соседи и уходит жена. В журнальных стихах любитель ночью ловит Америку, днем Австралию или Яву… В фельетоне М. Булгакова домашний радиоаппарат терроризирует своего владельца дикой смесью из оперы, уроков английского языка, рекламы и переклички радиолюбителей. «Не скажу, чтобы мне нравились визг, хрип и придавленные звуки, выползавшие из раструба [домашнего] громкоговорителя, — пишет тот же И. Прутков. — Но в этих приборах, в этих винтиках, рычажках — есть что-то такое засасывающее. Они впиваются в мозг — всерьез и надолго» (фраза Ленина). В журнальном сериале о многостороннем «Евлампии Надькине» [см. ДС 29//3] имеется, конечно, и эпизод о том, как «Евлампий Надькин увлекся радио». Приникая ночами к своим аппаратам, тысячи поклонников «Великого Невидимого» с трепетом внимают музыке сфер, «перебрасываются словами с океана на океан, с материка на материк», ловят сквозь треск и свистки концерты московского Персимфанса, «фокстротирующую Европу», оперы из Большого театра, полночные куранты часов Кремля, по которым житель заснеженной дальней деревни с торжеством проверяет свою старую медную луковку…
Раннее радио, как и настенные лозунги [см. выше, примечание 10], страдало неразборчивостью адресации. Так, массовому радиослушателю часто приходилось слушать диктовку статей и других специальных текстов для особых аудиторий или для перепечатки в газетах. Но и это в ту начальную пору принималось с энтузиазмом, ср у В. Катаева: «Из трубы слышался строгий голос, произносивший с расстановкой: „Запятая предлагает краевым запятая областным и губотделам труда выработать такие нормы запятая причем должны быть учтены местные условия работы точка абзац при составлении норм запятая…”» О диктовке слов по буквам, приводившей в восторг любителей радио, вспоминает Л. Кассиль: «Размеренный диктант ТАСС: „Точка… По буквам: Петр, Анна, Роман, Иван, Жанна… Па-риж!“» (действие примерно в 1925). Упоминает об этом поветрии и В. Маяковский в критикующем радио стихотворении «Без руля и без ветрил» (1928): на меня / посыпались имена: / Зины, /Егора, / Миши, / Лели, / Яши… — Отметим в ДС насмешливую «Ифигению» вместо обычного «Ивана».
В деревне — по крайней мере, в раннюю пору — радио получило недоверчивое прозвище «Чертофон». О возможных инфернальных коннотациях радиорепродуктора в доме собеса, чинящего насилие над призреваемыми и посетителями, см. выше, в конце примечания 1.
[Маяковский, Счастье искусств, Поли. собр. соч., т. 9; Асеев, Три страха, КН 25.1926; Исаковский, Радиомост (1925); Д. Фибих, Говорящий эфир, КН 41.1928; Б. Губер, Красноармейское лето, КН 30.1929; В. Ардов, Кормушка, Бу 29.1927; Пильняк, Телеграфный смотритель; Форш, Московские рассказы, 356; М. Кольцов, Черная земля // М. Кольцов, Действующие лица; Тихонов, День отдыха (1932); Slonimski, Misere et grandeur…, 70; Darling, Ding Goes to Russia, 83-85; И. Прутков, Радиогубительство, См 27.1926; Ив. Рахилло, Изобретатель, Эк 04.1930; Старые загадки с новыми отгадками, Кр 26.1927; ИЗК, 311; Н. Погодин, Великий невидимый, Ог 10.04.27; Булгаков, Радио-Петя (1926), Ранняя неизвестная проза; Кассиль, Попытка автобиографии, Собр. соч., т. 1; Катаев, Растратчики, гл. 12; Маяковский, Полн. собр. соч., т. 9; FabreLuce, Russie 1927, 43-44, 82; Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 23, 30; Farson, Seeing Red, 321.]
8//14
Старухи… продолжали есть, надеясь, что их минет чаша сия. — Евангелие от Матфея: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» [26.7].
