и есть в зачатке. Перед вами, перед нами 3 месяца, пожалуй, 4 — до окончательного переезда. — Делайте, и «Колокол» станет органом силы и групп (но только никак не эмиграции — составляющей) случайность и временную нужду) — но для этого нужны силы и группы — их не было. Было знамя — etc. Давайте статьи вроде статей Жуковского, Genrebilder182[182] вроде Якушкина, разбирайте один за одним все экономические вопросы etc.

Зачем вы разошлись с Касаткиным — у которого капитал?

Вы опять думаете устроить дело на бахметевский фонд (т. е. взявши наши средства — etc.).

563. H. А. ГЕРЦЕН 27 (15) декабря 1864 г. Монпелье.

Рукой Н. А. Тучковой-Огаревой:

25 декабря 1864.

Hôtel Nevet, Montpellier.

Милая моя Тата,

я тебя понимаю, образ, который тебе представляется, уже являлся мне — это не религиозность, это желание все дорогое, загробное соединить.

554

Время, говорят, лечит горе, а я думаю напротив, — с тех пор, что Лизина болезнь миновалась, все кругом тихо — страдание удвоилось, ты не знаешь, твоя чистая душа не поймет, что такое угрызение совести, это такое безвыходное мученье, удвоивающее потерю, от которого все разлагается в мозгу, хочется кричать: «Пощады, пощады» — и нет ее… Вот почему смерть — единственное примирение и утешение — я их не увижу, но я буду не жива, холодна как они… а Лиза, поймет ли она когда-нибудь, что было со мной — если не вынесу, простит ли она этот акт эгоизма?

Нет, не могу больше писать — ты дивишься моей записке об ней, это было страстное желание не утратить ни одного слова, я все силы напрягла и все-таки не могла докончить. Тата, с кем я рассталась — и навсегда — как это страшно написать.

Иногда мне приходит в голову, что имя наше — несчастное имя… Кто же больше страдал, чем твоя мамаша, и вспоминаю я одну женщину, за которой я ходила, ее звали так же… Она отталкивала ложку с лекарством и говорила таким страшным голосом, который мутил сердце: «На белом свете согрешила».

Я, моя Тата, тоже: «На белом свете согрешила». Вся моя жизнь — одно слитое преступление, есть ли в свете человек, перед которым я бы не была виновата? Какое долгое заблуждение, и какое страшное пробуждение… Нет, слишком больно.

Я тебя любила, страстно любила, и все-таки я была тебе мачехой, и Ольге и Саше мачехой, и своим детям мачехой, Лизу я испортила, детей я убила, да и Лиза жива осталась каким-то чудом, ее спасла женщина, которой я пятнадцать лет тому назад нанесла страшный удар…

Какова жизнь? Ах, Тата моя, Тата моя, мне всегда было неловко от любви твоей мамаши и Лели, я чувствовала, что не достойна ее.

Сегодня твое рожденье, какой праздник я тебе сделала.

Желаю я от всего сердца, чтоб ты не была так несчастна — живи по разуму, не отдавайся увлеченью, за ним горе стоит. Если б я смогла сказать свою мысль, я бы сказала: люби искусство, люби природу, с которой уже многое дорогое слилось и с которой сольешься сама, люби людей симпатичных, исполняй то, что сама считаешь долгом, о если б ты могла знать, какое это облегчение в жизни; но если можешь, не ищи частного удовлетворения в жизни, его нет, и когда кажется, что оно есть, оно так мимолетно, так неуловимо, что не выкупает те страшные страданья, которые наверно ожидают в частной жизни; разлюбить — несчастье, потерять любовь — тоже, лишиться человека, которого страстно любишь — тоже, лишиться детей — это уж через край, это уж ничего не может покрыть, а ведь эта случайность очень нередкая… Ах, Тата моя, прости меня, если я раскрываю тебе жизнь как она есть, мне страшно за тебя, я бы хотела скорее меньше счастья для тех, кого люблю, и меньше горя, — то, что я тут говорю, я скажу это Лизе, может она поверит, но редко верят молодые опыт имеющим в жизни или в горе, это одно и то же.

Прощай, обнимаю тебя и Ольгу, поцелуй Мейзенбуг.

27. Вторник.

В Ниццу я теперь не собирался, а потом. Еду сегодня в Женеву. Лиза совсем выздоровела. Всех вас обнимаю.

Рукой Н. А. Тучковой-Огаревой:

Ах, Тата, Тата, как ты можешь думать, что я бегу от детей Лизу спасать от болезни, — нас выгнали из Парижа. Мы с Лизой и с Герценом будем их хоронить, может, и вы и Огарев, но это трудно сделать.

555

Ах Тата, Тата, когда мы увидимся, ты узнаешь, как ужасно мы провели первые дни после несчастья. Бедный мой Бой, я даже не могла ходить за ним, даже не простилась, ни с живым, ни с мертвым, да, кажется, это уж слишком.

Завтра или послезавтра Герцен нас оставляет, бедный, я рада за него, но мне страшно без него.

564. Н. П. ОГАРЕВУ

30 (18) декабря 1864 г. Женева.

30 декабря 1864. Женева.

Hôtel garni de la Poste.

Саго Aga — Фогт взялся тебе послать на имя Тхоржевского через Banque Générale de la Suisse (Freiligrath) — 625 фр.=25 фунт. — сим, впрочем, заключается мой перевод денег на месяц. Касаткин обещает для меня разменять каких-то фондов на 7000 фр., а Фогт в марте достать под дом из банка. — Фогт не в своей тарелке, он сидит в этой галери банковой, которую Фази (и Клапка, говорят) запутали удивительно.

