царством мертвых и его стражами, каковые в сказочно-мифологическом мире часто занимают окраинное и пограничное положение. В повести Гофмана «Золотой горшок» архивариус Линдгорст, он же саламандр и оборотень, «живет уединенно в своем отдаленном старом доме» [вигилия 2]. В одном рассказе Бунина выведен старик-архивариус земской управы, в котором явственны черты хтоничности и связи с миром мертвых: он весь свой век провел в подземелье, «гробовыми печатями» припечатывая жизнь, спускающуюся к нему в «смертную архивную сень», отчужден от жителей города и враждебен им. Бунинский архивариус также живет «очень далеко, не в городе, а за городом, в голубой хатке среди оврагов предместья» [Архивное дело]. Сравним лексический параллелизм голубой хатки и розового домика, где поселяются Остап и его компаньон ниже, в ДС16//6: оба эти жилища, немного странные и «не от мира сего», явно отъединены от общей жизни. О могильных функциях архивариуса — ср. в повести А. Новикова «Причины происхождения туманностей»: «Архив — бумажное кладбище, архивариус же… — вурдалак, питающийся мертвечиной» [Новиков, 45]. Бумажное царство может ассоциироваться с подземным: «флегето-новы волны: бумаги» [Белый, Петербург, 333]. Визит Бендера к Коробейникову и отъем ордеров соответствует тем эпизодам фольклора и эпоса, где герой отправляется в царство мертвых или нечистой силы и либо отнимает, либо обманом достает нужный ему объект (волшебный предмет, секрет, заповедное слово и т. п.). См. также ДС 8//1 (отзвуки иного мира в изображении дома собеса).
Наряду с адресами реквизированной мебели, Коробейников промышляет и иной информацией, напоминая этим профессионального торговца секретами китайца И Пуна в романе Джека Лондона «Сердца трех». Позже он сообщит Грицацуевой о местонахождении Остапа [ДС 27].
11//7
Он крутнул звонок с выпуклыми буквами «прошу крутить». —Металлический литой диск с ручкой посередине и словами ПРОШУ КРУТИТЬ по окружности — известная реалия старого быта. 3. Паперный вспоминает:
«Мое детство приходится на двадцатые годы, на время появления романа „Двенадцать стульев“. На двери нашей квартиры был прикреплен звонок. Когда я подрос, я разобрал слово над звонком: „крутить». Подрос еще больше — заметил, что над звонком еще одно слово: „прошу». Так по мере роста я осваивал надпись вокруг звонка. А потом я прочитал в романе: придя к архивариусу, Остап „крутнул звонок с выпуклыми буквами прошу крутить». Я узнал звонок своего детства» [Благородное лицо — смех, 8]. В одном современном ДС рассказе надпись на звонке гласит: «просьба повернуть». Комментатор помнит такой же, от старых времен оставшийся чугунный диск на двери «черного хода» своей коммунальной квартиры [см. ЗТ 13//19 со сноской 11].
Звонок — еще одна деталь, напоминающая архивариуса Линдгорста: у того на двери висит молоток, прикрепленный к бронзовой маске. Дверные звонки и молотки нередки в литературе, репрезентируя дом и его хозяина. Они часто имеют вид звериной морды (львиной, обезьяньей — Диккенс, Очерки Боза: Наш приход, гл. 7; Рассказы, гл. 1) и хранят в себе остатки прошлой жизни. В «Приключениях Пиноккио» К. Коллоди молоток на двери феи превращается в угря. Киноактриса Елена Кузьмина рассказывает о поистине адской «коммуналке» в Ленинграде, где ей в юности довелось жить. В дверь ее «была вделана морда медного льва; из ощеренной пасти торчал кусок обломанного языка», и в кризисные минуты автору казалось, что лев иронически смотрит на нее, как бы говоря: «Вот так-то!» [О том, что помню, 137,197]. Зооморфный характер дверных звонков напоминает об избушке бабы-яги, у которой «особенно часто имеют животный вид двери» [Пропп, Исторические корни волшебной сказки, 50].