8//15
Далеко-далеко, в самом центре земли, кто-то тронул балалаечные струны, и черноземный Баттистини запел… — Баттистини, Маттиа (1856-1928) — итальянский оперный певец, баритон. Не раз гастролировал в России, в том числе в Одессе; пел в русском репертуаре на русском языке. Л. Славин вспоминает: «В одесском оперном театре почти ежегодно играли итальянцы. О Баттистини! О Карузо!» Об ажиотаже десятых годов вокруг «короля баритонов» рассказывают А. Г. Коонен и Ю. Морфесси [Славин, Портреты и записки; Коонен, Страницы жизни; Морфесси, Жизнь, любовь, сцена].
«Кто-то тронул балалаечные струны» — реминисценция, в сниженном ключе отсылающая к поэтическим формулам начала XX века. Ср. Блока: Не верили. А голос юный / Нам пел и плакал о весне, /Как будто ветер тронул струны / Там, в незнакомой вышине [На смерть Комиссаржевской]; В затаенной затронет тиши/ Усыпленные жиз-нию струны [Есть минуты, когда не тревожит…] и др.
8//16
На стене клопы сидели / И на солнце щурились, / Фининспектора узрели — / Сразу окочурились… — Видимо, перед нами вариант популярной в те годы частушечной «колодки». Во всяком случае, нам встретилась еще одна частушка по тому же образцу, сочиненная самодеятельными поэтами для капустника в подмосковном доме отдыха:
Две недели солнца ждали,
Прямо истомилися,
А как солнце увидали,
Сразу облупилися
[Дом отдыха «Новый быт», Московский пролетарий, 22.09.28]. Заимствование этой «колодки» журнальным очеркистом из романа (публикация ДС к сентябрю 1928 уже закончилась) — возможность интересная, но, на наш взгляд, отдаленная. (Отметим совпадение глагольных клаузул в двух частушках: во всех строках — прошедшее время множественного числа, в четных — возвратный глагол (на -сь); увидали — узрели в третьем стихе; наречие сразу в начале последних стихов.)
8//17
[Остап] …увидел пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании… Паша Эмильевич… снима[л] с усов капустные водоросли. — Ср. Маяковского: Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста / где-то недокушанных, недоеденных щей… [Нате!] — Одна из театральных сенсаций 1925-1926, ленинградская постановка пьесы А. Н. Толстого и П. Е. Щеголева «Заговор императрицы», имела сцену, сходную с той, которая предстала глазам Остапа. «Поднимается занавес… Распутин, один, растрепанный, со сна, босой, в русской рубахе. Перед ним посудина с кислой капустой, и он — с похмелья — жрет эту капусту руками. Ни одного слова. Только жрет. Казалось бы ничего особенного, а [П. Ф.] Монахов с похмелья, молча, так жрал эту капусту, что через две минуты зал разражался неистовыми аплодисментами» [К. Федин — Р. Гулю, разговор в 1928; в кн.: Гуль, Я унес Россию, 247].
8//18
— Дети Поволжья? — Дети, оставшиеся сиротами в результате катастрофического голода в Поволжье в начале 1920-х гг.
Характеристика взрослого, заведомо далекого от невинности, как наивного ребенка, — одна из «архиострот» Бендера. Ср. выдачу Воробьянинова за мальчика в ДС 31; намерение купить Балаганову матросский костюмчик в ЗТ 25; обращения к спутникам вроде «Ах, дети, милые дети лейтенанта Шмидта…» в ЗТ 6 или «…наш детский утренник посетит одна девушка…» в ЗТ 24 и др. [см. Щеглов, Семиотический анализ…, а также ЗТ 25//1 и др.].
8//19
— Тяжелое наследие царского режима? — «Тяжелое», «проклятое» наследие — клише послереволюционных лет. Ср. «Глухонемота — тяжелое наследие капиталистического строя» [КН 16.1930]. «Ибо в чем корень зла? В проклятом наследии прошлого — в нашей некультурности» [Селищев, Язык революционной эпохи]. «Граждане свободной России! Покупайте на счастье наследие проклятого режима в пользу геройских инвалидов» [Бабель, Беня Крик // Забытый Бабель — о продаже кандалов, Одесса, 1917]. «Антисемитизм — одно из позорных наследий, еще не изжитых в нашей стране» [рец. С. Борисова на книгу об антисемитизме, НМ 04.1930]. В пародийном отражении фельетониста: «Нам неизвестно, существует ли где-нибудь научный институт, который занимается изучением и регистрацией наследий проклятого прошлого, а также борьбой с таковыми» [В. Ардов, Восторг //В. Ардов, И смех и грех]. «Масло, сахар, яйца и прочее наследие старого режима», — шутили эстрадные конферансье в тощие годы первой пятилетки [Grady, Seeing Red, 306].
