151,156; 24 Кольцов, Конец, конец…, 312; 26 Пр 06.05.29; 26 Кр 03.1930; 27 Ог 10.04.30; 28 Пж 04.1930; 29-30 Moch, La Russie des Soviets, 145; 31 Фибих, Дикое мясо, 35; 32 КП 21.1925; 33 Кр 21.1930.]
Язык стенных лозунгов 20-х гг., их содержание, разновидности, их соотношения с языком прессы и публицистики — никем еще не разработанная область. В приведенных примерах представлены в первую очередь сентенции и призывы «побудительного» назначения. Другим большим видом лозунгов были приветствия и здравицы; см. примеры в ЗТ1//10 или такой перл, как: «Да здравствует тов. Делла-Маджоре, первая жертва фашистской смертной казни» [фото в КП 49.1928].
В первом издании романа, помимо прочих плакатов и надписей, описывался висевший на стене столовой «хорошо иллюминованный чертеж коровы», вызывавший у старух «слюнотечение и перебои сердца» [Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 394].
Перечислить все произведения 20-х гг., откликающиеся на засилье лозунгов и плакатов, было бы громоздкой задачей. Остроумную сатиру на них мы находим в фельетоне В. Ардова «Лозунгофикация» [см. ЗТ 13//31]. С обычной летучей едкостью отзывается на них И. Эренбург: «Заборы покрылись всевозможными лозунгами. Каких только назиданий здесь не было: и „убей муху», и „береги золотое детство», и „покупай все в кооперации», и „не бросай газету», даже „уважай в женщине работницу»» [В Проточном переулке, гл. 19]. Среди цитируемых в беллетристике лозунгов иногда нелегко бывает отличить подлинные от пародийных; ср., например, плакат в столовой: «Ешь суп с томатом, а не ругайся матом» [Б. Прозоров, Кушайте на здоровье, См 48.1928] или номера 3 и 15 в списке выше [из рассказов О. Форш]. У соавторов лозунги и агитплакаты высмеиваются в ЗТ 6 (автопробег), ЗТ 35 (столовая), в фельетонах «Халатное отношение к желудку», «Веселящаяся единица», «Равнодушие» и др.
8//11
ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЕВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ… МЯСО — ВРЕДНО — Критика неумеренной жадности к мясу занимает видное место в пропаганде тех лет. В одновременной с ДС статье «Питание — государственная проблема» читаем, что «[мы] слишком много едим мяса» и что «недостаточно прожеванная пища теряет свою питательность на 30 процентов» [Комсомольская правда 25.04.28, цит. по: Брикер, Пародия и речь повествователя.,.]. «Основным недостатком в питании отдыхающих [в домах отдыха] является изобилие мяса… Рабочий никак не может примириться с мыслью, что употребление большого количества мяса бесполезно и не безвредно… Надо изжить вкоренившийся ложный взгляд на значение и роль мясных продуктов» [На что жалуются отдыхающие, Московский пролетарий 30.07.28].
Совет «тщательно пережевывать пищу» имеет прецеденты в юморе и сатире. В 4-й сатире Эдуарда Янга (XVIII в.) некий гурман «пьет свой кофе ради общественного блага» (he drinks his coffee for the public good). В романе Диккенса «Мартин Чеззлвит» лицемер Пексниф самодовольно заявляет: «[Когда я ем], у меня бывает такое чувство, будто я оказываю услугу всему обществу» [гл. 8; пер. Н. Дарузес]; в оригинале «as if I was doing a public service».
8//12
Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич. — Имена и личности нахлебников дома собеса, в особенности последнего из них, интересны своими историко-литературным связями. Паша и Эмилия — имена двух основных иждивенцев Ф. М. Достоевского, переклички с текстами и биографией которого у соавторов многочисленны, особенно в первом романе — см. хотя бы ДС 14//9-12; ДС 20//4; ДС 23//10; ДС 37//9; ДС40//3, 5 и 11 и множество менее заметных отзвуков в обоих романах.
