я не знаю что. Скажи Саше, что надобно резкие места оттушевывать.
Посылаю «Фигаро» с уморительной статьей об обеде Сен-Бёва и новый русский журнал, в котором статья о положении Европы, — очень хорошо. Думаю, что Бакунин ее писал, и не понимаю, зачем секретничает. Не бросайте эти статьи — они очень милы.
Посылаю Мейзенбуг статью о ее брате.
Chère Olga, je t’écrirai plus longuement à toi et à Malvida dans deux, trois jours — je te remercie pour ta lettre, elle m’a beaucoup plu — mais tu ne me dis rien à propos de la danse — demande franchement l’opinion de Mestchersky et dis-moi
324
ce qu’il en pense. Le livre que Wol(odimirowa t’envoie est un peu enfantin et avec des phrases — mais les Français ne savent pas écrire autrement-.
Adieucdlxi[461].
310. H. П. ОГАРЕВУ 27 (15) апреля 1868 г. Ницца.
Огареву.
27 апреля. Понедельник.
Перечитывая в «Современности» статью о Европе, я нахожу еще больше признаков «бакунондности». Узнал ты? — Зачем же это делается тайком от нас? Не журнал против нас — а утайка против нас. Я очень рад, что не был в Вевеи.
Читал ли ты речь Ж. Фавра при вступлении в академию — что это за махровые краснобаи и за узколобые риторы. Какое спасенье от такой оппозиции?
Насчет Туцевых обедов у Мерчинского я писал Тхоржевскому — смотри, чтоб не вышло какой-нибудь чудовищной сплетни. Не от Мерчинского, а от его однокорытников. — Ну как вы рассудили дело Вормса? — Я думаю, что со временем мне придется носить дощечку с надписью: «Прохожий— ты можешь этого человека оскорблять
безнаказанно». А всё скрюпюли, — напечатать по второму письмо всё — а там хоть бы его в Нерчинск послали. У нас на это куражу нет — а эти подлецы пользуются этим.
У Ыа1аНе сильное расстройство желудка, болезнь от пластыря продолжается. У Лизы маленький насморк. На дворе теплый дождь.
И прощай.
А зачем ты не читал в «Вестнике» «Машкараду» Кукольника?
Лиза поручает сказать два казуса: 1-ое — что у нас на дворе убили бешеную собаку, 2 — что у нас перед окнами было кораблекрушение — но что пароход спас.
На обороте: Н. П. Огареву.
325
311. П. П. ОГАРЕВУ
28 (16) апреля 1868 г. Ницца. Огареву.
28 апреля. Вторник.
Неужели ты по второй корреспонденции не отгадал, от кого они? — Я тотчас послал Чернецкому. Печатать необходимо, но к 1-му или к 10 — это вы, локальные власти, долж¬ны велеть. Пожалуй, можно ко мне и не посылать — если ты очень внимательно будешь поправлять.
Якушкина мне бы не хотелось в этот лист. Это только в крайности. Для наполнения переведи из русского прибавления из 1-ой корреспонденции под заглавием «Les incorruptibles!»— анекдот о Тимашеве, просящем 45 тысяч на подъем, и об ответе Александра — дать столько, сколько Pahlen’y. У меня нет оригинала.
Посылаю Чернецкому 500 фр. — он мне отвечал не грубо — но кисло, уморительный человек — да двиньте вы общими силами его на деятельность. Тхоржевский расскажет подробности. Он завален работой — и не работает, а ждет «запасного капитала».
G Prangins сладить можно, он уступает много. — Но до половины июля Natalie не приедет и, вероятно, Тата тоже. Теперь всё тихо. — Писал к Стелле и к d-r Kuhff о подробно¬стях Страсбурга. — Видеть Альзас я не прочь. Может, оттуда до Женевы съезжу в Париж — попробую взять в услужение Громора, у меня все бродит проект переводной библиотеки.
Сейчас получил письма из Флоренции — все ладно. — Все кланяются тебе. Долгоруков втесался-таки к ним. Придется мне писать к нему.
Прощай.
312. Н. П. ОГАРЕВУ
29 (17) апреля 1868 г. Ницца.
29 апреля.
Жаль, что ты не прочел письмо из Парижа, которое мне прислал, ты бы мог вполовину сделать то, что нужно. Письмо это от секретаря Джемса Ротшильда — Майрарга, он просит от имени Пенюза и Трипье — добыть свидетельство о смерти Сазонова для его сына, живущего в Париже. Я полагаю, что это можно узнать через Raisin или Duchosali, спроси Майора. А я с своей стороны писал Майраргу, чтоб он сообщил, что это, кто это — сей сын. Если они не знают, передай просьбу
Тхоржевскому. Помнится, он умер в 1861 году, как же не найти в état civil?cdlxii[462]
Прибавление выдавай как хочешь — я спорить и прекословить не буду. Вероятно, с Малороссом наберется целый лист — можно разослать V листа 1 мая и 72 — 15. Можно соединить. Малоросс — Комаров, дама, у которой живет Вальц,у Тхоржевского есть адрес. А тот корреспондент — бывший в Женеве — помнится, Венюков, писавший о Кавказе и Сибири.
Если твоя статья не готова, не торопись — а помести Мечникова, только сообщи, какое заглавие — и вели прислать не рукопись, а корректуру. Якушкин не может идти рядом с заключением статьи о Каразине в одном №. Или он убьет Каразина, или Каразин его убьет. — Оба люди хорошие.
