начните с другого конца. Будьте безмолвны, и вы найдёте.
«Но я не знаю, как быть безмолвным!»
– Вот вы опять оказались в том же положении»как», и нет конца этим»как». Всё знание – не на той стороне. Если вы знаете, то вы уже в могиле. Бытие не есть знание.
11
В свете безмолвия разрешаются все проблемы. Этот свет не рождён из древнего движения мысли. Не рождается он и из самопознания; его не зажечь ни временем, ни каким-либо действием воли. Он возникает в медитации. Медитация – не частное занятие, не личные поиски наслаждения; наслаждение всегда разделяет и отделяет. В разделении исчезает разделительная линия между вами и мной; в ней свет безмолвия разрушает знание»я».«Я»можно изучать без конца, так как оно изменяется изо дня в день, но его кругозор всегда ограничен, каким бы обширным мы его не представляли. Безмолвие является свободой, и свобода приходит с окончательным установлением полного порядка.
Этот лес был около самого моря. Постоянный ветер изуродовал сосны, оставив их невысокими и с ветвями, лишёнными хвои. Прошла весна, но к этим соснам она никогда не приходила. Она существовала, но где-то там, далеко от них, далеко от этого непрерывного ветра, солёного воздуха. Весна была там, цветущая, и каждая травинка, каждый цветок кричали о ней; свечки каждого расцветающего каштана были освещены солнцем. Там были утки с их утятами, были тюльпаны и нарциссы. А здесь была голая земля, без всякой тени, и каждое дерево страдало, искривлённое, оглушённое, оголённое. Море находилось слишком близко. Это место обладало и собственным качеством красоты, но глядело на далёкие леса с молчаливой тоской, потому что в этот день холодный ветер дул очень сильно; высокие волны и порывистые ветры отгоняли весну всё дальше, в глубь суши. Над морем висел туман; бегущие тучи покрывали всю землю, унося с собой каналы, леса и плоское побережье. Даже низкие тюльпаны дрожали, такие близкие к земле, и их сверкающий цвет казался волной яркого света над полем. Птицы жили в лесах, но не среди этих сосен; здесь же оставались всего один-два дрозда, с их ярко-жёлтыми клювами, и один или два голубя. Это было чудесно – видеть свет на воде.
Он был крупный мужчина, крепко сбитый, с большими руками, – человек, должно быть, очень богатый. Он коллекционировал картины современных художников и весьма гордился своей коллекцией, которую критики оценивали как очень хорошую. Когда он говорил вам об этом, можно было видеть огонёк гордости в его глазах. У него был пёс, большой, деятельный и полный игривости; он проявлял большую живость, чем его хозяин. Ему хотелось выбежать на траву среди дюн и побегать наперегонки с ветром, но он послушно сидел там, где ему велел сидеть хозяин, и вскоре он заскучал и заснул.
Собственность владеет нами больше, чем мы владеем ею. Замок, дом, картины, книги, знания – они становятся гораздо более важными, более существенными, чем человек.
Он сказал, что много читал, и по книгам его библиотеки вы могли видеть, что у него собраны все последние авторы. Говорил он о духовной мистике, о безумной тяге к наркотикам, которая пронеслась по всей стране. Здесь сидел богатый, преуспевающий человек – а за ним скрывались пустота и поверхностность, которые никогда невозможно заполнить ни книгами, ни картинами, ни познаниями в области торговли.
Такова печаль жизни – пустота, которую мы пытаемся заполнить всевозможными фокусами ума. Но пустота остаётся. Эта печаль – тщетное усилие обладать. Из этой попытки проистекает стремление к господству и утверждению»я»с его пустыми познаниями и богатыми воспоминаниями о вещах, которые ушли и уже никогда не вернутся. Именно эту пустоту и одиночество порождает изолирующая мысль и продолжает питать их созданным ею знанием.
Именно эта горечь тщетного усилия и разрушает человека. Мысль не столь хороша, как компьютер, но располагает он только орудием мысли, с которым встречает проблемы жизни, а потому эти проблемы и разрушают его. Это та горечь понапрасну истраченной жизни, которую человек осознаёт, возможно, только в момент своей смерти – однако тогда будет слишком уж поздно.
Поэтому собственность, характер, достижения, домовитая, занятая семьёй жена становятся ужасно важными, и эта горечь изгоняет любовь. У вас есть либо одно, либо другое; иметь и то и другое вы не можете. Одно порождает цинизм и горечь как единственный результат жизни человека; другое же – дальше всех лесов и холмов.
12
Воображению и мысли нет места в медитации. Они ведут к рабству, а медитация приносит свободу. Доброе и приятное – разные вещи; одно приносит свободу, другое приводит к рабской зависимости от времени. Медитация – это свобода от времени. Время – наблюдающий, переживающий и мыслящий; время – мысль; медитация – выход и восхождение за пределы проявлений времени.
Воображение – всегда в поле времени; каким бы скрытым и тайным оно ни было, оно будет действовать. Это действие неизбежно приводит к конфликту и к зависимости от времени. Медитировать – значит быть чистым от времени.
Это озеро можно было увидеть издалека, за много миль. Вы добирались до него по извилистым дорогам, проходившим через поля зерновых и сосновые леса. Это была очень опрятная страна. Дороги были очень чистые, и на фермах с их домашним скотом, с лошадьми, с курами и свиньями царил образцовый порядок. Вы направлялись вниз, к озеру, пересекая холмистую местность, и со всех сторон высились покрытые снегом горы. Стояла очень ясная погода и снег искрился в свете раннего утра.
