по поводу патриотических картинок в журналах военного времени ср. также в «Мандате» Н. Эрдмана: «Верховный Главнокомандующий Николай Николаевич под ураганным огнем неприятеля пробует щи из котелка простого солдата» [д. 3, явл. 2; тут же объясняется, что нужен героизм, чтобы есть такие щи, да еще под огнем].
3//10
…Комплект журнала «Русский паломник» за 1903 год… брошюрку «Русский в Италии», на обложке которой отпечатан был курящийся Везувий… — «Русский паломник» — иллюстрированный еженедельник, посвященный описаниям храмов, церковных древностей, путешествий к святым местам и к русским и заграничным святыням, печатавший историко-этнографические очерки, жизнеописания, рассказы религиозно-нравственного содержания и проч. Выходил с 1885. Чтение этого журнала в фельетонах 20-х годов фигурирует как признак отсталости: ср. замечание А. Зорича об «отставных заштатных экзекуторах, не переносящих современной прессы по причине беспокойного тона, но предпочитающих чтение «Русского паломника» отца Иоанна Кронштадтского за 1884 [sic] год» [Товарищ из центра // Сатирический чтец-декламатор].
Брошюра «Русский в Италии» входила в серию самоучителей-разговорников иностранных языков «Русские за границей», издававшуюся в начале века. Наличие в библиотечке отца Федора изданий, посвященных паломничествам и путешествиям, видимо, намекает на авантюрную жилку в характере этого героя и предвещает его странствия. Курящийся Везувий — не предвестие ли катастроф конца романа, где отец Федор терпит крах своих предприятий, застревает на вершине Кавказа и снят оттуда пожарными? [см. ЗТ 1//32, сноску 2]. В начале странствий Воробьянинова тоже вводится род символического предвестия неудачи — «Титаник» [см. ДС 4//9].
3//11
Колбаска содержала в себе двадцать золотых десяток… — Золотые десятки — десятирублевые дореволюционные золотые монеты с профилем Николая II. В годы инфляции и нэпа прозывались «рыжиками», припрятывались многими «на черный день» или, напротив, в надежде на скорое возвращение старого режима. «Николаевские золотые, вынутые из тайника в дымоходе, империалы, пять лет пролежавшие в железном ларце под заветным дубом, золотые столбики возникали и исчезали…» [Никулин, Время, пространство, движение, т. 2: 13].
Примечание к комментариям
1 [к 3//8]. Ср. также подобную дому шкатулку Чичикова — со сложным «планом и внутренним расположением», со множеством отделений и «закоулков» [гл. 3]. По проницательному наблюдению А. Белого, в чичиковском ларце «утаено подлинное лицо… героя; он и ларчик, и символ души Чичикова» [Мастерство Гоголя, ГИХЛ, 1934,44]. О психологической подоплеке ларцов, сундуков, шкафов и т. п. как моделей интимности см. Bachelard, The Poetics of Space, гл. 3. Про один неуютный, угнетенный семейной тиранией дом говорится, что там «ни у кого не было ни угла, ни ящичка своего» [Леонов, Вор, 74]. В романе Жюля Романа «Шестое октября» (первая книга эпопеи «Люди доброй воли») один из молодых героев, вспоминая свою службу в армии, ощущает солдатский сундучок как центр своего тогдашнего существования: «Ему припоминаются иные мучительные вечера в казарме, когда в вещах своего „личного ящика“ он готов был видеть единственный смысл существования: „Я, кажется, мог бы дать себя убить на этом ящике, защищая их»» [гл. 7].
В наши дни тоже можно наблюдать среди людей, проводящих часть жизни на службе, это стремление выгораживать для себя интимное пространство. Мы имеем в виду обычай держать на своем рабочем месте (на столе, в кассе, на приборной доске такси или поезда и т. п.) фотографии детей и близких и иные личные реликвии или талисманы. Пережиток старинного сундучка — в том, что часто этот маленький личный алтарь устраивается в укромном, отгороженном от посторонних уголке или отсеке рабочего места.
4. Муза дальних странствий
4//1
Заглавие. — Позаимствовано из Н. Гумилева: Муза Дальних Странствий упоминается в поэме «Открытие Америки» (неоднократно) и в стихотворении «Отъезжающему»:
Что до природы мне, до древности,
Когда я полон жгучей ревности,
Ведь ты во всем ее убранстве
Увидел Музу Дальних Странствий.
