выдержка, мужество и надежда его были прямо изумительны; он часто говорил: «Я решил, что не умру, но буду жить». Сила воли его такова, что в конце концов он превозмог болезнь и выздоровел. Это был истинный образец мужества». Ассоциации к мечу: «Старинный бронзовый меч, выкованный в незапамятную эпоху. Письмена напоминают мне древние наречия и исчезнувшие цивилизации. Меч есть заветное наследство человечества, оружие, служившее для нападений и отражения, защита в опасностях жизни».
Ясно, что молодой его друг был ему неоценимым примером того, каким образом благодаря твердой и бесстрашной решимости возможно преодолевать жизненные затруднения и опасности. Слова «я решил» (I will) являются выражением, издавна унаследованным человечеством и помогающим ему противостоять бесчисленным опасностям. Это как бы заветная гарантия, отличающая цивилизованного человека от животного, исключительно повинующегося безгласному инстинкту и естественным законам. Данное сновидение таким образом указывает больному новый путь, открывая ему более идеальную точку зрения, возвышающую его над детским самооплакиванием и позволяющую ему принять ту установку, которая всегда помогала человечеству преодолевать всякие угрозы и опасности.
Подобно тому как посредством анализа и редукции каузальный метод в конце концов сводит индивидуальные факты к основным всеобщим началам человеческой психологии, так и конструктивный метод, синтезируя индивидуальные наклонности, ведет к общечеловеческим целям.
В каждый данный момент психическое транзитивно, а, стало быть, с необходимостью определяется в двух аспектах. С одной стороны, в нем образно запечатлены остатки и следы всего прошлого, с другой — символически, а стало быть, в образах, выражено все то будущее, которому предстоит быть, поскольку психическое само его творит. Во всякий данный момент психическое является результатом и вершиной прошлого и в то же время символической формулой будущего. Будущее может быть лишь схоже с прошлым — в сущности же своей оно всегда ново и неповторяемо; таким образом, настоящая формула всегда несовершенна, подобна как бы зародышу по отношению к будущему. Можно сказать, что формула или отображение будущего символичны, поскольку они выражают его путем аналогии. Будущее может быть предсказано лишь до известных пределов, ибо оно лишь частично может быть выражено прошлым.
Но если понимать настоящее содержание психического как символическое выражение будущих свершений, то это содержание, несомненно, требует применения к себе конструктивных воззрений. Я чуть было не сказал «научных воззрений», но — современная наука, по-видимому, тождественна с каузальностью. Если же смотреть на психику исключительно каузально, то творческая ее функция совершенно ускользает. При всем желании понять другую ее сторону, это никогда не удается при исключительном применении каузального принципа, а лишь с помощью конструктивной точки зрения. Каузальное понимание сводит все психические явления к простейшему, конструктивное же разрабатывает сложнейшие настоящие содержания: таким образом оно, по необходимости, умозрительно. Схоластическое умозрение притязало на общезначимость, на долю же конструктивного понимания приходится лишь субъективная значимость. Когда приверженец умозрительной философии воображает, что постиг мироздание благодаря своей системе, он впадает в самообман: ему лишь удалось постичь самого себя, и данное самопостижение он наивнейшим образом проецирует на мироздание; это — хорошо известная основная ошибка умозрительной философии. Характерная черта современной научности представляет крайнюю реакцию на это проецирование. Современная наука пыталась создать объективную психологию. Учение Фрейда явилось вновь решительной реакцией на подобную психологию, ибо оно наоборот настойчиво выдвигает чрезвычайное значение психологии индивидуальной. Это и составляет бессмертную его заслугу. Именно это учение выдвинуло огромное значение индивидуального и субъективного в развитии объективного психологического процесса.
Субъективное умозрение не притязает на общезначимость, оно тождественно с конструктивным пониманием. Это есть субъективное творение; извне его нетрудно принять за так называемую «инфантильную фантазию» или, по меньшей мере, за несомненный ее продукт; с объективной точки зрения его и следует считать таковым, т. е. инфантильным продуктом, поскольку объективность тождественна с научностью и каузальностью. Если же смотреть на субъективное творение изнутри, то мы увидим, что оно означает искупление, Недаром Ницше говорит: «Творчество есть великое искупление страданий».
Применяя объективное понимание к фантазиям раннего слабоумия, мы будем вынуждены свести их к элементарным и общезначимым их основаниям. Это и делает Фрейд в вышеупомянутой своей статье. Но это лишь часть предстоящей работы. Другой же частью является конструктивное понимание данной системы фантазий. Вопрос тут в цели, которую больной хочет достигнуть, создавая их.
Современному научному мыслителю вопрос этот покажется странным. Психиатр прямо ответит пожатием плеч, ибо он глубоко убежден в общезначимости своей каузальности. Психику он знает как нечто выведенное, как реакцию; нередко можно слышать мнение, что она есть нечто вроде выделения мозга.
Но, изучая подобную болезненную систему без всякой предвзятой мысли, мы быстро убеждаемся в том, что она направлена на известную цель и что воля больного исключительно устремлена на довершение системы. Иные больные добросовестно разрабатывают свои системы с помощью обширнейших сравнительных материалов и доказательств. Другие довольствуются нагромождением синонимов, долженствующих обозначить цель, к которой они стремятся.
Фрейд понимает это стремление к цели ретроспективно: он смотрит на него как на удовлетворение инфантильных желаний в фантазиях. Адлер, бывший ученик Фрейда, сводит это целеустремление к удовлетворению воли к могуществу, достижению власти. Для него создание болезненной системы есть мужественный либо мужской протест, средство больного обезопасить свое угрожаемое превосходство. И это стремление и вся болезненная система, созданная с целью удовлетворить его, одинаково инфантильны. Отсюда нетрудно стать на сторону Фрейда при его отрицании взглядов Адлера, ибо он подчиняет инфантильное стремление к могуществу своему понятию инфантильного исполнения желаний.
