата, как в прошлом году, уклонится. Мейзенбуг стала раздражительна до того, что с ней нельзя говорить. Татой хоть я и очень доволен — но должен сказать, что занимается она ужасно мало.
Положение дел до того мрачно, что я опять начинаю думать о невозможности до лета покинуть Лондон. Свиданье Наполеона с Александром добра не предвещает. А ваши пакостники уже теперь берут против меня меры. Этого никому не говори, а подробности узнаешь от Таты. О типографии, стало, и думать нечего в Италии. Почта возвратила на днях из Флоренции 4 № «Колокола» — не понимаю, у тебя все ли (я тоже и об этом спрашивал раза три)?
Надпись к памятнику я пришлю с Татой. Печатные буквы не хороши — мы пробовали писать. Смотри, чтоб ни одна ошибка не вкралась. Ставить памятник приезжай сам в Ниццу.
Иногда мне кажется, что всего лучше было бы иметь домик во Флоренции и другой около Женевы. Тата могла бы жить один семестр во Флоренции, один с нами. И я мог бы тоже переезжать.
Засим прощай. Шиффу кланяйся.
Зачем ты печатаешь особо брошюру? Ученые вещи печатаются в ученых журналах и, вместо гонорара, с них берут 100, 200 экземпляров.
Дети едут 25-го. Natalie собирается на зиму в Cannes, возле Ниццы, я, вероятно, еду 3 ноября.
Tunstall House. Maida Hill.
515. Ю. Ф. САМАРИНУ 19 (7) октября 1864 г. Лондон.
Почтеннейший Юрий Федорович.
Письмо ваше из Брюсселя я получил. Спешу поправить вашу ошибку, вероятно, я дурно выразился или нечетко написал. Я не хотел печатать ваших писем, а писал о «некоторых общих местах», которые я привел или намерен привести.
Перенесть спор в публику необходимо. Ни вопрос сам по себе не есть частный, ни мы не до такой степени Privatmenschen130[130]. Я как издатель «Колокола», а вы как сильный мира сего, т. е. как имеющий право получить от меня статью прямо на свой адрес в Москве.
Ваше воззрение господствует — надобно же нам по крайней мере сказать, что мы и почему протестуем. Ваши доминиканские круговые поруки между зажигательствами и свободно мыслящими людьми — страшны, это та complicité morale131[131], по которой можно всякого повесить. Не знаю, чья совесть выйдет легче — тех ли, которые, предупреждая суд (и какой суд, — суд, в котором подсудимый не имеет никаких прав), обвиняют в виду разъяренного народа и тупо жестокого правительства, или их противников.
Письма свои, т. е. не эти, а писанные для печати, я напечатаю, постараюсь исключить все выписки из вашего письма, все неудобные намеки. Ответ, где б то ни было напечатанный, дал бы мне возможность продолжать обсуживание вопроса. Пусть же нас судит современное поколение.
Я еду из Лондона 3 или 4 ноября, буду в Париже, буду в Швейцарии и Италии, но не в Риме. Если затем вы имеете намерение что-нибудь сказать или написать, дайте парижский адрес.
О Мартьянове буду ждать. Для вас Мартьянов — доказательство, что правительство не так- то bon enfant132[132], как вы думаете.
Будьте здоровы.
130[130] частные лица (нем.);
131 [131] моральное соучастие (франц.); 132[132] покладисто (франц.). — Ред.
Уважающий вас противник.
Письма по роэ1е геБ1:ап1е очень дурно приходят, для большей аккуратности не франкирую — тогда почта интересована не затерять.
517
516. А. А. ГЕРЦЕНУ 2 ноября (21 октября) 1864 г. Лондон.
Рукой Н. П. Огарева:
2 ноября.
Давно же я к тебе не писал, милый мой Саша, так что самому гадко; но долго запинаться на этом не стану, а приступлю к более интересным вещам. — Отъезд Таты меня сильно огорчает; я любил уверенность, что она тут и что когда захочу, и взгляну на нее. Из всех вас она мне больше всех напоминает вашу мать своим добрым спокойствием. Я ее очень люблю. И Ольгу люблю, но Ольга еще слишком дитя; но все же я ее так люблю, что она это знает и потому меня очень любит. Огорчает меня их отъезд тем больше, что женские элементы действительно не ладились, несмотря на все старания Таты. Тут есть роковое безумие, которое тяжело ложится на остаток жизни и которое приходится просто вытерпеть, потому что иначе делать нечего. — Скоро все разъезжаются и я останусь один; я признаюсь, что я этому очень рад. Мне надо сосредоточиться настолько, чтоб воскресить в себе и силу мозга, силу труда, словом der Mut des Lebens, и тогда опять все пойдет хорошо, какие бы обстоятельства ни были. А для этого самовоскресения — мне надо быть одному.
Далее: у Чернецкого я давно не был, больно далеко. В последний раз когда был, Александр III был очень красив и мил. Он часто страдает от прорезывания зубов, но вообще здоров и развивается, говорят, довольно быстро. Все его очень любят. Шарлотта на него не надышится.
Мери и Генри тебя помнят и кланяются тебе. Она не совсем здорова, но это ничего. Он далеко не бездарная натура, но так занят играньем, что плохо учится; мог бы гораздо быстрее подвигаться. Когда наши уедут, я перееду в Ричмонд и надеюсь, что под влиянием частой проповеди эта сторона пойдет лучше. На сию минуту он погружен в гайфокс до какого-то опьянения.
Не забудь — пиши ко мне на имя Тхоржевского, я еще квартиры не нанимал.
Комиссии твои патер все взял на себя и говорит, что все исполнил и тебе писал. Анатомию до весны разбирать нельзя. Шекспира я тебе советую купить там; вероятно, ты заплатишь 6 фр. за 5 шилл., а пересылка одной книги отсюда обойдется вдвое.
Теперь о твоей брошюре. Я ее прочел с большим вниманием. Во 1-х,