Не реже встречаются дверные эмблемы антропоморфного вида. Дом неотделим от хозяина (см. ДС 5//22). В «Рождественской песни» Диккенса и у Гофмана колотушка буквально превращается в человеческое лицо. В других местах у Диккенса дверной молоток очеловечивается фигурально. Он, говорит автор, имеет свою физиономию, безошибочно отражающую характер владельца [Очерки Боза: Наш приход, гл. 7]. Ручка звонка — как бы «нос» дома: в «Нашем общем друге» один из персонажей «сердито дергал дом за нос, пока в дверном проеме не появился человеческий нос» [11.5].
Хотя звонок Коробейникова имеет вид простого диска, он обращается к посетителю с речью; вообще в его родстве с двусмысленными, издевающимися над «входящим» лиминальными символами сомневаться не приходится. Он стоит в ряду демонических и оживающих предметов наравне с агрессивными дверными приборами [см. ДС 8.//1].
11//8
Остап увидел перед собою маленького старичка — чистюлю с необыкновенно гибкой спиной… Спина старика долго извивалась… Старик задрожал и вытянул вперед хилую свою лапку… — Ср. сходный портрет архивариуса у Бунина: «Этот потешный старичок… был очень мал ростом, круто гнул свою сухую спинку…» И далее: «…в дугу согнув свою худую спину…», «…старался разогнуться и получше уставить свои качающиеся ножки… и т. п. [Архивное дело]. В «Лафертовской маковнице» А. Погорельского инфернальный кот-оборотень «с приятностью выгибает круглую свою спинку» (ср. в ДС «хилую свою лапку» , с тем же порядком слов и уменьшительным суффиксом). Гибкость спины, бесхребетность — один из признаков черта в фольклоре («У нечистой силы спины нет»1). Григорий Распутин не зря характеризуется своими ненавистниками как «бесхребетная зеленоглазая гадина» [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути, 174]; зеленый — один из цветов дьявола [см. ДС 5//5].
11//9
Старик с сомнением посмотрел на зеленые доспехи молодого Воробьянинова… — Ироническое «доспехи» в смысле «неказистая, жалкая одежда» — метафора далеко не новая, ср. ужеуГоголя: «Фетинья… утащила эти мокрые доспехи» [Мертвые души]. Мы находим ее также у В. Набокова: «…то были крахмальные доспехи довольно низкого качества…» [Король, дама, валет (1928), гл. 1] и у В. Аксёнова: «Мои доспехи [от дождя] не поржавеют, только чище будут» [Пора, мой друг, пора; ч. 2, гл. 2; герой осматривает свою неважную одежду]. «Зеленые доспехи» Остапа, однако, следует считать остротой второго порядка, где к уже известной метафоре «одежда = доспехи» добавлена цитата и игра слов: «рыцарь в зеленых доспехах» (armure verte) фигурирует в «Задиге» Вольтера [гл. 19], а «рыцарь зеленых лат» — в весьма популярной в предреволюционные годы «Принцессе Грезе» Э. Ростана (перевод Т. Щепкиной-Куперник; сюжет драмы выложен мозаикой над фасадом московского «Метрополя»).
11//10
Это почему ж так много? Овес нынче дорог? — Намек на жалобы извозчиков на дороговизну овса [см. ЗТ 8//46; ЗТ 13//23].
11//11
Вся мебель! У кого когда взято, кому когда выдано. — После революции реквизированная мебель распределялась по советским учреждениям, делая их обстановку довольно пестрой [см. ЗТ 1//19].
11//12
…Вам памятник нужно нерукотворный воздвигнуть. — Цитата из Пушкина. Что кому-то надо «памятник поставить» — ходячая похвала. Ср. у Чехова: «Это замечательный человек… Когда он умрет, ему непременно монумент поставят» [Осколки московской жизни, Поли, собр. соч. в 20 томах, т. 2: 357]. Комически переиначено у Эрдмана: «А если тебе, [Павел], за такое геройство каменный памятник высекут?» [Мандат, 48 (д. 2, явл. 13)]. Выражение «поставить кому-то памятник при жизни» дважды встречается в сочинениях В. И. Ленина [Поли. собр. соч., справочный т. 2].