Эта ассоциация с Колумбом созвучна названию авангардного театра и другим рассеянным по роману именам первооткрывателей: Бертольда Шварца, Исаака Ньютона [см. ДС 16//5; ДС 28//1].
Вопросы огоньковской «Викторины»: «24. На каком корабле Колумб отправился в свое путешествие, когда он открыл Америку?» Ответ: «Св. Мария» [Ог 22.04.28]. «33. Как назывались корабли, на которых Колумб открыл Америку? » Ответ: «Каравеллы — крупные быстроходные суда в Испании» [Ог 24.08.28].
4//2
Посадка в бесплацкартный поезд носила обычный скандальный характер. Пассажиры, согнувшись под тяжестью преогромных мешков, бегали от головы поезда к хвосту и от хвоста к голове. Отец Федор… как и все, говорил с проводниками искательным голосом… — Посадку на поезда почти в тех же выражениях описывают другие свидетели эпохи:
«Посадка в общие вагоны шла стихийно, у тамбуров бурлили человеческие водовороты, гвалт стоял, как на базаре; люди, навьюченные мешками, узлами, корзинами и сундучками, рвались в поезд, будто спасаясь от какой-то беды неминучей» [В. Шефнер, Имя для птицы, 410; место — Старая Русса, 1924]. «Путники… тоскливо зябнут и через каждые четверть часа бегают к дежурному молить о пощаде… Окоченевшая женщина, почти девочка, сгибается под гнетом двух огромных мешков, видимо с булыжниками. Нет, это буханки хлеба. Для мужа, молодого техника-практиканта, приходится с невероятными мучениями каждую неделю возить из Ленинграда хлеб» [Кольцов, В путь, Избр. произведения, т. 1; место — Ленинград, 1928].
4//3
Интересная штука — полоса отчуждения! Во все концы страны бегут длинные тяжелые поезда дальнего следования. Всюду открыта дорога… Полярный экспресс подымается к Мурманску… Дальневосточный курьер огибает Байкал, полным ходом приближаясь к Тихому океану. — Панорамный обзор такого рода характерен для парадигм, представляющих мир в виде единого организма, «тела», как, например, в литературе унанимизма (первая треть XX в.): сходные описания движущихся к Парижу с разных сторон поездов ср. в «Шестом октября» Ж. Романа (гл. 18). Чертами пространственного единства и коэкстенсивности миру романных героев обладает, как мы знаем, Советская страна в ДС/ЗТ [см. Введение, раздел 5]. В наших комментариях отмечаются и другие мотивы, общие для ДС/ЗТ и унанимистского повествования [например, в ДС 16//2; ЗТ 4//1; ЗТ 14//9].
Полоса отчуждения — «полоса земли вдоль железных и шоссейных дорог, находящаяся в ведении дорожных управлений» [ССРЛЯ]. Курьер — курьерский поезд (словоупотребление 20-х гг., о котором см. ЗТ 14//10).
4//4
Пассажир очень много ест. — Соавторы дают хрестоматийные черты быта, причем часто те, которые являются общими для нового и старого быта; это касается и всех мотивов поездного топоса [см. ДС 20//2; ЗТ 34//13]. На тему поездной еды ср. зарисовки журналистов 20-х годов: «Пассажир много ест» [В пути, См 11.1926]. «Пассажиры едят бесконечно много, закупая на каждой станции продукты. Есть знатоки, которые сообщат вслух, на какой станции прославленные пирожки, а на какой огурчики, где славятся яблоки, а где рыбцы… Они набрасываются на продукты [частных торговцев] как саранча, хотя у каждого в вагоне полные корзины продуктов» [Д. Маллори, Из вагонного окна (путевые впечатления), Ог 12.08.28]. «Все пьют чай, обложившись продовольствием — огромными хлебами, огромным количеством ветчины, огромными колбасами, огромными сырами» [Эгон Эрвин Киш, Путешествие незнатного иностранца, ТД 06.1927]. Поездное обжорство показано также в сценарии В. Маяковского «Слон и спичка» [1926, Поли. собр. соч., т. 11] и др.
