ОГАРЕВУ
22 (10) ноября 1864 г. Париж.
22 ноября. Paris.
Проливной дождь, ветер, качка, на дороге из Кале все наполнено, давка, духота, я ereinte159[159] — приехал двумя часами позже в Париж. Умылся, съел котлету и пошел в 15, Colisee Street. Лиза обрадовалась очень. Все страшно здоровы и веселы, у одного меня болит от дороги голова. Следующее письмо (т. е. завтра) будет умнее. Сегодня только заявляю приезд. Natalie, кажется, ни о чем серьезно не думала и все делает очертя голову. Квартира
порядочная. Бой и Лиза боятся змея, который ты прислал. От Лизы это плохо — а впрочем, она мила.
Рукой Лизы Герцен:
Лиза твая.
528. Н. П. ОГАРЕВУ
23 (11) ноября 1864 г. Париж.
№ 2
23 ноября 1864.
Rue Taitbout, Hôtel d’Espagne.
Вчера я отдал твое письмо и вечером поговорил с полчаса и ушел, боясь увлечься. Она полагает, что совершенно права, говорит, что Мери вызвала ее на разговор, что она Мишели и Сатиным писала для облегчения горя и пр. Ты — «слабый и больной человек, под влиянием», а поэтому я советую — вести переписку о детях и о здоровье — а этот предмет оставить. Что во всем этом проглядывает и алиенация — в этом нет сомнения. Я шел домой через Champs Elysées, оглушенный этим
528
я хаживал тут — с кем и как — и у меня зуб об зуб
несчастным непониманием и этой колоссальной нераскаянностью и вспоминал, как в 1847 году
стучал.
Ты видишь, здесь мне делать нечего. Посмотрю людей, детей, дождусь писем и через неделю поеду.
Что ты с переездом и здоровьем?
Сегодня день рождения Лелей — на дворе светло и ясно. Твои подарки отдал. Лиза довольна, но носить это боа здесь еще не время. Бой боится змеи. Здоровьем, я думаю, Лиза всех слабее — вероятно, это рост. Natalie хочет кого-нибудь, необходимость очевидна… Как наказание-то идет — это удивительно, я боюсь рекомендовать женевку, а с Мари вышли контры из того, что Лиза принесла клочок письма Мари к Жюлю, в котором та пишет об Natalie с ненавистью. Она ей показала письмо. Но та — русская горничная расплакалась и
пр.
Можешь мне писать сюда Rue Taitbout. К Бакунину написал, к Львицкому иду, у него, говорят, есть письма.
529. С. ТХОРЖЕВСКОМУ
23 (11) ноября 1864 г. Париж.
Paris. Rue Taitbout, Hôtel d’Espagne. № 7 (комната).
Бот — вельможный пан — и я уже второй день здесь. Как идут дела переезда Николая Платоновича? Я начинаю опять с той же просьбы: как только заметите снова усиление болезни, пишите ко мне — подробно. Должно быть, я больше недели не проживу здесь.
Пришлите как можно скорее кроватки, тюфяки и столовое белье — самым дешевым образом — адресуйте Mm N. Ogareff, 15, Rue du Colisée, Champs Elysées. Если они удачно придут, Наталья Алексеевна напишет вам о перамбулаторе.
Я еще никого не видал — переезд был плох.
Дружески кланяюсь вам.
А. Герцен.
530. М. МЕЙЗЕНБУГ
24 (12) ноября 1864 г. Париж.
24 novembre.
Paris. Rue Taitbout.
Hôtel d’Espagne. № 7.
Voilà que je suis installé dans votre appartement pour une semaine et plus. Mme 0gareff et les enfants sont ici depuis le 10 — et demeurent 15, rue Colisée. A propos. Il faut que je
529
vous dise — qu’Ogareff a mis comme condition de sa guérison — la plus complète solitude. Il a commencé par prendre un petit appartement derrière Richmond Park —je lui ai dit que c’était impossible, je lui proposais de ne pas aller à Paris et de prendre une maisonnette à Richmond — il a refusé, ou voulait se résigner d’un air si malheureux — que je n’insistai pas. Vivre avec le bruit des enfants — impossible et de l’autre côté impossible — de faire les enfants spectateurs des évanouissements. Vous ne m’avez pas cru — au moins à la fin — que Lise a les nerfs détraqués depuis l’événement que je vous ai mentionné et pourtant c’est vrai — qu’au lieu de la guérir, Mme 0gareff a empiré le mal, c’est tout autre chose. Or il fallait marchander pas à pas. Je suis resté 12 jours pour voir comment cela ira. Neftel venait presque tous les jours. C’était évident — que le mal était provoqué par le cherry et la bière — ma condition à moi était donc l’abandon complet, total de toutes boissons fortes — et comme transition d’accepter le Bordeaux — il a tenu la parole et en une semaine, il allait mieux — pas un évanouissement. Enfin nous avons déterré une très jolie habitation — Richmond Hill — près de Rose Cottage. Il sera bien soigné — j’aurai de Neftel et Tkhorzevsky des rapports, — et nous verrons. J’ai été terrifié de la tournure que prenaient les choses — je commence à respirer. Dans les quelques lignes — dans votre lettre, chère Malvida, il y
avait tant de sympathie pour 0gareff que j’ai voulu vous faire une description détaillée. Enfin la chose est positivement basée sur la boisson. S’il boit — du vin fort — il se tue, s’il n’en boit pas, les forces énormes de son organisme vainqueront. Que c’est l’homme le plus saint et le plus large d’horizon — il n’y a pas de doute. Il viendra un autre temps — dans lequel les mesquins, les petits esprits, à la Botkine et Annenkoff — se raviseront. Amen.