11//13
Чучело медвежье с блюдом — во второй район милиции. — Чучело медведя с металлическим или деревянным блюдом — украшение 1890-х-1900-х гг., которое можно было встретить в богатом доме у входа на парадную лестницу [Бабель, Ги де Мопассан; Бунин, Антигона], в магазине: » Над колониальными товарами высилось чучело сибирского медведя с Ирбитской ярмарки» [Крымов, Сидорове ученье, 267] или в шикарном доме терпимости, как его описывает А. И. Куприн: » В передней — чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек» [Яма]. В советское время этот реликт старого быта вызывал насмешки: «[На кинофабрике] нас встречает нелепый медведь, чья вытянутая лапа служит пепельницей. И медведь, и неуклюжая мебель говорят о плохом вкусе бывшего владельца, о вкусе купца первой гильдии» [С. Гехт, Путь в Дамаск, Ог 08.07.28]. «Крокодил», критикуя частников, не желающих снижать цены [см. ДС 23//4], публикует карикатуру, где медведь выступает как заведомо неходовой товар: на блюде надпись: «Цена снижена», покупатели говорят: «Ну, нам медведя пока не надо» [Продукт первой необходимости, Кр 16.1927]. «В такой-то район» означало «в районное отделение милиции» (говорилось «[хулигана] повели в район»).
11//14
…Согласно циркулярного письма Наркомпроса… — «Раньше „согласно» плюс форма родительного падежа характеризовала канцелярскую речь невысокого ранга канцелярских чинов (например, военных писарей)» [Селищев, Язык революционной эпохи]. Форма эта перешла в советский burocratese (бюрократический язык). Употребляется в ДС/ЗТ не раз: «Согласно кондиций» [ЗТ 15], «Согласно законов гостеприимства» [ЗТ28].
11//15
Помню, игрывал я в гостиной на ковре хоросан, глядя на гобелен «Пастушка»… Хорошее было время, золотое детство!.. — Перекличка (или случайное сходство?) с «Петербургом» А. Белого: «Да, вот тут он играл, тут подолгу он сиживал — на этом вот кресле… и все так же, как прежде, висела копия с картины Давида…»[гл. 5: У столика].
11//16
…Пишите, борец за идею. — Выражение встречается в «Братьях Карамазовых», причем тоже в ироническом смысле: «Я знал одного „борца за идею»…» [ч. 2, кн. 6, III д, из бесед Зосимы]; более ранний его след теряется. О его ироническом узусе в раннесоветскую эпоху говорит цитата из «Хулио Хуренито» И. Эренбурга, где в Москве 1920-х гг. большевистский функционер, «добродушный толстяк», заказывает художникам «портреты: свой — одинокий (борец за идею), с женой (тоже борец)… жены борца и себя в семейном кругу (отдых борца)» [гл. 30].
11//17
— Какие деньги? — сказал Остап… — Вы, кажется, спросили про какие-то деньги? — Характерный интонационный рисунок, возможно, из стилизованной речи одесской босяцкой аристократии. Ср. у С. Юшкевича: «— Какая пуговица? — удивился Леон Дрей. — Вы, кажется, сказали — пуговица? Или мне, может быть, послышалось? » [Леон Дрей, 531].
11//18
Своими руками отдал ореховый гостиный гарнитур!.. Одному гобелену «Пастушка» цены нет! Ручная работа!.. — Продавцы и покупатели забывают о призрачности торгуемой мебели, о том, что она, собственно говоря, существует только на бумаге, что речь идет о «тенях» гарнитуров и гобеленов. Соавторы, как обычно, находят способ спроецировать советский элемент — распределение мебели по ордерам — на мотивы классической литературы, в данном случае гоголевские. Для Коробейникова ордера эти имеют всю ценность и реальность подлинных предметов, и он говорит о них с тем же жаром, с каким Собакевич расхваливает умерших крестьян и мастеровых: «Другой мошенник продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор… Вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей не делал, как только рессорные… Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме» [Гоголь, Мертвые души] и т. д.
Впрочем, случай Коробейникова несколько особый; его отношение к ордерам, помимо психологической мотивировки, может иметь и архетипическую, издавна связываемую с его профессией. Если,
