было ясным и ярко-голубым. Тени были четкими и глубокими, и вверху на холме прямо поднимался столб дыма. Там что-то сжигали, и можно было услышать голоса. На наклоне стоял небольшой дом, но хорошо укрытый, с собственным маленьким садом, к которому проявляли любовь и заботу. Но этим утром он был частью всего существования, и стена вокруг сада казалась такой ненужной. На той стене росли ползучие растения, которые скрывали камни, но то здесь, то там они проглядывали. Это были красивые камни, омытые многими дождями, и на них рос серо-зеленый мох. За стеной было что-то наподобие дикой местности, и так или иначе эта дикая местность была частью сада. От ворот сада тропинка вела к деревне, где стояла обветшалая старая церковь с кладбищем позади нее. Очень мало людей приходило в церковь, даже по воскресеньям, главным образом, старики, и в будние дни не приходил никто, потому что в деревне были другие развлечения. Маленький дизельный локомотив с двумя вагонами, бежевый с красным, дважды в день отправлялся в более крупный город. Поезд был всегда заполнен веселой, болтающей толпой. За деревней другая тропинка сворачивала направо, мягко взбираясь на холм. На той тропинке вам повстречался бы случайный крестьянин, что-то несущий, и он пройдет мимо вас с ворчанием. На другой стороне холма тропинка спускалась вниз к густому лесу, куда никогда не проникало солнце. И уходить с сияющего солнечного света в прохладную тень леса был подобно тайному благословению. Никто, казалось, не ходил тем путем, и лес была заброшенным. Темная зелень сочной листвы освежала глаза и ум. Там можно сидеть в полной тишине. Даже легкий ветерок утих, ни один листочек не шевелился, и возникло то странное спокойствие, которое приходит в места, не часто посещаемые людьми. Вдали лаяла собака, и коричневый олень пересек тропу с легкой неспешностью.
Он был пожилым человеком, набожным и жаждущим сочувствия и благословения. Он объяснил, что регулярно в течение нескольких лет ездил к какому-то учителю на севере, чтобы послушать его объяснительные беседы о священных писаниях, а сейчас двигается, чтобы воссоединиться со своей семьей на юге.
«Один друг сообщил мне, что вы здесь проводите несколько бесед, и я остался, чтобы посетить их. Я тщательно и внимательно вслушивался во все, что вы говорили, и знаю то, что вы думаете о направляющих помощниках и об авторитете. Я полностью не согласен с вами, потому что мы, люди, нуждаемся в помощи от тех, кто может предложить ее, и тот факт, что кто-то с удовольствием принимает такую помощь, не делает из него последователя».
Естественно, желание руководства приводит к соответствию, а ум, который соответствует, неспособен к обнаружению истинного.
«Но я не пытаюсь соответствовать, я не доверчив, и при этом я не следую вслепую. Наоборот, я использую свой разум, подвергаю сомнению все то, о чем говорит этот учитель, к которому я еду».
Искать просвещения у другого, без самопознания, означает слепо следовать. Всякое следование происходит вслепую.
«Я не думаю, что способен проникнуть через более глубокие слои „я“, и поэтому ищу помощи. Мой приход к вам за помощью не делает из меня вашего последователя».
Если можно заметить, сэр, установление авторитета – сложный вопрос. Проследование за другим – просто следствие более глубокой причины, и без понимания этой причины, внешне следуете ли вы или нет – имеет очень маленькое значение. Желание прибыть, чтобы достичь другого берега, является началом нашего человеческого поиска. Мы жаждем успеха, стабильности, комфорта, любви, длительного состояния умиротворения, а если ум не свободен от этого желания, то обязательно будет следование прямым или окольным путем. Следование – это просто признак страстного желания безопасности.
«Я действительно хочу достичь другого берега, как вы выразились, и возьму любую лодку, которая перевезет меня через реку. Для меня важна не лодка, а другой берег».
Важен не другой берег, а река и берег, на котором вы стоите. Река – это жизнь, каждодневное проживание с его необычайной красотой, с его радостью и восхищением, с его уродством, болью и горечью. Жизнь является всеобъемлющим комплексом всех этих явлений, это не просто проход, через который надо как-то пройти, и вы должны это понять и не устремлять свой взор на другой берег. Вы и есть эта жизнь с завистью, насилием, проходящей любовью, амбициями, расстройством, страхом. И вы – это также страстное желание убежать от всего сказанного к тому, что вы называете другим берегом, постоянным, душой, Атманом, Богом и так далее. Без понимания жизни, без освобождения от зависти, с удовольствиями и болями из-за нее, другой берег – всего лишь миф, иллюзия, идеал, изобретенный испуганным умом в его поиске безопасности. Необходимо заложить правильный фундамент, иначе дом, каким бы благородным он ни был, не будет стоять.
«Я уже напуган, а вы добавляете к моему страху новый, вы не убираете его от меня. Мой друг сказал мне, что вас нелегко понять, и я понимаю, почему. Но считаю, что я серьезен и действительно хочу кое-чего большего, чем простую иллюзию. Я совершенно согласен, что нужно заложить правильный фундамент, но самому прочувствовать, что есть истинное и что есть ложное, является другим вопросом».
