многочисленных шутках тех лет. Журнал «Смехач» в разъяснительном эпиграфе к карикатуре сообщает: «В крупных центрах применяется, в гигиенических целях, стерилизация и обандеро-ливание парикмахерских кисточек». Сюжет рисунка Б. Малаховского: художник пишет портрет нэпмана, тот требует, чтобы художник при изображении лица применял стерилизованные кисти [См 20.1926]. Другие mots: «Наше вам с кисточкой! С продезинфицированной кисточкой» (парикмахерское приветствие) или: «Послушайте, мастер! А нет ли у вас продезинфицированной кисточки? — Есть-с! Сей минут! Колька, добривай живей своего клиента — мне тоже продезинфицированная требуется!» [Пу 26.1926 и 02.1927].
2//4
Замолчали и горожане, каждый по-своему размышляя о таинственных силах гемоглобина. — Фраза имитирует повествовательные формулы классической прозы. Ср.: «Оба стояли… не шевелясь, глядя в землю и думая. Первого не отпускали мысли о счастье, второй же думал о том, что говорилось ночью…» [Чехов, Счастье]. «Все упорно молчали. Все думали об одном, всех соединяла одна грусть, одни воспоминания» [Бунин, На чужой стороне]. «Завтрак прошел в молчании, ибо каждый был погружен в мысли о личных неприятностях» [Диккенс, Пиквикский клуб, гл. 18].
2//5
В сиденье стула я зашила свои брильянты. — Литературные источники сюжета ДС очевидны: это рассказы о драгоценности, спрятанной в какой-то предмет, обычно — в один из серии одинаковых предметов. Тот, кто прячет, делает это в минуту опасности, убегая от преследователей, желая спасти свои сокровища от революции, войны, полиции и т. п. Позже начинается розыск драгоценного объекта, причем доступ к месту его нахождения утрачен, одинаковые предметы разрознились и разошлись по свету и т. п. Ближайшими к соавторам образцами данного сюжета должны, по-видимому, считаться новеллы Конан Дойла «Шесть Наполеонов» и «Голубой карбункул», где драгоценный камень прячут соответственно в гипсовый бюст и в зоб гуся, а также «уморительно смешная повесть Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щетку» [Катаев, Алмазный мой венец; также Шкловский, Гамбургский счет]. В более широком, сказочном и мифологическом плане эта фабула родственна мотиву о дьяволе, оставившем среди людей свое имущество, часто — разрозненное, расчлененное, как стулья в ДС, и разыскивающем его (ср. историю красной свитки в «Сорочинской ярмарке» Гоголя).
Войдя в репертуар литературы, данная ситуация приобрела новую актуальность в эпоху войн и революций, когда собственникам богатств приходилось их спешно прятать до лучших времен. Мемуарист сообщает, например, о встрече в поезде в 1918 с по-мещицами-старушками, которые рассказали о местонахождении фамильных драгоценностей, зарытых ими под колоннами усадьбы, отнятой большевиками [На переломе, 275]. «Драгоценность, запрятанная буржуазией» (слова сторожа из ДС 40), нередко обнаруживалась много лет спустя; так, в Саратовской губернии нашли клад из 235 золотых и серебряных вещей [Ог 03.06.28].
Идея создания советского романа на сюжет «Шести Наполеонов» исходила от В. Катаева, который, по рассказу Е. Петрова, однажды вошел в редакцию газеты «Гудок» со словами: «Я хочу стать советским Дюма-отцом». Катаев предложил сотрудникам «4-й полосы» [см. ДС 24//1; ДС 29//11] быть его «неграми»: «Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера — и готово. Как Дюма-пер. Ну? Кто желает?» Он тут же предложил несколько фабул на выбор, заявив: «У меня тьма-тьмущая всяких тем и сюжетов, одному не управиться». Одной из них была история о гарнитуре гамбсовских стульев, разрозненных по многим учреждениям и городам. «Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?»