Павел Александрович Исаев (Паша) был пасынком писателя (сыном его первой жены), Эмилия Федоровна Достоевская — его невесткой (вдовой брата). Их имена как двух ближайших к Достоевскому (и друг к другу: Паша долго находился на личном попечении Эмилии) материально зависимых лиц образуют тесную пару — как в письмах самого писателя, так и в дневниках и воспоминаниях его вдовы А. Г. Достоевской. Последние особенно важны как возможные источники Ильфа и Петрова, будучи опубликованы незадолго до ДС (дневники в 1923, мемуары в 1925). Как в жгучей злободневности дневника, так и в далекой ретроспективе мемуаров Анна Григорьевна горько жалуется на спесь и чрезмерные материальные требования обоих родственников, в то время когда и Паша, и дети Эмилии уже были вполне взрослыми людьми, способными содержать себя и других [см. Достоевская, Дневник, 151, 269, 302; Воспоминания, 86, 97, 102, 116-119,121,138-139 и др.].
Помимо сходства в именах и общей ситуации, интересны созвучия в отдельных деталях между поведением нахлебников в романе и в воспоминаниях. Так, жена писателя рассказывает, что Паша часто съедал домашние припасы, оставляя голодными членов семьи и гостей: «То выпьет сливки перед выходом Федора Михайловича в столовую, и приходится покупать их на скорую руку в лавочке, а Федор Михайлович — ждать своего кофе. То перед самым обедом съест рябчика, и вместо трех подается два, и их не хватает. То во всем доме исчезнут спички, хотя вчера еще было несколько коробок…» [Воспоминания, 119]. Ср. ниже в комментируемом абзаце ДС: «Паша Эмильевич мог слопать в один присест два килограмма тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь дом без обеда». Ср. также съедение им собесовского сахарного песка по пути из магазина [ДС 27]. Паша Эмильевич крадет и продает имущество дома собеса, подобно тому, как Паша Исаев распродал по букинистам библиотеку Достоевского [Воспоминания, 207]. Пасынок писателя любил говорить о своем «тяжелом положении сироты» [Воспоминания, 120] — Альхен говорит Остапу о пяти нахлебниках: «Это сироты».
Примеры сходной по хитроумию зашифровки соавторами имен и мотивов своего источника см. в ЗТ 13//4 (Л. Андреев), ЗТ 29//9 (Чехов).
8//13
…Разговор воспитанниц был прерван… сморканьем… стоявший в углу на мытом паркете громкоговоритель… — …товарищ Сокуцкий, — Самара, Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Кле-ментий, Ифигения, Йорк, — Со-куц-кий… Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом возобновила передачу… — Как заметил комментатору Г. А. Левинтон, мытый паркет — черта советского быта (поскольку традиционно паркеты не моют, а натирают).
Радио в 20-е гг. становится одним из наиболее «горячих» средств массовой связи, энергично внедряемым в быт страны. Начиная примерно с 1925 громкоговорители устанавливаются во всех публичных местах: в столовых, в рабочих клубах, в парках и на пляжах, на перекрестках и трамвайных остановках. По содержанию радиопередачи во многом дублируют стихию настенных лозунгов и плакатов (см. выше), хотя, конечно, диапазон передаваемой информации у радио гораздо шире. Не считаясь ни с временем, ни с местом, ни с настроением аудитории, репродукторы изливают на головы граждан потоки пропаганды и агитации в типичных для этой эпохи начального радио жанрах перекличек, призывов, статистических сводок, «радиогазет», «радиомитингов»; передают выступления баянистов и балалаечников, «первые радиоконцерты с неизбежным гусляром Северским, почти каждый день певшим: „В лесу, говорят, в бору, говорят»» [Гладков, Поздние вечера, 24], инсценировки, трансляции опер, лекции… Кричащая взахлеб уличная труба, слушающая ее толпа — одна из заметнейших советских сценок 20-х гг., единодушно упоминаемая как отечественными, так и зарубежными наблюдателями [см. также ДС 30//9]. В столовых и кафе обедающие сидят с надетыми радионаушниками. Крестьянскую семью в наушниках за самоваром мы видим на картине ахрровского художника «Слушают радио» и на фотообложке иллюстрированного журнала [Ог 22.03.25]. В клубах трансляция оформляется как концерт или киносеанс: люди собираются, чтобы слушать радиоустановку, поставленную на эстраде, обсуждают заранее объявленную радиопрограмму [Слонимский, Средний проспект, гл. 4]. Словом, в 20-е гг. наблюдается повальное увлечение радиомедиумом как таковым, независимо от реальной потребности в нем. К радио прибегают кстати и некстати, выискивая для его прослушивания самые разные предлоги и контексты (как это происходило и в наши дни с техническими новинками вроде мобильного телефона).
