— она могла бы, может, в это время занять нашу квартеру в Ницце. Сделайте об этом совет, напишите мне проект — а я его здесь разберу в общем собрании.
«Aphorismata по поводу психиатрической теории доктора медицины и хирургии С. И. Крупова».
Сочинение Тита Левиафанского, прозектора и анатомии адъюнкт-профессора.
Поступает в печать — сначала по-русски, потом по-французски. Спроси Шиффа — приятно ли ему будет, если Тит Ле-виафанский напишет:
Dédié au professeur Maurice Schiffcccxcii[392].
Успех полный — здесь все, которым я читал — от Огарева и Бакунина, — в восторге. Вот я вам сдержал слово.
283
Непременно спроси Железнова, печатать ли тетрадь, которую он мне дал привезти, и сообщи ему, что я нашел «в кассе „Колокола”», как говорит Тхоржевский,71 франк за продажу Вазари.
От Таландье письмо — всем вам кланяется — с любвями.
С тех пор как я здесь, солнца я не видал. Хорошо еще, что не очень холодно и бизы нет. — Я встретил одного швейцарца, который был в Петербурге во время 40 и 42° морозу по Реомюру, — c’était du proprecccxciii[393].
Теперь лично тебе, Тата, я скажу, что я не отвечал на project Wolkmarcccxciv[394], потому что принял его за château en Espagne au bord de la Spreecccxcv[395]. Какой же смысл, кроме желания двигаться? Какая специальность у тебя, которой особенно соответствует Берлин? Если ты хочешь заниматься чем бы то ни было — то еще и во Флоренции и в вашем круге (исключая владимирских^ утят) — найдется дело. Мало ли какие поездки хороши. Exempli gratia в Париж, в Нью-Йорк. That is my humble opinioncccxcvi[396].
A propos, в твоих английских письмах ты слишком много употребляешь их битых выражений (то, что я Саше упрекал в произношении). Это сильно безобразит слог — надобно быть genuinecccxcvii[397] и говорить своими словами, а не чужими. Вот тебе и ораторское наставление.
Милая Ольга,
никогда ни Plein, ни Palais, ни № 7, ни Женева, ни Тхоржевский твоего письма не получали — как ты послала? кто носил на почту? — Асклепифизиа или Кантатриса де ла Кухня?
Напиши еще раз Лизе — она всегда в восторге от писем.
A propos, Domengé — le plus fécondement stérilecccxcviii[398] из смертных — не хочет дать статью, так, как не хотел возражать Шиффу. Но пусть не ссылается на Мишле — я не хочу печатать эту полемику. Итак, требую его статьи.
Об Ага ты все знаешь.
277. А. А. ГЕРЦЕНУ и М. МЕЙЗЕНБУГ
27—28 (15—16) февраля 1868 г. Женева.
27 февраля.
Письма ваши пришли. Дела идут долею хорошо — а долею не очень. Тревожное время прошло — но теперь оказывается,
284
что сращение делается очень медленно и, может, отсутствие всякой лихорадки пользы не сделало. Майор как хирург очень хорош. Опасности (без обморока) не предвидится, диета строгая, и уход хорош днем и ночью. Но лежать придется долго— если б это послужило бы на пользу, жалеть нечего. Я сомневаюсь.
Приезжать теперь ни тебе, ни Тате нужды нет, готовность ваша хороша — но действительно нужды нет. Если б что-нибудь случилось аггравантное, я буду телеграфировать — чем дольше нет телеграфа или письма, тем лучше, значит all rightcccxcixf399].
Главное, его слишком тормошат — Бакунин, Утин, Достоевский, Мерчинский, Чернецкий, Данич, мы — и все его женевские собутыльники и petits Lancierscd[400].
Что в будущем? — вот вопрос настоящий, и я перед ним стою wie ein Ochs am Berg. Несчастие это перетряхнуло всех, кроме самого Огарева, и он на другой день после выздоровления начнет ту же жизнь. — Мери рассказывает чудеса об его похождениях, он до того привык к этой бродячей жизни — по кабачкам — что его ничем не заарканишь. Ни слезы ее, ни брань, ни мои слова — не имели влияния. Тут у Огарева является такая жестокость и такой эгоизм — которой в его любящей и симпатичной душе нельзя предполагать.
Из Ланей его надобно увезти, и, вероятно, я это сделаю к лету. Ну съедемся как-нибудь месяца на два, на три… а там непроницаемый туман.
Утин, который у вас, — лжец, десять раз пойманный, его брат все же гораздо лучше его. Как может Мещерский не раскусить его? Володимирову, мне кажется, ты слишком бра¬нишь, а у Мейзенбуг тик. Мне очень не нравятся контры, которые у вас завелись, — живите покойно хоть в виду таких несчастий.
Сколько я пробуду здесь — я не знаю. Разумеется, я не уеду, пока мое присутствие нужно (тем, что я всех толкаю и электризую).
Здесь один господин до болезни хохотал над моими «Aphorismata» — а они, по-моему, ужасно печальны. Увидите 1 апреля в «LeKolokol». Но русский текст лучше — потому что я весь его написал слогом старого педанта, что придает особую злость каждому слову. К тому же у меня в русском есть священник, помогающий мне переводить латинскую тетрадь — со¬вершенно непереводимый.
Ольгу целую. Володимирову не целую…
Et à vous, carissime Malvida, je serre kt main — et pax vobiscum — soyez recueillies et tranquilles en face d’un malheur.
Je donnerai votre lettre ce soir à Ogareff. Il va bien, faites-vous traduire les détailscdi[401].
28 февраля.
Огарев очень удовлетворителен. Всем кланяется. Что за таинственное письмо послал ты через Тхоржевского — Устинову? — Не делайте, пожалуйста, скандалей. Жду писем.