Прогуливаясь по коридору Дворца Труда, Ильф и Петров решили воспользоваться идеей Катаева, причем вначале предполагалось, что каждый из них будет писать свой отдельный роман. Затем Ильф сказал: «А может быть, будем писать вместе?… Мне понравилось про эти стулья… попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе». Так началось совместное творчество соавторов [Петров, Из воспоминаний об Ильфе; Эрлих, Пас учила жизнь].
По словам А. Эрлиха, первоначальный набросок сюжета ДС содержался в его пьесе, обсуждавшейся у В. Катаева в Мыльниковом переулке (об этом месте Москвы, впоследствии улице Жуковского, см. в примечаниях к ЗТ 13). «Однажды я принес туда пьесу — мою первую пробу в драматургии. Конечно, блин этот вышел комом… В пьесе некий эмигрант тайно вернулся на родину. В принадлежавшем ему ранее особняке в потайном месте запрятаны были фамильные драгоценности. После многих столкновений „бывшего человека» с советскими людьми, в результате многих приключений кладоискателя, смешных и печальных, выяснилось, что внушительный мешочек с бриллиантами давным-давно открыт и передан жильцами государству». Слушатели признали пьесу неудачной, и Катаев тут же подал мысль о том, что «клад надо бы спрятать в одно из кресел мягкого гарнитура» [Эрлих, Нас учила жизнь]. Как видим, в драматургическом опыте уже присутствовали такие мотивы будущего романа, как возвращение экспроприированного домовладельца и переход клада в собственность государства. В нем, однако, не было мотива разрозниваемых одинаковых предметов: местонахождение клада было известно герою, и задача состояла лишь в том, чтобы получить к нему доступ. Это другой вариант того же сюжета, также представленный у Конан Дойла — в рассказах шерлокхолмсовского цикла «Дом с тремя коньками» и «Трое Гарридебов».
Фабула ДС, таким образом, «носилась в воздухе» и ждала своего мастера; не возьмись за нее Ильф и Петров, она несомненно была бы разработана другими, с неизмеримо меньшими шансами на бессмертие. Решающее значение имел отказ писателей от чисто авантюрной трактовки темы: «Мы быстро сошлись на том, что сюжет со стульями не должен быть основой романа, а только причиной, поводом к тому, чтобы показать жизнь» [Петров, Из воспоминаний об Ильфе].
Способ, которым Воробьянинов узнает о сокровище, спрятанном в стуле, также относится к числу традиционных. Мотив тайны, открываемой умирающим, обычен в авантюрных сюжетах в качестве завязки похождений и поисков. Речь не обязательно идет о кладе: это может быть открытие тайны рождения, признание в давнем преступлении или иные сведения. Умирающий — лишь одна из разновидностей персонажа, ограниченного в своих возможностях, лишенного сил, мобильности, времени, средств и т. п., который, не будучи в состоянии сам воспользоваться тайной, делится ею с другим, более молодым, сильным, имеющим ресурсы и т. п. Примеры: «Завещание мавра» В. Ирвинга (за предсмертную услугу мавр передает герою шкатулку с заклинанием); » Фортунат» Л. Тика (отец раскрывает сыновьям секрет волшебного кошелька); «Габриель Конрой» Брет Гарта (умирающий старик открывает тайну серебряных копей молодой девице с тем, чтобы ее жених занялся их разработкой); «Урсула Мируэ» Бальзака (героиня получает от умирающего дяди ключ от сундука с деньгами); фильм А. Хичкока «Человек, который знал слишком много» (смертельно раненый человек в Марокко сообщает подоспевшему врачу о готовящемся политическом убийстве в Англии), фильм С. Крамера «Это безумный, безумный, безумный мир» (тайну клада сообщает разбившийся автомобилист) и др. Источником информации может быть лицо уже умершее, как в «Острове сокровищ» Стивенсона (координаты клада в бумагах мертвеца), в «Затерянном мире» Конан Дойла (зарисовки затерянного мира в блокноте умершего путешественника), в «Двух капитанах» В. Каверина (письма о пропавшей экспедиции в сумке утонувшего почтальона).