Радиотема породила обширную литературу, журналистику, юмористику, обильно вторглась в повседневный дискурс. У некоторых писателей можно встретить мажорное отношение к победному шествию радио: Маяковский, например, приветствует его как средство донести и песню, и лозунг до ушей миллионов, а у Ю. Олеши в рассказе «Альде-баран» громкоговоритель в парке играет роль символа, замысловатым образом связывающего республику, космос и личную жизнь. Н. Асеев видит в радиорепродукторе неотъемлемую часть современной урбанистической картины, «голос города», «огромный рупор дружелюбных мелодий и человеческих, ясных, разумных слов, ложащихся, как теплая ладонь, на усталую голову». М. Исаковский поэтизирует «радиомост», несущий в далекие сельские углы скрипичную музыку и доклад из Совнаркома. Одним из полезных свойств радио Даниил Фибих считает ликвидацию домашних размолвок, когда поссорившиеся было супруги вновь сближаются, садясь вместе слушать приемник.
Многие, однако, говорят о вездесущем радио с досадой и скепсисом, критикуя его за неуместность, назойливую громкость, простуженный звук, устрашающие шумы, бессвязные перескоки с предмета на предмет, безразличие к реальным интересам людей. «Рычат и кашляют на площадях громкоговорители», — пишет очеркист Б. Губер (ср. в ДС: «сморканье», «насморочным голосом»). Из фельетона В. Ардова: «Из черной воронки, прибитой к кривому столбу, послышался громкий хрип», предвещающий начало радиопередачи (ср. в ДС: «с хрипом втянула воздух»). Б. Пильняк именует репродукторы «радиокричателями». В рассказе О. Форш волшебная труба разочаровывает собравшийся народ, принося вместо ожидаемого цыганского концерта беседу «Венерические заболевания». М. Кольцов, рассказывая про Воронеж и памятник поэту А. Кольцову, замечает: «Радиотруба орет ему в правое ухо простую скороговорку об апрельской калькуляции ремонта паровозов». В рассказе Н. Тихонова рабочие выезжают в загородную зону отдыха, где «громкоговоритель гремит из лесу, как заблудившийся леший». «Присядем на скамейку в парке, — пишет Антони Слонимски, — и мы вскоре услышим в летних сумерках слетающие с высоты слова какого-нибудь гигантского громкоговорителя: „Органическая химия включает изучение всех углеродных соединений»». Американский карикатурист в своих скетчах о Москве изображает парочку на скамейке городского сада, над которой надрываются сразу три рупора: «Повысим производительность труда», «Затянем потуже пояса» и т. п. По словам известного фельетониста И. Пруткова, «шум громкоговорителя похож на работу примуса, когда на нем шипит масло» . В рассказе Ив. Рахилло говорится, что от радио дохнут крысы и клопы: «чтобы уничтожить клопа, требуется не менее двух передач». «Крокодил» задает читателям загадку: Стоит стояка, / На стояке висяка, /А что он орет, / Никто не разберет (ответ: радио). И. Ильф в записной книжке замечает: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет» 1.
Наряду с публичным радиоприемом расцветает домашнее радиолюбительство, означающее трату семейного бюджета на радиодетали и разного рода материалы. Развилась двойная мания лазанья: на крышу — для возведения антенн и в подвалы — для устройства заземления. Запойная ловля передач несется из домов в любое время суток. Жилье записного любителя завалено аппаратурой и проволокой, от него стонут
