«вестовое» окончание — статья очень интересна. Мне теперь лафа — все уехало или уезжает — ив casino человек пять и сотня журналов. Ох, следовало бы теперь поработать — где-нибудь на виду. В Париже — я увидел вновь — было бы легко поставить барку по теченью… но… частные дела, может, больше всего мешают всему. — Вчера Тата писала Natalie письмо, очень умное, для нее начинается совершеннолетие в самом деле — она оглядывается кругом и говорит чуть ли не сквозь слезы: «Выхода для всех нас — я не вижу — и потому не делаю ни планов, ни проектов». — Вот куда мы привели молодежь нашу. Ей брак Саши противен — я это чутьем флерирую. Она недовольна отношением Ольги и Мейзенбуг — она боится Natalie без малейшего чувства ненависти, ее письмо rathercdxlvii[447] теплое. Пусть хоть ее спасет разум — в нем-то и выход.
У Natalie сильнейший флюс. Стало, важных разговоров быть не может. Но все то же. Иногда мне кажется, что очень было бы хорошо всех устроить и отпроситься года на два в Америку одному — если нельзя воротиться в Россию. Война мало ли какие пути раскрывает. Без этих двух супап, право, не знаю, что делать. Женева невозможна, Лозанна — глупа, от немецкой Швейцарии Natalie и руками и ногами (я говорю не о шести неделях свиданья, а потом).
Прощай. — Погода здесь нехороша — с 9 утра до вечера солнце палит ужасно, просто жжет, — в тени холод, ветер резкий, и вечера совершенно холодные. — Это сбор всех усло¬вий для простуд.
315
304. Н. П. ОГАРЕВУ
19—20 (7—8) апреля 1868 г. Ницца.
Воскресенье, 19 апреля.
Записочку от 16 получил. Пожалуйста, повнимательнее разбери рукопись Мечникова, в начале легче поправить и направить — да и на его галльский язык посмотри. Буде ладно — то я за полученное готов ему заплатить полцены до расчета после печати (разумеется, если он будет просить). — Неужели нет никакого слуха о моей статье по польскому делу? Хоть бы от Михаила Вевейского? Книгу Мерчинскому послал с Владимировой — скажи ему, чтоб он ее окурил — а то нимфомания пристанет, пожалуй. — Я напишу несколько строк о статье Мазада. Если устаешь — работай меньше, скажи, сколько примерно можешь дать «Колокола» к 5 маю. — Я дополню.
Natalie все еще больна и зубами и спиной. — Несмотря на е.э желание на первый случай мира — я решительно нахожу, что она нравственно хуже, чем я оставил. Отыскивая причину, я нахожу только две: отсутствие детей, которые ходили учиться, и одиночество, наводящее тоже на володимировскую дорогу. Вот что называется недостаток всякого внутреннего наполнения (о котором я столько писал), Теперь Nata1iе очень хочется ехать прежде в Альзас, посмотреть школы в Страсбурге, потом в Швейцарию, — так как это
важности не имеет, я готов. К Тате не писал еще — жду ее письма. Саша, разумеется, приехал.
Что Давид — остается или нет? Я был у Громора в Париже. С ним сладить можно. Работать на свой кулак он не может — но делать черную работу очень. «Кто виноват?» у него готов — и какое счастье, чти он похвастался изменением заглавия, — он хотел назвать, пользуясь модой на «Крупова», «Случай из практики Крупова». — «Я вам сделаю процесс еп faux»cdxlviii[448], — сказал я ему шутя, — но слушаться меня он будет как негр. У меня носится в голове проект переводных изданий. Я в Париже видел разные возможности.
20 апреля. Понедельник.
Получил отписки из флорентийской вотчины — все хорошо. Но вряд Тата приедет ли прежде июля. По крайней мере Ыа1аНе не сделает ничего.
Что костыли? Лиза целует тебя.
Несколько слов о Мазаде и 1-ая статья о Якушкине готовы. Но Якушкин, вероятно, пойдет в июньский №.
316
305. А. А. ГЕРЦЕНУ
20 (8) апреля 1868 г. Ницца.
20 апреля. Понедельник.
Вчера вечером получил твое письмо. Тата писала как-то vaguementcdxlix[449] поклон. Кажется проще было бы написать на другой день два слова — как делаю я — но вряд научишь ли вас этому.
Посылаю вексель в 5000 фр. Ты его получишь sans fraiscdl[450], иначе не бери, и золотом — но я Ротшильду за него заплатил 100 фр. и их поставлю тебе в счет. Положи их у банкира за какие-нибудь проценты — и не касайся до последней минуты.
По части вашего расхода вам приходится en groscdli[451] 5500 плюс фортепьяно и Панофка — минус Тата, если она уедет, и за Туца. О Панофке и фортепьяно напиши. Их я пришлю русскими банковыми свидетельствами. — У Ротшильда я заказал, не плативши, на 14 000 акций Ломбардо-Австрийской железной дороги, стоят они 12 000 (вот 2 тысячи барыша) и дадут не меньше 6%. Это лучше всяких пересылок. Русские деньги до десятого июня брать нельзя.
Аминь.
Володимирову я видел раз — говорил с ней — и остался при своем мнении, т. е. что все с’ее и твоей стороны было глупо. Если б Мейзенбуг, как старшая, умела взять влияние, то она с Татой спасли бы ее, натолкнули бы на дело. Она уехала в Женеву.