В этой стране много столетий не было войн; здесь ощущалась прочная безопасность, невозмутимая рутина повседневной жизни, приносящая с собой скуку и безразличие установившегося общества при хорошем правительстве.
Дорога была ровная, в хорошем состоянии, и достаточно широкая, чтобы автомобили легко могли разъехаться; теперь, перевалив через холм, вы оказались среди фруктовых садов. Немного подальше находился небольшой участок табака, и когда вы подходили ближе, вы могли ощутить сильный запах его зреющих цветов.
В то утро, когда вы спускались с высоты, начинало теплеть, и воздух был достаточно плотным. Мир страны входил в ваше сердце и вы становились частью земли.
Был день ранней весны. С севера дул прохладный ветер, и тени от солнца уже начинали становиться резкими. Высокий и тяжёлый эвкалипт мягко раскачивался на фоне дома; пел единственный дрозд – и вы могли увидеть его с того места, где сидели. Должно быть, он чувствовал себя довольно одиноко, ведь птиц в то утро было очень немного. На стене над садом уселись в линию воробьи. Сад содержался весьма скверно; не мешало бы скосить траву на газоне. Днём выходили дети и играли, и вы слышали их крики и смех. Они гонялись друг за другом среди деревьев и играли в прятки, и звонкий смех детей наполнял воздух.
Во время ланча за столом собралось около восьми человек. Один из них был кинорежиссёром, другой – пианистом; и был также молодой студент какого-то университета. Они беседовали о политике, бунтах в Америке, о войне, которая всё продолжалась и продолжалась; шёл непринуждённый разговор ни о чём. Внезапно режиссёр сказал: «Нам, людям старшего поколения, нет места в наступающем новом мире. Один весьма известный писатель выступал недавно в университете, так студенты буквально разорвали его на куски, он остался ни с чем. То, что он говорил, не имело никакого отношения к тому, чего хотят студенты, о чём они думают и чего добиваются. Он отстаивал свои взгляды, свою значительность и свой образ жизни, а студентам ничего этого не нужно. Поскольку я с ним знаком, мне известно, что он почувствовал. Он совершенно растерялся, хотя и не хотел признавать этого. Ему хотелось, чтобы новое поколение приняло его, а им не нужен его респектабельный традиционный образ жизни, хотя в своих книгах он писал о какой-то оформившейся перемене… Лично я вижу, – продолжал режиссёр, – что не имею никакой связи и никакого соприкосновения с кем-либо из молодого поколения. Я чувствую, что мы – лицемеры».
Это было сказано человеком, имя которого было хорошо известно по многим авангардным кинофильмам. Он не выказывал горечи по этому поводу. Он просто констатировал факт с улыбкой и пожатием плеч. Что в нём было особенно приятно, так это его откровенность с тем налётом смирения, что часто ей сопутствует.
Пианист был совсем молод. Он отказался от своей многообещающей карьеры, так как решил, что весь этот мир импресарио и концертов, с его рекламой и деньгами, является разукрашенным вымогательством. Сам же он хотел жить жизнью совсем другого рода – религиозной жизнью.
Он сказал: «То же самое происходит и во всём мире. Я только что вернулся из Индии. Там разрыв между старым и новым, пожалуй, даже ещё шире. Там невероятно сильны традиции, старое страшно живуче, и, по всей вероятности, молодое поколение будет им поглощено. Но надеюсь, что останутся хотя бы немногие, кто начнёт сопротивляться и начнёт движение в другом направлении.
И я заметил, так как немного путешествовал, что молодое поколение (я ведь стар в сравнении с молодёжью) всё больше и больше отказывается от установленного порядка. Возможно, они запутались в мире наркотиков и восточной мистики, но у них есть перспектива, есть новая жизненность. Они отвергают церковь, жирного жреца, изощрённую иерархию религиозного мира. Они не желают иметь ничего общего с политикой и с войнами. Возможно, из их среды придёт росток нового».
Студент университета всё это время молча ел спагетти и смотрел в окно; но он, как и другие, внимательно следил за разговором. Он был довольно застенчив; хотя ему не нравилось учение, он посещал университет и слушал профессоров, не способных научить его надлежащим образом. Он много читал; ему нравилась английская литература, как и литература собственной страны, – он уже говорил об этом раньше во время встреч за столом, да и в другое время.
Он сказал: «Хотя мне всего лишь двадцать, я уже стар по сравнению с пятнадцатилетними. Их мозги работают быстрее, и они более проницательны, видят вещи яснее, доходят до сути дела раньше меня. Кажется, они знают гораздо больше, я чувствую себя старым по сравнению с ними. Но я совершенно согласен с тем, что вы сказали. Вы чувствуете, что вы – лицемеры, которые говорят одно, а делают другое. Это видно на примере политиков и священнослужителей, но я не понимаю, почему другие должны вступать в этот мир лицемерия? Ваша мораль отвратительна; вы хотите войны.
Что касается нас, мы не испытываем ненависти ни к негру, ни к человеку с тёмной кожей, ни к человеку с кожей какого-то другого цвета. Мы чувствуем себя свободно
