рынка, учреждения, и тому подобных вещей, и я не ищу свободы в этой сфере. Что я пришёл выяснить – возможно ли вообще быть внутренне свободным?».

На веранде ворковали голуби, перелетавшие с места на место, а из окна доносились резкие крики попугаев, и солнце сверкало на их ярко-зелёных крыльях.

– Что такое свобода? Это идея или чувство, которое порождается и взращивается мыслью, потому что она оказалась в плену проблем, тревог и тому подобного? Или свобода – результат, награда, вещь, которая находится в конце процесса? Свобода ли это, когда вы освобождаетесь от гнева? Или это способность делать то, что вы хотите сделать? Свобода ли это, когда вы считаете обязанность бременем – и отбрасываете её? Когда вы противитесь или уступаете – это свобода? Может ли мысль дать эту свободу, может ли дать её какое-либо действие?

«Боюсь, вам придётся продвигаться немного медленнее».

– Противоположна ли свобода рабству? Вот когда вы находитесь в тюрьме, знаете это, осознаёте все стесняющие ограничения тюрьмы, строите в воображении образ свободы – это свобода? Может ли воображение когда-либо дать свободу – или это причуда мысли? Что мы действительно знаем и что действительно существует – так это рабство, и рабство не только по отношению к внешним предметам, к дому, к семье, к работе, но рабство и во внутренней жизни, по отношению к наслаждению, которое доставляют господство и обладание, к страху, к вашим достижениям и к столь многому другому. Когда успех приносит большое наслаждение, мы никогда не говорим о свободе от него, мы даже не думаем о ней. Мы говорим о свободе лишь тогда, когда налицо боль. Мы связаны всем этим как во внутренней, так и во внешней жизни; и такое рабство – это именно то, что есть. А сопротивление тому, что есть, мы и называем свободой. Мы противимся тому, что есть, или мы убегаем от него или пытаемся его подавить – надеясь, благодаря этому прийти к какой-нибудь форме свободы. Во внутренней сфере мы знаем только два явления – рабство и сопротивление; и сопротивление создаёт рабство.

«Извините, я совсем этого не понимаю».

– Когда вы сопротивляетесь гневу или ненависти, что имеет место в действительности? Вы возводите стену против ненависти, но она всё ещё здесь, и стена просто скрывает её от вас. Или вы решаете не сердиться; но эта решимость есть часть гнева, и само противодействие ему усиливает гнев. Вы можете увидеть это внутри самого себя, если вы понаблюдаете за тем, что происходит. Если вы сопротивляетесь, контролируете, подавляете или стараетесь преодолеть – всё это одно и то же, так как всё это действия воли, – вы делаете стену противодействия более толстой, а потому становитесь всё более порабощённым, ограниченным, мелочным. И вот исходя именно из этой мелочности, из этой ограниченности, вы хотите быть свободным; но само это желание являет собой реакцию, которая сразу же создаёт другую преграду, ещё большую мелочность. Так мы и движемся – от одного противодействия, от одной преграды, к другому, придавая иногда этой стене сопротивления иную окраску, иное качество, какое-нибудь благородное название. Но сопротивление – это рабство, а рабство – это боль.

«Означает ли это, что во внешней жизни следует позволить каждому толкать себя, как ему заблагорассудится, а во внутренней – отпустить вожжи гнева и тому подобное?»

– Кажется, вы и не слушали того, что было сказано. Когда дело касается удовольствия, вы не возражаете против его толчков, против чувства наслаждения; но когда этот толчок становится болезненным, тут вы сопротивляетесь. Вы хотите быть свободным от боли, однако держитесь за удовольствие. Удерживание удовольствия и есть сопротивление.

Реагировать – естественно; если вы не реагируете физически на укол булавки, это значит, что у вас нечувствительность к боли. Так же и во внутренней жизни: если вы не реагируете, значит с вами творится что-то неладное. Но важен тот способ, каким вы реагируете, природа реакции, а не сама реакция. Когда вам кто-то льстит, вы реагируете; и реагируете, когда кто-то оскорбляет вас. В обоих случаях существует сопротивление: в первом сопротивление связано с удовольствием, во втором – со страданием. Вы сохраняете одно, другое же игнорируете, или желаете с ним бороться. Но и то и другое – сопротивление. Как удержание, так и отторжение являются формой сопротивления; а свобода – не сопротивление.

«Могу ли я реагировать без сопротивления, связанного с удовольствием или страданием?»

– А что думаете вы, сэр? Что чувствуете вы? Кому вы задаёте этот вопрос – мне или самому себе? И если на этот вопрос вам отвечает кто-то посторонний, какой-то посторонний посредник, тогда вы полагаетесь на него, тогда такая опора становится авторитетом, а это и означает сопротивление. Тогда вы снова желаете освободиться, уже от этого авторитета! Так как же вы можете задавать этот вопрос другому человеку?

«Вы могли бы указать мне на ответ; ведь если я сам увижу его, не будет никакого авторитета, не правда ли?»

– Но мы указали вам на то, что действительно есть. Сумейте увидеть то, что действительно есть, не реагируя на это удовольствием и болью. Свобода – это видение. Видеть – это свобода. Вы можете видеть только в свободе.

