отвечай на них обдуманно или не отвечай совсем.
Перехожу к другому. Время это очень важное для меня и Огарева. С одной стороны — интриги и гадости партии мошенников, т. е. Серно-Соловьевича, дошли в обвинении нас и в клевете до предела. С другой — письмо мое к Аксакову действительно сделало поворот. Остановка «Колокола» будет запросом на 1:о Ье ог по! 1о Ьe?clxvi[166] Она меня может задержать до 1 июля — надобно узнать первый отзыв. Уже теперь много поднялось голосов за нас. Дальше не могу написать всего, что говорится о предстоящем свидании в Париже, Александр Николаевич пробудет десять дней, — т. е. до 10 — а потому «Колокол» может опоздать и выйти 20 или 15 и 20.
Я на всем вижу черту — но перехожу ее, как старик переходит в богадельню. Кроме общих надежд, все темно, и ведь я чувствую, что Тебе и Огареву было бы легко, чтобы эту тьму превратить в свет и что вам бы было легко. Но с его стороны болезнь тела — и преждевременная старость, и жизнь, в которую мы толкнули его, и бедность, у тебя причина любви — ты любишь быть несчастной и недостаточно любишь, чтоб другие были счастливы (в разумном смысле слова) — вот где беда!
30 мая.
Письмо твое и Таты. Я и ими недоволен. Всю ночь решительно, часов до 5, не спал — и теперь совсем abattuclxvii[167]. Natalie — чего ты хочешь? Я еду к вам — я никогда не собирался лето жить в S. Firenzo, а если твоя жизнь не может продолжаться вместе с Татой — свезти ее туда и пробыть неделю. Я не говорю, что свиданье с Ольгой было бы твоей обязанностью — этого ты не поймешь.
Еще раз — я прошу тебя — ну хоть в память всего былого и настоящего, в память — мне она дорога — тех минут, когда и тебе было хорошо, во имя того нового существа, которое я на¬чинаю любить, — перестань мучить и мучиться. Сблизься с Татой — я буду жить с вами, если она и уедет. Найми дом возле Гарибальди, кухарка может приехать после меня, она очень честная. Если ты декабрь не хочешь провести в Ницце — я предлагаю решительно Геную или Марсель. Я все сделаю — кроме глупого и смешного, — не иди дальше.
110
Истинно опасно ломать даже и такое чувство — которому, как «Колоколу», 10 лет. Не сгуби все из-за пустых фантазий. Бросься просто — просто ко мне, зови меня, — зови теплыми словами. Я это пишу в последний раз.
98. М. А. БАКУНИНУ
30(18) мая 1867 г. Женева.
30 мая 1867.
Женева, 7, Quai Mont Blanc.
Любезнейший Бакунин, Серно-Соловьевича посылаю. Он наглый и сумасшедший. Но страшно то, что большинство молодежи такое и что мы все помогли ему таким быть. Я много думал об этом последнее время и даже писал, не для печати теперь. Это не нигилизм; нигилизм явление великое в русском развитии. Нет, тут всплыли на пустом месте — халат, офицер, писец, поп и мелкий помещик в нигилистическом костюме. Это мошенники, оправдавшие своим сукиносынизмом меры правительства, невежды, на которых Катковы, Погодины, Аксаковы etc. указывают пальцами. Это люди, которые обратили на меня втрое больше ненависти, чем на Скарятина, говоря просто, что они завидуют, что они хотели бы обобрать и что они не могут переварить художественной стороны статей. Ты и Огарев, вы этих скорпионов откармливали млеком вашим. — Это верно. Саго mio — подумай. Им будущности нет, это меньший венерический брат, который умрет — и на его могиле встретится старший с еще более меньшим.
У меня Campo Formio с Тургеневым. Он мне писал mit Zartlichkeitclxviii[168] И я ответил mit Gemütlichkeitclxix[169] — и это несмотря, на злой отзыв с моей стороны о «Дыме».
99. Ж. МИШЛЕ
30 (18) мая 1867 е. Женева.
30 mai 1867.
Genève, 7, Quai Mont Blanc.
Cher Monsieur, j’ai été bien heureux de recevoir vos lignes — elles me servent de précieux témoignage que vous pensez quelquefois à votre vieux cosaque. Il y a un mois que j’ai quitté l’Italie—avec tristesse (non avec regret) — pénurie, incapacité-gouvernementale, de la prose, du vulgaire — et une population.
artistique qui en souffre. La brochure de votre ami Quinet (La France et l’Allemagne) — c’est un son de la trompette du dernier jugement. Le monde latin s’en va dans l’orgie de l’exposition — le dernier article qu’on exposera au pilori — sera le pauvre Maximilien. J’ai l’audace de penser que notre ami Henri Martin ne sauvera pas son monde par l’accouplement du vieillard — contre les jeunes forces des peuples demi barbares — qu’il détruit «en effigie».
Je ferai mon possible pour profiter de votre bonne invitation — et je prendrai la liberté d’écrire un mot la veille. C’est alors que vous me donnerez la permission de vous ennuyer un peu par mes barbariades.
Comme preuve — que nous ne sommes pas morts politiquement j’ajoute la découpure (incluse) de «l’Opinion Nationale».
Nous avons ici Pierre Leroux — qui aurait dit que le pays de Voltaire produirait des Job et des Ezéchiel un demi siècle après sa mort. C’est un essénien de Guersay, un Rabby — poète appar¬tenant au saint-simonisme et au Talmoud.