Этот болезненный продукт под конструктивным углом зрения окажется ни инфантильным, ни — в своей внутренней сути — патологическим, а субъективным, т. е. его существование вполне оправдывается. Конструктивная точка зрения отрицательно относится к предположению, по которому такой субъективный продукт есть лишь символически замаскированное инфантильное желание или же упорно поддержанная фикция о превосходстве самого больного над окружающим. О субъективном психическом процессе можно судить извне, как и о всяком ином; но суждение это будет несостоятельно, ибо субъективное по самой природе своей не подлежит объективному суждению. Нельзя измерять пространство мерою веса. Субъективное можно понимать исключительно субъективно, другими словами — конструктивно. Всякое другое суждение несостоятельно.
Совершенное доверие, оказываемое с конструктивной точки зрения, естественно представляется насилием над человеческим разумом, если стоять на объективной точке зрения. Но, как только данное построение окажется явно субъективным, всякая аргументация против него отпадает сама собой. Конструктивное понимание также анализирует, но этот анализ не является исключительно редуктивным. Он разлагает болезненный продукт на типичные его компоненты. То, что рассматривается как «тип», в любой момент зависит от масштаба нашего опыта и знания. Даже наиболее индивидуальные системы не единственны в своем роде — они всегда обнаруживают явные аналогии с какими-либо другими системами. Сравнительный анализ многих систем установил известные их средние типы. Конструктивный метод посредством анализа подводит эти системы под общие типы, а не под универсальные принципы, подобно «сексуальности» или «стремлению к власти». Мы проводим известные параллели между индивидуальными творениями и общими типами с целью подвести более обширный фундамент под наши построения. В то же время благодаря этим параллелям становятся возможными и объективные сообщения. Не проводи мы их, наше построение осталось бы исключительно субъективным; мы бы применили к нему выражения и материалы понятные лишь для самого больного и для наблюдающего за ним, а не для публики, которой, разумеется, не могут быть известны индивидуальные мысли и выражения всякого данного случая.
Вышеупомянутые изыскания цюрихской школы в точности приводят изучаемые ими индивидуальные материалы. Тут мы находим множество типичных образов и сцеплений, являющихся очевидными параллелями известных мифологем. Подобные параллели исторических и этнографических творений и индивидуальных фантазий стали важнейшим источником сравнительного изучения болезненной психики. Нелегко без дальнейших обсуждений признать возможность подобного сравнения. Тут нужно лишь установить, действительно ли схожи сравниваемые творения. Вы, вероятно, возразите, что нельзя прямо сравнивать патологические творения с мифологическими. Но подобное возражение несостоятельно априори, ибо лишь после тщательного сравнения мы вправе определить, существует ли между ними какой-либо параллелизм, или нет. В настоящее время мы знаем, что оба они суть продукты творческой фантазии бессознательного. Один лишь опыт может показать, значимо или нет подобное сравнение. Все, что нам до сих пор стало известно, заставляет меня верить в возможность дальнейших успехов в этой области.
Я наглядно показал применение конструктивного метода в моем сочинении Метаморфозы и символы либидо. Тут разобраны фантазии молодой девушки, первоначально изложенные Флурнуа, известным профессором психологии Женевского университета. Моя книга вызвала бесчисленные недоразумения, впрочем, вполне понятные, принимая во внимание чрезвычайную трудность объективного приложения конструктивного метода.
Здесь я хотел бы коснуться некоторых пунктов, наиболее вызывающих недоразумения. Изучая случай, аналогичный случаю Шребера, разобранному Фрейдом, нетрудно убедиться, что подобные больные страдают преувеличенным желанием создать известную систему мира — лучше сказать, свою собственную мировую систему — то, что по-немецки выражается труднопереводимым словом Weltanschauung. [В русском языке это соответствует понятиям «мировоззрение» или «философия жизни» — ред.] Явное их усилие направлено к тому, чтобы создать систему, позволяющую им ассимилировать целую серию неизвестных им явлений их собственной психологии, или, иначе говоря, приспособить к миру свое собственное бессознательное. Результатом подобного усилия является субъективная система, на которую следует смотреть как на необходимый переход к окончательному приспособлению. Однако больной так и остается в этой переходной стадии и принимает свою, лишь предварительную и переходную формулировку за окончательное миропонимание. Таким образом он остается больным. Он не способен отделаться от субъективизма и поэтому никогда не сможет достигнуть объективного мышления, т. е. общезначимого мышления человеческого общества. Он никогда не достигает полного понимания, ибо остается при чисто субъективном самопознании, исключающем его общение с другими; Фейербах же говорит, что понимание действительно лишь в том случае, если оно согласуется с пониманием других разумных существ. Только таким образом возможно достигнуть приспособления к действительной жизни.
Несомненно, весьма многие люди в состоянии приспособиться, не усваивая никаких «взглядов» и не создавая никаких «понятий». Если они и доходят до общего взгляда, то это бывает лишь после приспособления. С другой же стороны, весьма много и таких, которые в состоянии приспосабливаться лишь посредством предварительного сложившегося понимания или формулировки предстоящей им задачи. Ко всему же ими не понятому они приспособиться не могут. Можно утверждать как общее правило, что и приспосабливаются они постольку, поскольку они в состоянии мышлением охватить данное положение. К последнему типу, как кажется, принадлежат все те больные, которых мы касаемся здесь.
Медицина разделяет функциональные нервные заболевания на две группы: в первую входят болезни, которые объединены общим названием истерии, во вторую — все те формы, которые французская школа именует психастении. Несмотря на то, что