Этот штамп не являлся советским неологизмом; ср. у кн. А. В. Оболенского: «Император Николай II получил тяжелое наследие» [Мои воспоминания, 90].
8//20
Застенчивый Александр Яковлевич… пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал. В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки… — «Чем Бог послал» — фигура скромности при приглашении к обильной трапезе. Встречается у Пушкина: «Угощу чем Бог послал» [Гробовщик]. В пьесе В. Киршона «Хлеб» (1931) коммунист Раевский в голодный год коллективизации заходит в дом кулака Квасова, тот предлагает ему покушать «что Бог послал», прибедняясь: «пища у нас деревенская…». Дочь кулака ставит на стол сметану, хлеб, масло, творог, пышки; Раевский изумлен: «Роскошная пища» [картина 3]. Как многие речевые штампы, данная фраза была популярна и у сатириконовцев.
Ироническая буквализация «Бог послал то-то и то-то» не нова. Ср.: «После музыки хозяин позвал закусить, чем Бог послал. Бог послал немного: две селедки, блюдо жареной говядины, груду хлеба, две бутылки водки и батарею бутылок пива» [Н. Гарин-Михайловский, В сутолоке провинциальной жизни]. У А. И. Куприна в сходном с ДС контексте — подкуп ревизора — читаем: «Скромная трапеза состояла из жареных устриц, бульона с какими-то удивительными пирожками… холодной осетрины и… спаржи» [Негласная ревизия; курсив Куприна].
В учрежденческой культуре тех лет обед входил в протокол приема ревизоров и не обязательно означал подкуп. Ср. в романе О. Савича «Воображаемый собеседник» [1928, гл. 1] описание безупречного советского треста, где одной из служебных обязанностей курьера была «помощь кухарке при изготовлении обеда для ревизоров». Сатирические оттенки этого обычая, конечно, не могли укрыться от юмористов, например: «— Там ревизионная комиссия пришла. — Просите! У меня все готово» [на рисунке К. Елисеева обильно накрытый стол; КП 44.1926]. Сходный с данной главой ДС сюжет (посещение ревизорами семейной «коммуны им. Октябрьской революции», включая и трапезу «чем Бог послал») имеет рассказ В. Катаева «Товарищ Пробкин» [1924; Собр. соч., т. 2].
8//21
— Знаю, знаю, воке гуманум. — Vox humana — органный регистр.
8//22
— Смешно даже [— бормотал Паша Эмильевич]. — Грустно, девицы, — ледяным голосом сказал Остап. — Это просто смешно! — повторял Паша Эмильевич. — Замечание Остапа восходит к «Русской песне» А. А. Дельвига: Скучно, девушки, весною жить одной, / Не с кем сладко побеседовать младой.. (1824). Стихотворение входило в песенники в течение всего XIX в. [см. Песни и романсы русских поэтов, 1002]. Бендер процитирует его еще раз [см. ДС 34//4]. В сочетании с репликами Паши Эмильевича получается реминисценция из Лермонтова: Все это было бы смешно, / Когда бы не было так грустно (ассоциацию подсказал А. К. Жолковский).
8//23
…Пеногон-огнетушитель «Эклер» взял самое верхнее фа, на что способна одна лишь народная артистка республики Нежданова… После этого работа «Эклера» стала бесперебойной. — Нежданова, Антонина Васильевна (1873-1950) — певица, колоратурное сопрано. Звание народной артистки получила в 1925, когда его имели всего несколько деятелей искусства (Ф. Шаляпин, Л. Собинов, немного позже В. Качалов и К. Станиславский). «В расцвете моей артистической деятельности предельная высота моего голоса доходила до трех-чертного фа» [Нежданова, 158]. Имя певицы ассоциируется с темой радио, по которому часто передавалось ее пение.
«Бесперебойный» — один из «стертых пятаков» агитпропа: «Обеспечить бесперебойный ход экспортно-импортных операций» [Пр 18.05.27].
8//24