Нисколько, сэр. Конфликт зависти, с ее удовольствием и болью, неизбежно порождает замешательство, как внешнее, так и внутреннее. Только когда есть свобода от этого замешательства, ум может открыть, что является истинным. Всякая деятельность сбитого с толку ума ведут только к дальнейшему замешательству.
«Как мне освободиться от замешательства?»
«Как» подразумевает постепенное освобождение, но замешательство нельзя прояснять по частям, в то время как остальные части ума останутся сбитыми с толку, так как та часть, которая прояснена, скоро снова становится запутанной. Вопрос, как прояснить это замешательство, возникает только тогда, когда ваш ум все еще озабочен другим берегом. Вы не видите полногое значения жадности или насилия, или чего-то подобного. Вы только хотите избавиться от них, чтобы достигнуть чего-то еще. Если бы вас полностью волновала зависть и страдание как ее результат, вы бы никогда не спрашивали, как избавиться от нее. Понимание зависти – это целостное действие, в то время «как» подразумевает под собой постепенное достижение свободы, что является всего лишь действием из-за замешательства.
«Что вы подразумеваете под целостным действием?»
Чтобы понять целостное действие, мы должны исследовать разделение между думающим и его мыслью.
«Не существует ли наблюдателя, который стоит над думающим и его мыслями? Я чувствую, что существует. В один блаженный момент я испытал это состояние».
Такие переживания – результат деятельности ума, который был сформирован традицией и тысячами влияний. Религиозные видения христианина будут весьма отличаться от таковых индуса или мусульманина, так как все по существу основаны на особого рода условностях ума. Критерий истинности – это не переживание, а то состояние, в котором ни переживающего, ни переживания больше не существует.
«Вы имеете в виду состояние самадхи?»
Нет, сэр. Используя это слово, вы просто-напросто указываете описание опыта других.
«Неужели нет наблюдателя вне и над думающим и его мыслями? Я совершенно определенно чувствую, что есть».
Начинать с умозаключения означает прекращение всякого размышления, не так ли?
«Но это не умозаключение, сэр. Я знаю, я почувствовал его истинность».
Тот, кто говорит, что он знает, не знает. То, что вы знаете или чувствуете, является истинным, это то, чему вас научили. Другой, которому доведется по-другому быть обученным его обществом, его культурой, будет утверждать с равной степенью откровенности, что его знание и опыт показывают ему, что нет никакого наивысшего наблюдателя. Вы оба, приверженец и противник, находитесь в равной категории, верно ведь? Вы оба начинаете с умозаключения и с опыта, основанных на ваших условностях, не так ли?
«Когда вы освещаете это таким образом, то действительно кажется, что я заблуждаюсь, но я все еще не убежден».
Я не пытаюсь вводить вас в заблуждение или убеждать в чем-либо. Я только указываю на некоторые вещи, которые вам стоит исследовать.
«После тщательного чтения и изучения я вообразил, что полностью обдумал этот вопрос о наблюдателе и наблюдаемом. Мне кажется, что как глаз видит цветок, а ум наблюдает через глаз, так и за умом должна иметься сущность, которая осознает целостный процесс, то есть и ум, и глаз, и цветок».
Давайте исследовать это без утверждения, без поспешности или догматизма. Как возникает размышление? Есть восприятие, контакт, ощущение, а затем мысль, основанная на памяти, говорит: «Это роза». Мысль создает мыслителя, именно процесс размышления дает жизнь мыслителю. Сначала появляется мысль, а затем думающий, а не наоборот. Если мы не уясним это как факт, нас будут вводит в разного рода заблуждения.
«Но существует разделение, промежуток, узкий или широкий, между мыслителем и его мыслью. И не указывает ли это на то, что сначала возник мыслитель?»
Давайте посмотрим. Воспринимая себя как непостоянное, находящееся в опасности и желающее постоянства, безопасности, мысль привносит в бытие думающего, а затем подталкивает думающего к более и более высоким уровням постоянства. Так что существует кажущийся неразрывный промежуток между мыслителем и его мыслью, между наблюдателем и наблюдаемым, но весь этот процесс протекает все-таки в пределах области мысли, не так ли?
«Вы хотите сказать, сэр, что наблюдателя в действительности нет, что он является столь же непостоянным, как и мысль? Мне трудно поверить в это».
Вы можете называть его душой, Атманом, или каким пожелаете именем, но наблюдатель – это все еще творение мысли. Пока мысль каким-то образом связана с наблюдателем, или наблюдатель управляет, формирует мысль, он все еще находится в пределах области мысли, в пределах процесса времени.
«Как мой разум возражает против этого! Все же, несмотря на мое внутреннее состояние, я начинаю понимать, что это факт. А если это факт, тогда существует только процесс мышления и никакого мыслителя».
Это так, верно? Мысль породила наблюдателя, мыслителя, осознающего или не осознающего цензора, который постоянно судит, осуждает, сравнивает. Именно наблюдатель вечно в конфликте с его мыслями, вечно прилагает усилие, чтобы направлять их.
«Пожалуйста, немного помедленнее. Я действительно хочу прочувствовать сам. Вы указываете, что любая форма усилия, благородного или позорного, является результатом этого искусственного, иллюзорного разделения между мыслителем и его мыслями. Но вы пробуете устранить усилие? Разве усилие не необходимо для всякого изменения?»