Вчера была первая «Посполитая беседа» — она началась под обстоятельствами самыми благоприятными для птенцов — и которые меня расположили к тысячи уступкам. Из Петербурга пришло письмо об аресте «Пантелеева» и отправлении его в Вильно. Еще аресты имеются в виду. Это поразило всех — все писали и получали пренеосторожные письма. А между тем затевали было новый журнал в Петербурге, от которого можно было многого ждать, — Жуковский был бы его душой. Позволение есть — но все боятся теперь.

Главное предложение вот в чем — сделать «Колокол» обширнее, берутся за корреспонденции и статьи, — денег не дают ни гроша (да и нет их) и хотят сделать не редакцию — а совет для обсуживания статей. Чернецкому скажи, что ему надобно всю надежду и все упование положить на нас. Эти господа еще, быть может, составят связи и кружок, но ждать от них серьезной помощи в деле переезда — безумие.

Сегодня вечером или завтра утром является в Женеву Александр II из Флоренции, на несколько дней.

Фогт советует для Henry порядком справиться в Вевее, он полагает, что там дешевле и лучше, — он тоже предпочитает общественные заведения. Я поручу это дело Жуковскому — Жуковский живет в Лозанне и зарабатывает уроками от 300 до 400 фр.

А что ты думаешь о том, чтоб передать птенцам совсем «Колокол» и остаться при «Полярной звезде»? Это можно сделать

556

завещанием — а то вряд сделаем ли что-нибудь, не отказавшись от них. Желание доброе есть, и хотя все изгажено чудовищными самолюбиями (Утин в главе) и партией женщин (Шелгунова, Утина, Гилочева ?) и Александром Серно-Соловьевичем — который за что-то ненавидит меня — но, может, им и удастся.

Пиши ответ скорее — вероятно, я здесь пробуду до епифании — потом поставлю t на двери и поплетусь еще не знаю какой дорогой.

Фогт второй раз забыл твое письмо — вечером возьму.

Касаткин и анти-Касаткин в экзасперации и клевещут друг на друга.

Прощай.

Деньги вышлются завтра.

Сегодня ждут вердикт — мы идем смотреть.

565. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ 30 (18) декабря 1864 г. Женева.

№ 2

30 декабря 1864.

Женева, Hôtel garni de la Poste.

Отчего вчера до вечера не было письма? От Огарева есть второе, все там тихо. Ну что ты, Natalie, — мы расстались хорошо, я рад был слезам — ими оттаяла какая-то невыносимая тягость. Черная рамка легла на жизнь, она останется — есть страшное чувство отсутствия чего- то изящного, близкого, тесно родного. Но я повторяю, судорожный период должен дать место очистительной печали. Я, уехавши, перестал сердиться за Лизины шалости — да, это нервные припадки и прежняя порча вместе, но они исключатся, я уверен. Фогт обещал сегодня спросить адрес, чтоб послать Огареву. Мать ответа еще не получала. Я справлюсь у Mme Vogt о других. Сегодня утром получили от Саши письмо, он сегодня же выезжает и будет к ночи или утром в Женеве. Жду очень писем. Дело денежное идет вот как: Касаткин дает 7000 фр., Фогт хочет похлопотать к марту.

О Сатине вести нехорошие, он, говорят, все, что привез в Нижний, ухнул. Ротшильд ничего не получал.

Если нет письма из Ниццы от Seraphin Basso, то пошли прилагаемое письмо в пакете и на нем напиши:

Monsieur Seraphin Basso Marbrier Corso № 8—10 Nice.

Часы еще не заказаны, хлопот было столько, что я не мог еще ничего сделать. Юные птенцы клюют старого пеликана и хотят все делать так, чтоб делали всё мы, — это не из дурной цели. Вчера получена весть о том, что Пантелеев схвачен и отправлен в Вильну. Ужасы продолжаются.

Прощай, будь покойна, береги себя и Лизу.

Новый год мы все встретили печально. Не забудь étrenn’bi183[183] garçon’y 4 (или 5), дворнику 3 (или 4).

Фогт очень кланяется тебе и Мартенсу.

566. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ и ЛИЗЕ ГЕРЦЕН 31 (19) декабря 1864 г. Женева.

№ 3

31 декабря.

Hôtel garni de la Poste.

Вчера я получил твое доброе, грустное и глубоко тронувшее меня письмо. Думай так, пиши так — и страдай так, — я этой-то человеческой формы страдания и ищу или хочу. В 11 вечером я пришел от Фогта и только лег — приехал Саша, который лежит в головной боли и принял рвотное. Он переезжал Mont Cenis в санях по страшнейшему морозу. Здесь тоже стужа. Женевка не увидит Огарева, она живет в Suffolk’e. Ответа еще нет.

Я пишу тебе под гром пушек и ружей — знаменитый процесс окончился освобождением всех до одного. Радикалы и народ торжествуют.

Касаткин нашел дом удивительный, за городом — меньше 5000 не возьмут, зато огромный сад и дом, в котором можно всех на свете поместить, порядочно меблированный. Я обещал дать ответ к 1 февраля. Переговоры о журнале, обо всем идут медленно, и я не знаю, уеду ли я прежде 8-го.

Лиза милая,

Саша тебя целует и не пишет, потому что лежит и его тошнит, я буду писать тебе о фогтятах — девочка его премилая.

За твое письмо благодарю.

ДАРСТВЕННЫЕ И ДРУГИЕ НАДПИСИ

I

1. НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ 23 (11) марта 1860 г. Фулем.

На V кн. «Полярной звезды» на 1859 г. (Лондон, 1859).

23 марта 1860.

Park House. Fulham.

От А. Герцена.

2. Н. И. ТУРГЕНЕВУ

20 (8) мая 1860 г. Лондон.

На книге «За пять лет (1855—1860). Политические и