278. М. К. РЕЙХЕЛЬ
28 (16) февраля 1868 г. Женева.
28 февраля. Пятница. 7, Boulevard Plain Palais. Женева. Вот я и в Женеве с 22-го. Меня выписали по телеграфу: Огарев сломал себе ногу; он вечером упал в обморок на поле — сломил ногу и остался без всякой помощи всю ночь до 7 утра. Главная опасность миновала, но он еще месяцы будет лежать. D-r Майор оказался очень хорошим. Несчастье это случилось с 19 на 20, в два часа, 20 мне телеграфировали, а 22, в 4 часа, я был уже здесь.
Пишу вам только, чтоб сказать: «Вот, мол, я здесь». Бакунин вчера уехал в Вевей; у него одна новость — последние пуговицы панталон оборвались, так что они держатся по при¬вычке и симпатии.
Во Флоренции все цветут. Тата порывается сюда — увидим.
Ну что вы, и Рейхель, и дети, напишите — по близости.
Вы «Колокол», верно, получаете — читали мои «Fleures doubles», а главное — заставьте Адольфа Фогта прочесть «Крупова». Я получил от D-r и Прозектора Тита Левиафанского возражение на Крупова — оно будет помещено 1 апреля. Там я коснулся вопроса о libre arbitre. А писать было некогда.
Густава Фогта я также tanto росо пощипал, но мало — постараюсь прибавить.
Прощайте.
279. М. МЕЙЗЕНБУГ
1 марта (18 февраля) 1868 г. Женева.
1 mars 1868. Dimanche.
Chère Malvida,
J’ai reçu votre lettre — et je m’en vais vous donner pour réponse une encyclique que je vous prierai de lire avec Alexandre et Tata.
286
J’ai été froissé au suprême degré par la lettre d’Alexandre à Oustinoff (qui me l’a montrée) — il y a quelque chose de dur et de mesquin dans cette guerre à outrance — contre une fille, et au même moment, où vous m’écrivez (et je le sais moi-même) que le caractère de Tata est tel qu’il est impossible de lui nuire et Olga assez éloignée. Remarquez qu’Alexandre savait très bien que j’étais à Genève—en envoyant la lettre non à moi, mais à Tkhorzevsky. Pourquoi donc dans une affaire si délicate ne pas avoir pensé à un conseil de moi?
Maintenant le tout ensemble est grave. Or, ma visite — qui vous a si plu au mois de décembre — a été le final d’une vie bonne et limpide à Florence. — On a mêlé tant d’éléments hétérogènes que l’ensemble sera dissonnant et vive le D-r Krou-poff!
MseIie Volodimiroff — est un hasard — un mal passager — mais je vois d’ici l’impossibilité d’aucune lecture. Teresiaet Linda ne comprennent que l’italien. L’impossibilité d’intérêts sérieux avec des demi-enfants. Je prévoyais tout cela en vous quittant.
Autant que je puis juger — vous devez être maintenant dans une brouille. Car Tata certainement n’est pour rien dans la lettre à Oustinoff.
Or, tension entre vous et elle.
Tension entre Alexandre et elle.
De là — ennui, atmosphère lourde.
Chère amie, sono vecchio assai pour dire ces choses franchement, et je les dis par amour et amitié.
Qu’avez-vous fait de la vie qui était possible? Qu’a fait Alexandre pour le repos de ses sœurs? — Rien de bon dans l’avenir. Faites un plan — moi, j’irai dans une quinzaine à Nice, puis, je pense qu’Ogareff pourra passer (fin mai) avec nous un mois, six semaines — Tata pourra venir aussi (même avec M-me Kassatkine — qui va à Lugano).
Pour de l’unité vous n’en aurez pas — ou donnez-moi un démenti, et je vous baiserai les deux mains.
l’Vecchio.
Le portrait d’Olga est très beau. Ogareff prie un pour lui. 11 va assez bien.
Figurez-vous que j’ai écrit le 23 les détails d’Ogareff — et le 1 mars personne n’a répondu même pas un cri d’horreur. Est-ce que le télégramme était suffisant?
Addio. Montrez cette lettre à Alexandre et Tata.
На обороте: Mademoiselle la Baronne von Meysenbug.
287
1 марта 1868. Воскресенье.
Дорогая Мальвида,
я получил ваше письмо — ив ответ посылаю вам энциклику „ которую прошу вас прочесть вместе с Александром и Татой.
Меня в высшей степени покоробило письмо Александра Устинову (который показал мне его); есть нечто жестокое и мелочное в этой доведенной до последнего предела войне против девушки, и это в то время, когда вы мне пишете (да я и сам это знаю), что характер Таты таков, что его ничем не испортишь, а Ольга достаточно держится в стороне. Заметьте — Александр написал письмо не мне, а Тхоржевскому, хотя прекрасно знал, что я в Женеве. Почему же в таком щекотливом деле не обратиться за советом ко мне?
Теперь же все вместе взятое очень серьезно. Итак, мое посещение, столь понравившееся вам в декабре, было концом славной и безмятежной жизни во Флоренции. — Смешали столь разнородные элементы, что в целом получается диссонанс, и да здравствует доктор Крупов!
Мадемуазель Володимирова — случайность, преходящее зло — но я и отсюда вижу невозможность какого бы то ни было чтения. Тереза и Линда понимают только по- итальянски. Невозможность серьезных интересов с полудетьми. Покидая вас, я уже предвидел все это.
Насколько я могу судить, у вас теперь должны быть раздоры. Так как письмо к Устинову вызвано, конечно, не Татой.
Значит, натянутые отношения между вами и ею.
Натянутые отношения между Александром и ею.