Pauvre Tkhorzevsky — voilà un homme qui nous aime nous tous — avec un dévouement du moyen âge — il était tout bouleversé de mon départ.
24 ноября.
Париж. Rue Taitbout.
Hôtel d’Espagne, № 7.
Вот я и устроился в вашей квартире на неделю с лишним. Г-жа Огарева и дети находятся здесь с 10 и живут в доме 15 по rue Colisée. Кстати. Надо сказать вам, что Огарев выставил условием своего выздоровления — полнейшее одиночество. Он начал с того, что нанял маленькую квартирку позади Ричмонд-Парка, — я ему сказал, что это невозможно, предложил не ездить в Париж и снять домик в Ричмонде — он отказался
530
или хотел покориться, но с таким несчастным видом, что я более не настаивал. Жить посреди детского шума — невозможно, и, с другой стороны, невозможно делать детей свидетелями обмороков. Вы мне не поверили — по крайней мере в конце — что у Лизы расстроены нервы после события, о котором я говорил, тем не менее справедливо и то, что г-жа Огарева вместо того, чтобы лечить ее, способствовала ухудшению болезни, но это совсем другое дело. Итак, надо было торговаться шаг за шагом. Я остался на 12 дней, чтобы посмотреть, как пойдет дело. Нефтель приезжал почти ежедневно. Очевидно, что недуг был вызван сЬеггу160[160] и пивом — следовательно, мое условие заключалось в полном, совершенном отказе от всех крепких напитков — и, как переходная мера, перейти на «бордо», — он сдержал слово и в неделю ему стало лучше — ни одного обморока. Наконец, мы раскопали очень уютное жилище — Ричмонд Хилл, около Роз Коттедж. За ним будет хороший уход — у меня будут отчеты от Тхоржевского и Нефтеля — и посмотрим. Я был напуган оборотом, который принимают дела — теперь начинаю дышать свободнее. В нескольких строках вашего письма, дорогая Мальвида, было столько симпатии к Огареву, что мне захотелось дать вам подробное описание. Словом, вполне достоверно, что дело в напитках. Если он будет пить крепкое вино, он убьет себя, если не будет, могучие силы его организма победят. Человек он святейший и с широчайшим кругозором — в этом никакого сомнения. Придет другое время — когда посредственности, мелкие натуры, вроде Боткина и Анненкова, одумаются.
Аминь. Бедный Тхоржевский — вот человек, любящий нас всех со средневековой преданностью — он был совершенно потрясен моим отъездом.
531. Н. А. и О. А. ГЕРЦЕН
24 (12) ноября 1864 г. Париж.
Подробности об Огареве в Мальвидином письме тебе покажут, что Огареву лучше. Письмо твое его сильно тронуло и меня тоже, в нем такая истинная любовь и такое искреннее участие. Я почти уверен, что на этот раз я спас его против него самого. Нефтель думает, что желанию одиночества мешать не надо. Впрочем, если дело не пойдет, я возвращусь не ездивши в Швейцарию, или съезжу в Женеву на одну неделю. Если же ему будет все лучше — отдохну побольше.
Лиза мне очень обрадовалась, она что-то нездорова. Ты ее не очень упрекай за письма, она мне в Лондоне отдала писем
531
пять к тебе на толстой бумаге, с иллюстрациями. Полину еще видел только мельком. Читал я также и твое письмо к Natalie, и оно хорошо. Верь мне безусловно, что я смотрю ясно и прямо на все. Она несчастная женщина и несчастная от себя, этим путем она идет к судорожному помраченью ума, и трудно сказать, что будет, если она не остановится. Жизнь — такой сложный инструмент, что тот, кто имеет жалость и не хочет быть палачом, беспрестанно останавливается в раздумье. Я гонитель entweder oder^^l^!]. Entweder oder — хорошо на поле сражения, но поле-то сражения само по себе мерзость. Думай спозаранку о всех жизненных вопросах — это стоит всякой анатомии. Затем целую тебя много. Прощай.
Ну а ты, Ольга, как философствуешь? В твоей записке к Ага ты изобрела новый чин «кошка от дома» — прежде бывали только генералы-от-артиллерии и ключи от дома. А у вас есть и кошка. Я хотел тебе написать особое письмо к твоему рожденью — да в хлопотах болезни Ага и моего отъезда забыл. И Мальвида обещала мне в Tunstall Hous’e показать книги, да и не показала, а потому напиши мне заглавие, о чем речь, что и как, подробно.
Иду обедать к Левицкому.
Жеоржина уехала в Девоншир со слезами, кланяется вам, а Анна, прощаясь со мной, просто заливалась слезами. Жюль у Кюна.
Целую тебя.
532. Н. П. ОГАРЕВУ
№ 3
Hôtel d’Espagne, rue Taitbout.
Письмо твое пришло. У меня с самого приезда и до сей минуты не перестает головная боль. Должно быть, я распростудился на дороге, да и погода здесь ужасная. Лиза тоже простужена, сильный насморк, боль в ушах. Natalie, разумеется, совсем растерялась. Сегодня едет с ней к доктору. Был еще раз длинный разговор, который ни к чему не привел, кроме страшнейшего холода с моей стороны. Что досаднее многого — это ее уверенность в своей мученической роли и что она пожертвована, брошена в чужой город и пр. На этом надобно теперь и остановиться — дальнейшее