«Это видение может быть актом свободы, но какое воздействие оно окажет на моё рабство – которое представляет собой то, что есть, – на то самое, что увидено?»

– Когда вы говорите, что видение может быть актом свободы, это предположение, так что и ваше видение – тоже только предположение. Тогда на самом деле вы не видите того, что есть.

«Не знаю, сэр. Я вижу, что моя тёща изводит меня. Перестанет ли она так вести себя от того, что я увижу это?»

– Сумейте увидеть действия тёщи и сумейте увидеть свои реакции, без последующих реакций удовольствия и страдания. Сумейте увидеть их в свободе. Тогда ваше действие может проявиться в том, чтобы не обращать на её слова никакого внимания или же просто выйти из комнаты. Но когда вы таким образом выходите из комнаты, или не обращаете на неё внимания, это уже не сопротивление. Такое осознание без выбора – это свобода. Действие, проистекающее из этой свободы, нельзя предсказать, нельзя систематизировать или же облечь в рамки общепринятой морали. Это осознание без выбора не принадлежит какой-либо политике, какому-либо»изму»; оно не продукт мысли.

13

«Я хочу познать Бога!» – произнёс он с горячностью; слова эти он почти выкрикнул. Стервятники сидели на своём обычном дереве; на мосту грохотал поезд; продолжала течь река, здесь она была очень широкая, очень спокойная, глубокая. Этим ранним утром вы могли издалека почувствовать запах воды, и стоя на высоком берегу над рекой, вы могли ощутить этот запах, его свежесть, чистоту в утреннем воздухе. День ещё не испортил его. Через окно доносились крики попугаев, летевших на поля, а позднее они вернутся к тамаринду. Целые дюжины ворон летали высоко в небе взад и вперёд через реку; потом они также усядутся на деревья и среди полей по ту сторону реки. Стояло ясное зимнее утро, холодное, яркое; на небе не было ни облачка. Пока вы наблюдали за светом раннего утреннего солнца на реке, медитация продолжалась. Сам свет был частью этой медитации, когда вы глядели на яркую пляску воды среди спокойного утра – глядели не умом, придающим всему какой-то смысл, но глазами, которые видят свет и ничего больше.

Свет, подобно звуку, – нечто необыкновенное. Существует свет, который живописцы стараются нанести на свои полотна; есть свет, улавливаемый фотографическим аппаратом; есть свет одинокого светильника в тёмной ночи или свет на лице другого человека, свет, скрытый в глубине его глаз. Свет, видимый для глаз, – не свет на воде; этот свет настолько отличен, он настолько обширен, что не может войти в узкое поле глаза. Подобно звуку, он находится в непрерывном движении – внешнем и внутреннем, – как морской прилив. И если вы оставались очень спокойным, вы шли вместе с ним – не в воображении, не в чувственном переживании; вы шли вместе с ним, не зная об этом, вне временных измерений.

К красоте этого света, как и к любви, не следует прикасаться, не следует облекать её в слова. Но она была здесь – в тени, на улице, в доме, в окне по ту сторону дороги и в смехе этих детей. Без этого света то, что вы видите, так незначительно, ибо в этом свете – всё; этот свет медитации стоял на воде. Он снова будет здесь вечером, и ночью, и тогда, когда солнце поднимется над деревьями и превратит реку в золото. Медитация есть тот свет внутри ума, который освещает путь действию; и без этого света нет любви.

Это был крупный мужчина, чисто выбритый, и голова его была также обрита. Мы сидели на полу в этой комнатке с видом на реку. Пол был холодный, так как стояла зима. Он держался с достоинством, как человек, владевший немногим и не слишком опасавшийся того, что о нём говорят люди.

«Я хочу познать Бога. Я знаю, в наше время этот предмет вышел из моды. Студенты, подрастающее поколение – со всеми их мятежами, с их политической деятельностью, с их разумными и неразумными требованиями – насмехаются над всякой религией. Они тоже вполне правы – посмотрите, что сделали с ней священнослужители! Естественно, молодое поколение ничего этого не желает. По их представлениям и храмы и церкви существуют для эксплуатации человека. И они нисколько не доверяют иерархическому жреческому взгляду на жизнь, со всякими спасителями, церемониями и прочим вздором. Я согласен с ними; я помогал некоторым из них бунтовать против всего этого. Но сам я всё ещё хочу познать Бога. Я был коммунистом, но давно вышел из партии, потому что и у коммунистов также есть свои божества, свои догмы и свои теоретики. Я был настоящим, ревностным коммунистом, ведь вначале они наобещали всем нечто – великую, подлинную революцию. Но теперь у них всё идёт так же, как у капиталистов; они пошли по привычному пути мира. Я же брался за социальные реформы, я деятельно занимался политикой; но всё это осталось позади, потому что я не думаю, что человек когда-нибудь освободится от своего отчаяния, тревоги и страха при помощи науки и техники. Пожалуй, для этого существует только один путь. Я никоим образом не суеверен. И не думаю, что хоть сколько-нибудь боюсь жизни. Я прошёл через всё это, и, как видите, передо мною ещё много лет жизни. Я хочу