Традиция обильной поездной еды, как многие другие приметы советской жизни у Ильфа и Петрова (см. Введение, раздел 6), идет от дореволюционных времен. Как вспоминает С. Горный, «в вагоне почему-то начинали очень быстро есть. Уже сразу за Петербургом разворачивались погребцы или пакеты. Ели сосредоточенно и куриные кости заворачивали в газету и швыряли под себя, под лавку, размахнувшись — чтобы попало подальше» [Ранней весной, 291-292]. Об обычае зашвыривать остатки еды под лавку упоминает и Б. Пастернак [Детство Люверс: Долгие дни, гл. 3].
4//5
…Цыплята, лишенные ножек, с корнем вырванных пассажирами. — «Вырвать с корнем» (религию, пережиток, внутрипартийный уклон и т. п., в переносном смысле) — клише из газетно-идеологизированного языка: «Вырвем с корнем повышение цен», «Вытравим с корнем пьянство, рвачество, лень», «Вырвем с корнем вредительство», «Шинкарство нужно вырвать с корнем», «Сразу же вырвать ядовитый корень алкоголизма» и т. п. [См 31.1927; КН 28.1929; КН 10.1930; Ог 29.09.29; НД 03.1929.26]. Выражение это, с охранительным значением, существовало и до революции. «Я выведу этот революционный дух, вырву с корнем», — думает Николай I у Л. Н. Толстого [Хаджи-Мурат, гл. 15]. «Положение меня вынуждает стремительно вырвать с корнем заразу» [Белый, Петербург, 283].
Частой шуткой была буквализация метафоры «вырвать с корнем» и применение ее в неуместных сочетаниях: «С корнем вырываю ее [бутылочку коньяку] для вас» [А. Аверченко, Звериное в людях, НС 15.1916]. «Но больше не грешите, а то вырву руки с корнем» [Бендер — Паниковскому, ЗТ 3]. «А что труба там какая-то от морозу оказалась лопнувши, так эта труба, выяснилось, еще при царском режиме была поставлена. Такие трубы вообще с корнем выдергивать надо» [Зощенко, Режим экономии]. «Голову оторву с корнем, ежели что» [его же, Два кочегара]. «Пусть редактор своею железною рукою вырвет с корнем его половую распущенность» [Эрдман, Самоубийца, д. 2, явл. 12]. «Средство Эксоль уничтожает мозоли, бородавки с корнем и без возврата» [отдел рекламы, Ог]. Из юморесок журнала «Пушка» [особый жанр или рубрика, о котором см. ДС 20//22]: «Вырвать с корнем. Хулиганы решили вырвать с корнем фонарь на Ванькиной улице, и вырвали».
Ср. также катахрезы вроде «В корне отметаю!» [ИЗК, 205].
4//6
…Сочинения графа Салиаса, купленные вместо рубля за пять копеек. — Граф Евгений Андреевич Салиас-де-Турнемир, печатавшийся под фамилией Салиас (1840-1908), — беллетрист, автор «Пугачевцев» и других авантюрных романов на исторические темы, запоздалых подражаний Вальтеру Скотту и «Капитанской дочке». Произведения Салиаса имели острый сюжет, но их стиль был достаточно серым, а идейное содержание неглубоким. Собрание сочинений Салиаса, изданное в 20-ти томах в 1901-1914 и покупаемое по дешевке обывателем эпохи нэпа, — пример посредственного вкуса, эклектики и эпигонства 1880-90-х гг., т. е. всего того, что ко времени действия ДС устарело и обесценилось.
В первые годы нэпа книжные склады и магазины были завалены многотомными дореволюционными изданиями. Как пишет М. Талызин:
«книжные склады на задах Казанского собора занимали квартал. Чтобы учесть эти всероссийские богатства, нужны были годы. Десятки вагонов печатной завали отправились в Москву. Сборники «Знания», книги «Московских писателей», пухлые тома «Сфинксов» и «Альманахов», игрушечные пачки «Универсальной библиотеки», экономные и дорогие издания Вольфа, Сойкина, «Общественной помощи»… Книги бросили на московские рынки и улицы «на круг по гривеннику». Проехаться в трамвае стало дороже, чем приобрести том Куприна, рассказы Андреева или роман Арцыбашева… На подклейку, на раскурку, на завертку кондитеры и бакалейщики раскупали тысячи экземпляров, остальные разбирали школьники и обыватели. Редчайшие клавиры опер в немецких изданиях отпускались на вес, старые альбомы, учебники и справочники продавались «с мешка». Возможно, этот период и был концом классической русской литературы и российской словесности. Через
