где она жила (он это знал); поезд недолго стоял на этой станции, и он даже не вышел из вагона, но из окна увидел молодую женщину с ребенком и подумал, что это она. Совершенно неизвестно, насколько это предположение было справедливо. Он говорил, что не испытал ничего особенного в это мгновение, во всяком случае, он не постарался даже установить, действительно ли это она или нет. Все это указывает на то, что это была не она; бессознательное его хотело лишь во что бы то ни стало удержать свою иллюзию. В скором времени он вернулся в Б., город, полный для него воспоминаний. Тогда он почувствовал, как нечто чуждое зашевелилось в его душе, жуткое чувство, предугаданное и описанное Ницше:
Недолго будешь ты томиться жаждой, сожженное сердце!
Я ощущаю веяние неведомых уст
Великая прохлада наступает.
Культурный человек уже не верит в демонов, а призывает врача. Наш больной хотел подвергнуться гипнозу. Тут его настигло безумие.
Что же происходило в его душе в это время? — Он рассказал мне об этом в полусознательном периоде, предшествовавшем выздоровлению, отрывистыми фразами, прерываемыми долгими паузами.
Жизнь его снова вошла в размеренную обыденную колею. Он погрузился в работу и забыл о бездне, которую носил в себе. Через несколько лет он опять вернулся в Б. Рок или демон? Снова он посетил знакомые места, и вновь его обступили давние воспоминания. Но на этот раз он не погрузился в хаотическую глубину, не потерял способности ориентироваться и не прерывал связи с действительностью. Борьба была менее тяжела. Он лишь делал гимнастику, занимался мускульными упражнениями, стараясь наверстать потерянное время. Затем наступает мечтательный период любовных песен, соответствующий победе первого психоза. В этот период — передаю дословно его выражения — ему чудится, точно во сне, что он стоит на границе двух миров, не будучи в состоянии разобрать, где действительность и где фантазия — по правую или по левую сторону. Тут он признается: «Говорят, что она замужем, но я этому не верю; я думаю, что она все еще ждет меня; я чувствую, что это так. Мне все кажется, что она не замужем и что моя любовь увенчается успехом».
То, что больной описывает этими словами — бледное подобие той сцены первого психоза, когда он как победитель стоял перед своей невестой. После этого разговора научные его интересы стали все более выдвигаться на первый план. Он неохотно стал говорить об интимной своей истории, все более вытесняя ее из своего сознания, и в конце концов стал упоминать о ней лишь мимоходом, точно она касалась не его. Дверь в подземный мир тихо затворилась. Осталось лишь до известной степени напряженное выражение лица и взгляд, хотя и видевший все происходящее в этом мире, но в то же время обращенный внутрь, как бы указывая на незаметную деятельность бессознательного, подготавливавшего новые разрушения своей неразрешенной задачи. Это — так называемое выздоровление от раннего слабоумия. До сих пор мы, психиатры, часто не могли удержаться от улыбки, читая старательное описание психоза, сделанное каким-либо поэтом. Подобные попытки считаются вообще совершенно неудачными, ибо говорят, что поэт обыкновенно вводит в психологию психоза черты, соответствующие его собственному пониманию последнего, но совершенно не подходящие к клинической картине болезни. Между тем, если только поэт не заимствует нужное ему описание из психологического учебника, то он обыкновенно вернее психиатра угадывает сущность болезни.
Приведенный мною случай отнюдь не представляется единичным. Мы имеем его прообраз, созданный одним из наших поэтов: это «Imago» Шпиттелера. Думаю, что этот роман Вам известен. Психологическая разница между творением поэта и душевной болезнью все же велика. Мир поэта есть мир проблем уже разрешенных, действительность же является неразрешенной проблемой. Душевная болезнь в точности отражает эту действительность. Даваемые ею разрешения суть лишь неудовлетворяющая иллюзия; выздоровление от нее — временный отказ от работы, которая бессознательно продолжается в глубине существа больного. В свое время неразрешенные вопросы вновь выступают наружу, создавая и инсценируя новые иллюзии.
Как видите, это сокращенный отрывок истории человечества.