Отгадать вещь не берусь. В 8 фр. ничего нет, кроме бюста Пушкина. Если ты его взял — то я его дарю Тате. Но если что другое — напиши. Когда устрою дом — Тата привезет с собой.
Прощай.
Батанов лежит в Вене, и в венерической больнице, — за просрочку места лишился — вот наказанье-то быстро хватило.
317
306. Н. А. ГЕРЦЕН
Милая Тата,
твое письмо к Natalie навело меня на разные думы. Оно показывает, что ты не летами, а и духом вступила в совершеннолетие и начинаешь разглядывать шероховатую сторону жизни. Это пониманье на тебя кладет ответственность — и потому я был прав, говоря тебе в прошлом письме, что, может, на твоей судьбе улыбнется нам светлый закат. Дело Саши я считаю проигранным — он три (а может, и больше) раза шел на гибель упрямо и притом холодно-влюбчивым характером. Симптомы были те же — он говорил об маленькой, пустой Урике так, как Мейзенбуг об Ольге, он мне писал о Берте, что она гений. С Урикой он был немцем и все мещански-немецкое отстаивал, с Бертой — enlightened gentlemancdlii[452], а теперь защитник масс и работников, проповедующий против танцев. Как миновали Урика и Берта — ты знаешь. Большой надежды на прочность нет — а когда цепь будет на шее, она останется. Вот, Тата, тут и учись, что несчастья почти всегда — простое последствие, люди это называют наказанием — а оно просто силлогизм. Ты промочила ноги — у тебя насморк. Если же ты знаешь, что у тебя десять раз насморк был после мокрых ног, то пенять нечего, и ты виновата перед собой. Я хотел остановить Сашу — только на время, он нашел это справедливым — а исполнить не хочет. Мне страшно, я отворачиваюсь и не могу — меня это сосет под ложкой.
Точно так же все неустройство жизни моей и Огарева — последствие, но совсем иных элементов. Для нас семейная жизнь была на втором плане, на первом — наша деятельность. Ну и смотри — пропаганда наша удалась, а семейная жизнь пострадала. Избалованные окружающим, в борьбе с миром традиции мы были, так сказать, дерзки, думали, что все сойдет с рук, были ужасно самонадеянны. Ну и срезались… должны были срезаться, так или иначе — это неважно. Например, Огарев мог не ломать ноги или сломать руку — но несчастье его совершенно последовательно, и чувство этого прибавляет к горечи горечи. — Больно мне было слышать от Саши обвинения в настоящем сумбуре (и я на его месте не сделал бы, может, его)… но он прав.
Все это ведет к вопросу — где же выход?
318
Конечно, один из самых натуральных — это если б ты вышла замуж, — Ольга жила бы с тобой, и мы могли бы все географически сдвинуться. Но не я стану тебя подталкивать.
Если б ЫаКВаНе решительно и резко хотела завести школу в Швейцарии — через год можно бы примкнуть к ней и тебе. Но для этого надобно психическое сближение, которого нет. Здоровье ЫаКаНе плохо, Лиза опять одна и тотчас больше шалит. До сих пор — ты ей не была полезна, и, вникая вдело, я виню тебя. Ты бралась кель-тель учить, ходить, — бросила (как все, что ты делаешь), забывала и действовала иронией. Когда к этому прибавить раздражение Ыа1аНе — то это почти все, что надобно для порчи ребенка. А потому для воспитания нужен тебе труд самовоспитанья.
Съедемся летом — пожалуй, позже, в июле, августе, в Швейцарии и посмотрим, что можно. Мне кажется, что во Флоренции вам жить будет трудно. Это не конец, продолжение после твоего ответа.
Прощай.
Р. Б. Владимирова оставила мне премилую книжку для Ольги о зверях и тебе рубашку, шитую шелками. — Как их переслать, не знаю. Т. е. книгу-то легко (я ее читаю с Лизой), но рубашку нет. Благов оставил Дрепера (американского Бёкля) — тебе было бы полезно.
Прочтите вместе статью Вильмо.
Ольге буду писать следующее письмо. Обнимаю ее. Ну когда же она начнет учиться медицине?— Саша мог бы приготовлять.
На обороте: Тате.
307. Н. П. ОГАРЕВУ
Очень рад, что квартеру Тхоржевский нашел. Место немного бойкое и близко к городу, но опасаться нечего и, если окажется неудобным, я ее через 6 месяцев сниму у тебя — для этапа, Тхоржевского и склада «Колокола» и книг. Жаль, что ты не мог видеть прежде. А твой Эипоуег — мерзавец: через два года больного постояльца не гонят в срок. Не нежничай с ним при отъезде.
Подумай теперь о помещении вне дома Генри. — Я советовал Саше и Туца через год отдать в правильную школу. Учреди около себя тот «отрицательный покой», о котором ты пишешь, и не теряй из виду, что с Генри ты ничего дома не сделаешь.
319
Сашино дело — я похерил и писать не стану больше, от Таты довольно длинное письмо. Сквозь строк я вижу, что» она разделяет мое мнение насчет его брака. И не в гнев тебе — я уверен, что настало время, когда разум деятельнее вступит в устройство частной жизни — и «амур проклятый» не будет играть первую роль.
О «дуване» польских земель я послал — ты можешь не пропускать. Я торопился с прибавлением для корреспондентов — надобно их заманивать. Элдырина «Современность» жду. Если она хороша, надобно об ней в «La Cloche» сказать. Юмор Мечникова будет хромать.
Если ничего другого нет в leading-article — возьми