Чем же Бакунин недоволен— это очень интересно, — да ты спроси у него, участвует ли в журнале? А журнал, мне кажется, все-таки не пойдет. — Какое же впечатление на тебя делает перечитывание Чернышевского? Я год и день умолял тебя перечитать «Что делать?» — ты все прочел Достоевского и Ергунова, но «Что делать?» не развернул. Это недаром. Мне кажется, что ты боишься — разочарованья.
Вормсу я не отвечал. Но мне кажется — это лицемерие говорить, что не оскорбился, когда человек права не имеет не оскорбляться. Без вызова в меня бросают говном — а я буду величественно отвечать: «Я тебя до того презираю, что не признаю за твоим говном — дурного запаха». Как же не раздавить всю эту мошенническую шайку, позорящую молодое поколенье. Найди ты мне в каком-нибудь народе от Исландии до Абиссинии — где бы на сцене была au grand jourcdlxiii[463] такая трахтирная голь — и с такими нравами? Тургенев с ними только пошутил — их надобно выставить к позорному столбу — во всей наготе, во всем холуйстве и наглости, в невежестве и трусости, в воровстве и доносничестве. И может, если силы не ослабеют, я еще и буду их палачом и положу им клеймо глупости на лоб. Передняя, казарма, застенок полицейский и дьячки могли только развести этот испанский воротник на шее России. Тут все — и Бакст, отпирающийся от своих слов, сладкоглаголивый, семитический «муран» Венери — и пердословый Элпидин. Сопля Вормс и гной Серно-Соловьевич, жиденяты, утяты и гуляты.
Ну и довольно с них.
327
Насчет частных дел нового сказать нечего. Я писал, что смотрю на свиданье общее не так радостно — потому что ни серьезной гармонии с тобой, ни серьезного примирения с Татой не вижу. Несмотря на то, что Natalie действительно жалеет о твоей болезни и теперь со мной опять в миру. — Благо Prangins очень учтиво согласился, то чего же лучше — но не жди раньше половины июля (а не июня). — Тут нет затруднений за Татой — я съезжу за ней в Domo d’Ossola или в Лугано, а от Флоренции до гор железная дорога — приедет одна.
Я Тате писал опять длинное письмо — мы с ней ближе понимаем друг друга, чем с другими.
Какой ты, Огарев, упорный, когда понимать не хочешь или неприятно. Что же особенного в том, что твоя болезнь дала окончательную официальность отношению, остававшемуся за завесой. Я не говорю, худо ли, хорошо ли — я говорю: это факт. Тихая жизнь, в удалении не дает на тебя ни малейшего приза, и кто о чем догадывался — до этого дела нет. Ты был для посторонних один. Теперь ты являешься с семьей детей, гусбандом и патерфамилиасом — это надобно принять — без пансиона, который ты выдумал, конечно, посторонние смотрели бы проще. И им не нужно было знать, что за кулисами. — Я ничего не хочу скрывать — поздно и глупо. Но как же можно жить в одном городе? Не Элпидина я боюсь (это только поднимет нас в его глазах)— но Лизы, как я объясню ей? Я же всегда радовался, что она носит твое имя. Научи — может, и в самом деле я не понимаю. Неужели ты думаешь, что мне легко носить этот капкан лжи — да еще упреки за это от Natalie? Мы не умели устроить нашу жизнь доблестно, с тем дигнитетом, на который имели бы право и ты и я. Я страдаю от этого — вот и вся история.
Да еще — разве разброд семьи и положение Таты зависит от неофициальности положений? Помилуй — это несчастное последствие характера Natalie.
Твоя записочка заставляет много думать — и это уж само до себе хорошо. Я не совсем с тобой согласен — теоретически и практически. Не надобно шутить libre агЬЯг’ом в размерах частной жизни — с этим дойдешь до страшнейшей распущенности и через край примиришься со всеми гадостями. Потом выход, основанный на отбытии людей, — не выход. Разумеется, смерть радикально оканчивает все. Выход надобно искать
328
при существующих условиях. Ты говоришь, что ничего не переменится от твоего замужества, например. — Это не верно. — Да уж то, что я действительно свободно вздохну (если муж твой будет человек, которого можно уважать), и сложность, в которую и вы заступили, разрешится, — неизмеримо важно. В то время как брак Саши я принимаю за неотвратимое несчастие.
Жаль мне очень, что ты ничем серьезно не занимаешься. Это все дилетантизм (портрет Ге, пенье, микроскоп и пр.). Занятие спасло бы от всего и от salto mortalecdlxiv[464] замужества. Но надежда плоха — мало ли как тебя будили.
Если ты послушаешь моего совета, то ты не поедешь в Берлин с Сашей (да я и об нем не слыхал, что он едет). Если тебе дорога его дружба, если тебе интересен Берлин — не езди с ним. Ты будешь прикована, как garde-maladecdlxv[465]. Оставь первый год Сашу одного. Ему будет не до тебя — и вы, очень может, столкнетесь жестко.
Ольгу оставить следует на год almeno во Флоренции.
Общее житье с Огаревым решительно невозможно. Бедный Огарев, он с летами и болезнями больше и больше втягивается в удушливую среду, в которой живет. Мери — добрая (для Огарева) няня — но пустейшая женщина, что не мешает ей как англичанке захватывать больше и больше власти. Сын ее никуда не годится. Огарев взял грех на душу, избаловавши его.
Но свидеться надобно. Долею Natalie стала тише — она была поражена Огарева акцидентом