Далеко не всегда бывает возможно получить благодаря психическому анализу столь ясную и точную картину болезни, о которой идет речь. Напротив, в большинстве случаев она является крайне запутанной и трудно понимаемой, ибо лишь весьма немногие из больных достигают полного выздоровления. Приведенный нами случай именно тем и замечателен, что переживший его больной пришел снова в совершенно нормальное состояние, благодаря чему оказалось возможным обозреть всю его болезнь. К сожалению, мы не всегда располагаем столь удачным стечением обстоятельств, ибо большая часть больных никогда не возвращается из мира сновидений в мир действительности, а продолжает блуждать в заколдованном лабиринте, вновь и вновь переживая все ту же старую историю: история эта бесконечно повторяется, точно в безвременном настоящем. Для таких больных часовая стрелка приостановлена: для них не существует ни времени, ни возможности дальнейшего развития. Им безразлично, два ли дня промелькнуло во время их сновидения или 30 лет. В моем отделении больницы находился пациент, пролежавший в кровати пять лет, совершенно погруженный в себя самого, никогда не проронивший ни одного слова. Я посещал его два раза в день. Я каждый раз подходил к его кровати и по привычке констатировал, что все идет по старому. Однажды, в ту минуту, как я хотел выйти из комнаты, за спиной раздался незнакомый мне голос: «Кто Вы? Что Вам тут нужно?» — Я с изумлением увидел, что казавшийся немым больной внезапно обрел голос и, по-видимому, сознание. Я отвечал, что я — его врач. Тогда он гневно спросил, отчего его тут держат взаперти? Отчего никто с ним не разговаривает? Его голос звучал оскорбленно, точно он нормальный человек, с которым дня два никто не хочет здороваться; Я сказал ему, что он уже пять лет лежит на кровати, не говоря ни одного слова, не реагируя ни на какие внешние явления. Он посмотрел на меня остановившимся, ничего не понимающим взглядом. Я, разумеется, попытался узнать, что происходило в его душе в течение этих пяти лет — но ничего не добился. Другой подобный же больной на вопрос о причине его молчания отвечал: «Я хотел щадить немецкий язык». [Я благодарен за этот пример моему коллеге Д-ру Абрахаму из Берлина. (С 1904 по 1907 гг. Карл Абрахам был сотрудником Юнга в штате клиники Бургхольцли в Цюрихе — ред.)] Эти примеры показывают, что часто нет возможности выяснить тайну, ибо сами больные не имеют ни охоты, ни интереса объяснять свои странные переживания большей частью они и не находят их странными.
Все же иногда самые симптомы болезни вскрывают нам ее психологическое содержание.
Одна больная провела 35 лет в Бургхольцли. Десятки лет она пролежала в кровати, не говоря ни одного слова, ни на что не реагируя; колени ее всегда были несколько приподняты, спина согнута, голова наклонена вперед. Она постоянно терла руки одна об другую, так что со временем натерла себе громадные мозоли. Большой и указательный пальцы правой руки были соединены как при шитье. Когда эта больная умерла года два тому назад, я поинтересовался, какой она была раньше. В Бургхольцли никто не помнил ее иначе как в кровати. Одна лишь старая главная сиделка припомнила, что когда-то видела пациентку сидящей на стуле в той же позе, в какой впоследствии я ее видел в кровати. Тогда она быстро и широко размахивала руками над правым коленом. Про нее говорили, что она шьет сапоги; потом что она их чистит. С годами размах ее рук все сокращался, и наконец осталось лишь слабое трение их одна о другую, причем лишь два пальца сохранили положение как при шитье. Я тщетно старался найти в старых заметках что-либо, касающееся прежней жизни больной. Когда к похоронам прибыл ее 70-летний брат, я осведомился у него, помнит ли он причину ее заболевания. Он ответил, что сестра кого-то любила, сватовство почему-то расстроилось; девушка приняла это так близко к сердцу, что впала в меланхолию. — Кто же был ее возлюбленный? Сапожник.
Итак, оказывается, что образ возлюбленного в течение 35 лет неотступно стоял перед больной — иначе придется допустить странную игру случая.
Можно было бы предположить, что подобные больные, производящие впечатление совершенных безумцев, и в действительности представляют собой лишь выжженные руины. Но это вряд ли справедливо. Часто случается возможным прямо доказать, что больные с известным любопытством подмечают все происходящее вокруг и все прекрасно запоминают. Этим объясняется то, что многие из них временами становятся разумными и развивают способности, которые считались давно уже утраченными. Такие моменты наступают иногда при тяжелых физических заболеваниях или незадолго перед смертью. С одним из моих пациентов невозможно было вести какого-либо разумного разговора. Он постоянно бессвязно бредил и произносил непонятные слова. Однажды он тяжело заболел физически; я ожидал, что лечение его будет весьма затруднительно. Но он точно переродился и превратился в приветливого, любезного пациента, с благодарностью следовавшего всем предписаниям врача. Злой, острый взгляд пропал; глаза его стали спокойны и вдумчивы. Однажды утром я вошел к нему с обычным приветствием: «С добрым утром! Как поживаете?» Но он предупредил меня знакомым восклицанием: «Вот опять явился один из этой стаи собак и обезьян и собирается разыгрывать Спасителя!» — Я сразу понял, что он справился с болезнью, и с этого мгновения все его благоразумие как ветром сдуло.
Из этих наблюдений можно заключить, что рассудок сохраняется, но оттеснен болезненными идеями, заполнившими ум больного.
Но что же заставляет психику столь мучительно трудиться над разрешением болезненных, бессмысленных идей? Новейшая теория до известной степени разрешает этот трудный вопрос, и в настоящее время мы положительно можем утверждать, что патологические представления потому так исключительно господствуют над психикой больного, что они порождены самыми важными вопросами, занимавшими его в нормальном состоянии, другими словами, что самые главные интересы психики в прежнем ее нормальном состоянии превращены в непонятную путаницу различных симптомов.
Примером может служить пациентка, уже 20 лет находящаяся в нашей больнице. Она издавна была загадкой для врачей, ибо бред ее бессмыслицей своей превосходил самую смелую фантазию.
Больная — портниха, родилась в 1845 году. Сестра ее рано сбилась с дороги и кончила проституцией. Сама пациентка вела жизнь вполне порядочную, одинокую и усердно работала. Она заболела в 1883 году, 38-ми лет, т. е. на пороге того возраста, когда рушатся многие иллюзии и мечты. Быстро развились бредовые идеи и галлюцинации, вскоре ставшие столь бессмысленными, что никто более