Другая разновидность обладателя тайны, бессильного ею воспользоваться, — заключенный, например, аббат Фариа в «Графе Монте-Кристо» А. Дюма, сообщающий Дантесу местонахождение сказочных богатств Борджиа (он же играет и роль «умирающего»); другие примеры, где выходящий на свободу заключенный узнает секрет от товарища по тюрьме, см. в ЗТ 2//29.
Место передачи тайны может далеко отстоять от основного места действия: придорожный трактир (Стивенсон), Марокко (Хичкок). Получатель информации —человек, обладающий мобильностью и энергией; его последующие приключения и образуют сюжет. Обычно это лицо случайное, вовлекаемое в события неожиданно для самого себя, иногда против своего желания. Обладатель тайны открывает ее человечеству в лице первого встречного, ибо в противном случае она исчезнет вместе с ним.
Не менее известна другая версия данного мотива: персонаж вынужден открыть свою тайну другому, так как не может в одиночку реализовать ее возможности и нуждается в помощнике. В скандинавской саге трусливый Регин привлекает героя Сигурда, чтобы добыть фамильное сокровище у завладевшего им брата — дракона Фафнира, а затем, убив Сигурда, взять все золото себе [Сага о Волсунгах]. Напротив, в новелле Бальзака «Фачино Кане» старый охотник за кладом ищет себе молодого помощника, имея в виду честно с ним поделиться. Старый искатель сокровищ вербует себе молодого ученика в таких русских версиях, как «Саламандра» В. Ф. Одоевского и «Вечер на кавказских водах» А. Бестужева-Марлинского.
В соответствии со своей густо-антологической поэтикой Ильф и Петров совмещают обе версии: (1) умирающая теща сообщает тайну Воробьянинову, (2) тот открывает ее Бендеру, который и берет на себя руководство поисками. Заметим перекличку финала, где Воробьянинов убивает своего компаньона, с древней германской легендой.
Во многих подобных сюжетах тайна подслушивается третьим лицом, которое затем пытается опередить героя. Так обстоит дело в «Урсуле Мируэ» Бальзака, в «Габриеле Конрое» Брет Гарта, и, конечно, в ДС (отец Федор).
2//6
Ипполит Матвеевич… вдруг споткнулся о тело гробовых дел мастера Безенчука. — Возможное эхо из лермонтовского «Фаталиста»: «Я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое… предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой…» [указал А. Д. Вентцель, см. его Комм, к Комм., 27].
2//7
Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают. — Кондуктор, особенно в глазах людей простого звания, — фигура авторитетная, импозантная и нередко грозная. Социальное положение его считалось респектабельным; недаром у Чехова обер-кондуктор Стычкин говорит о себе: «Должность у меня основательная… Я образованного класса, с князем Канителиным, могу сказать, все одно, как вот с вами теперь… Я человек строгий, солидный, положительный…» [Хороший конец].
Литераторы и мемуаристы почти одинаковыми словами описывают характерную внешность и мину кондуктора: «Необыкновенно важным казался толстый кондуктор в поддевке, со свистком и длинной серебряной цепочкой на груди, похожей на аксельбант. Он проходил по вагонам, грубо расталкивая толпившихся в тамбурах мужиков, браня их нехорошими словами»; «Обер всегда был важный, в жгутах, со свистком, с большой сумкой. Сзади или спереди, «тормоша» пассажиров, шли обыкновенные кондуктора. Круглые барашковые шапки. Кафтаны. Кушаки с бляхами»; «Обер-кондуктор, похожий на генерала» [Соколов-Микитов, Свидание с детством, 448; Прегель, Мое детство, 1; 216]. Сходные описания регалий кондукторов дают Горный [Ранней весной, 291], Колесников [Святая Русь, 131], Маркелов [На берегу Москва-реки, 36] и другие. В. В. Шульгин, критикуя памятник Александру III работы П. Трубецкого, пишет: «…мы увидели какого-то обер-кондуктора железной дороги верхом на беркшире, превращенном в лошадь» [Три столицы, 367]. Как видим, Безенчук, причисляя кондукторов к «самым могучим» и к «начальству», отражает ходячее сравнение.
2//8
Потрясенный