Je vous salue de tout mon cœur et présente mes hommages à Madame.
Alex. Herzen.
Шревод
30 мая 1867.
Genève, 7, Quai Mont Blanc.
я был счастлив, получив ваши строки — они служат для меня драгоценным доказательством того, что выдумаете иногда о вашем старом казаке. Вот уже месяц, как я уехал из Италии — с грустью (но без сожаления) — безденежье, бездарность правительства, сплошная проза, пошлость — и народ с артистической душой, страдающий от всего этого. Брошюра вашего друга Кине («Франция и Германия») — это трубный звук страшного суда. Латинский мир умирает среди оргии выставки — последним экспонатом, выставленным к позорному столбу, будет несчастный Максимилиан. Я имею дерзость полагать, что нашему другу Анри Мартену не удастся путем омоложения спасти свой дряхлый мир от молодых сил полуварварских народов, которых он уничтожает «на бумаге».
Я сделаю все возможное, чтобы воспользоваться вашим любезным приглашением, и осмелюсь черкнуть вам накануне. И вот тогда вы позволите мне немного надоесть вам своими, варвариадами.
В доказательство того, что мы политически не умерли, посылаю вам вырезку (прилагаемую) из «Opinion Nationale».
112
Здесь сейчас Пьер Леру — кто бы сказал, что родина Вольтера породит Иовов и Иезекиелей спустя полвека после его смерти… Это ессей из Джерси, раввин, — поэт, примыкающий к сен-симонизму и к талмуду.
Приветствую вас от всего сердца и почтительно кланяюсь госпоже Мишле.
Алекс. Герцен.
100. H. П. ОГАРЕВУ
Вторая половина апреля — начало июня 1S67 г. Женева.
Гер-гот не без милости — вот тебе письмо от Анны Платоновны. Я его распечатал, воображая, что от раскольника. Ну что же ваша Трагедия?
Зотов много городил петербургских сплетен.
А зачем Генри приходил вчера? Я согласен с Тхоржевским, что Цирцею музыки тоже следует в три шеи.
Всего лучше тебе переехать без мальчика — в другой город.
101. H. А. rep^H
2— З июня (21—22 мая) 1867 г. Женева.
Тате.
Жду твоего письма и тогда буду отвечать. Завтра я еду в Montreux — к Мишле и Кине, там же встречу Monod. Со мной едет Баум-Риттер, который сильно кашляет (он кланяется Natalie и тебе). У меня был Клапаред — зоолог, очень умный человек, — он был во Флоренции. Но всего чаще бывает у меня старик Pierre Leroux — что за удивительный сумасшедший, поэт — что за руина 30-х годов. Друг Ж. Санд и всех знаменитостей того времени — беден, дряхл — и сохранил юный дух — мистик страшный. Он говорит, что Mme Engelson никогда не умирала.
Лугинин для меня загадка — но он очень несчастен. Я ему писал, что могу встретиться в Лионе. Но выходит затруднение — Авигдор писал мне для перевода фондов, чтоб я проехал Турином и там бы обделал. Его странная пассия — меня не меньше дивит, и я вполне согласен с тем, что ты писала. А жаль его. Чистый человек и chevaleresqueclxx[170].
Целую тебя от души.
Пиши же.
113
«Письма об изучении природы» — пришлю, — посмотри у Висконти Дрепера об Америке или что-нибудь из Lewis. Дети Рейхель все еще больны.
102. Н. П. ОГАРЕВУ
3 июня (22 мая) 1867 г. Женева.
3 июня.
Вот письмо от Natalie. Нет, ее ничем не наведешь на иной путь. Я беру весь крест и все последствия на себя, — даю тебе слово, что мои письма не были жестки. Если она в самом деле в том положении, то беды нет. А есть то, что она не может больше писать Елене, что она совсем оставлена.
В ответ я написал опять совершенно тихо, но просто, что я ей представляю выбор трех городов: Генуи, Марселя, Лиона. Лион в 6 часах от Женевы, стало, в случае чего-нибудь и ты
посетишь. Я вотирую за Лион — но согласен и на те и снова спрашиваю, чего же она хочет? И откуда теперь, через десять лет, эти скрюпюли… Ты подумай.
Что у вас? Если меня не нужно, я мог бы в 472 уехать в Montreux и воротиться завтра с последним train. Могу ехать и завтра в 8. Зависит от твоего ответа и твоих дел.
Можно ли тебе оставаться в Lancy? Это тоже вопрос. Когда срок квартере?
Не забудь сказать Генри, что ты больше двух лет за него 1200 фр. не будешь платить. По бюджету в 6000 это страшная бреша, остается 4800. Конечно, Чернецкий и этого не имеет… но вино и то и сё — ты концов не сведешь. Надобно от Сатина опять взять. До моего отъезда у меня денег больше 100 — 150 фр. не будет. К 1 июля придут ренты. Сегодня послал 600 Natalie и Тате.
Буду собираться. Если ты согласен с Лионом — то при случае пиши в Ниццу.
К Саше писал еще. Как все это было ненужно. Я сильно отвечаю за то, что способствовал отдалением тебя с Natalie всем падениям и вертижам. Корень тут — и это ест меня.
103. Н. П. ОГАРЕВУ
3 июня (22 мая) 1867 г. Женева.
Я хотел сегодня идти к тебе, чтоб взглянуть на мальчика — не могу, т. е. не могу после этого письма себя наладить. К тому же что я скажу его матери — что ему и себе?
114
Письмо это меня поражает сильнее по тону безусловно
