реальностью боли, которую шип причиняет вашей ноге, тогда есть сострадание, любовь. Тогда вы уже открыли дверь к этому цельному чувству сострадания. Сострадающий человек знает правильное действие. Без любви вы пробуете выяснить то, что нужно сделать правильно, и ваше действие только приводит к большему вреду и страданию, это действие политиков и реформаторов. Без любви вы не сможете понять жестокость, что-то типа мира может быть установлено с помощью господства террора, но война, убийство продолжатся на ином уровне нашего существования.
«В нас нет сострадания, сэр, и это есть реальный источник нашего страдания, – с чувством сказал первый. – Мы черствы внутри, что-то уродливое в нас самих, но мы хороним это под любезными словами и внешне великодушными поступками. В сердце у нас злокачественная опухоль, несмотря на нашу веру и социальные реформы. Именно в собственном сердце нужно вырвать это, и затем можно садить новое семя. Само воздействие этого – вот жизнь нового семени. Воздействие началось, и путь семени принесет плоды».
Быть разумным – значит быть простым
Море было очень синим, и садящееся солнце едва касалось верхушек низко висевших облаков. Мальчик тринадцати или четырнадцати лет во влажной одежде стоял у автомобиля, дрожа и притворяясь глухим. Он попрошайничал и очень хорошо играл. Получив несколько монет, он ушел, перебегая через пески. Волны мягко накатывались, и они полностью не стирали следы, когда проходили по ним. Крабы катались на волнах и избегали человеческих ног, они позволяли себе быть пойманными волной и сыпучими песками, но они снова подползали, готовые к следующей волне. Сидя на нескольких бревнах, связанных вместе, какой-то мужчина прибыл только что из моря, и он теперь плыл с двумя большими рыбинами. Он был смугл, обожженный жарким солнцем. Приближаясь к берегу с ловкостью и непринужденностью, он протянул свой плот далеко на сухой песок, вне досягаемости волн. Чуть дальше, выгибаясь в сторону моря, была пальмовая роща, а за ней город. Пароход на горизонте стоял, как будто неподвижный, и с севера дул нежный ветерок. Это был час величественной красоты и спокойствия, в который земля и небо встречались. Вы могли сидеть на песке и наблюдать, как волны накатывались и откатывались бесконечно, и их ритмичное движение, казалось, передавалось земле. Ваш ум был оживлен, но не так, как беспокойное море. Он был оживлен и достигал горизонта. У него не было ни высоты, ни глубины, он не был ни далеко, ни близко, не было центра, от которого можно было бы измерить или объять целое. Море, небо и земля были все там, но не было никакого наблюдателя. Было обширное пространство и неизмеримый свет. Свет садящегося солнца падал на деревья, в нем купалась деревня, и его можно было заметить за рекой. Но это был свет, который никогда не зажигают, свет, который сияет вечно. И, удивительно, в нем не было никаких теней, вы не отбрасывали тень ни с какой стороны. Вы не спали, вы не закрыли глаза, потому что сейчас звезды становились видимыми. Но закрывали ли вы глаза или держали их открытыми, свет был всегда там. Его было не поймать и не поместить в святыню.
Мать троих детей, она казалась простой, тихой и скромной, а ее глаза были живыми и наблюдательными, они принимали участие во многом. Когда она заговорила, ее довольно нервная застенчивость исчезла, но она оставалась спокойно осторожной. Ее старший сын получил образование за границей и теперь работал инженером по электронике, второй сын имел хорошую работу на текстильной фабрике, и самый младший только заканчивал колледж. Они все были хорошими мальчиками, говорила она, и можно было видеть, что она гордилась ими. Несколько лет назад они потеряли отца, но он позаботился о том, чтобы они получили хорошее образование и себя обеспечивали. То немногое, что он имел, он оставил ей, и она ни в чем не нуждалась, поскольку потребностей у нее было мало. В этот момент она прекратила говорить, и очевидно ей было трудно высказать то, что было у нее на уме. Чувствуя, что она хотела поговорить о чем-то, я, колеблясь, спросил ее:
– Вы любите ваших детей?
«Конечно, люблю, – ответила она быстро, довольная началом. – А кто не любит своих детей? Я воспитала их с любовью и заботой и была занята все эти годы их прибытиями и продвижением, их печалями и радостями, и всеми другими вещами, о которых заботится мать. Они очень хорошие дети и очень добры ко мне. Они все преуспели в учебе, и они пойдут своим путем в жизни. Возможно, они не оставят свой след в мире, но, в конце концов, немногие оставляют. Мы все сейчас живем вместе, и, когда они женятся, я останусь с одним из них, если будет необходимость. Конечно, у меня есть собственный дом, и я в финансовом плане не завишу от них. Но странно, что вы задали мне этот вопрос».
«Ну, я никогда прежде ни кем не говорила о себе, даже с моей сестрой или с последним мужем, и, когда внезапно задают такой вопрос, это кажется довольно странным. Хотя я действительно хочу говорить с вами об этом. Потребовалось много храбрости, чтобы прийти и встретиться с вами, но сейчас я довольна, что пришла, и что вы настолько облегчили для меня разговор. Я всегда была слушателем, но не в вашем смысле слова. Раньше я слушала мужа и его деловых партнеров всякий раз, когда они заходили. Я слушала своих детей и друзей. Но никто, казалось, не хотел послушать меня, и большей частью я молчала. Выслушивая других, сам учишься, но по большому счету из того, что слышишь, ничто не является незнакомым. Мужчины сплетничали так же, как и женщины, кроме того, жаловались на свою работу и жалованье, некоторые из них говорили о желанном для них продвижении по службе, другие о социальной реформе, о работе в деревне или что сказал гуру. Я слушала их и никогда не открывала кому-то из них сердце. Некоторые были более умны, а другие более глупы, чем я, но большей частью они не очень-то отличались от меня. Я наслаждаюсь музыкой, но я слушаю ее другим слухом. Я, кажется, слушаю того или иного почти все время, но также есть еще кое-что, что я слушаю, но что всегда ускользает от меня. Могу я говорить об этом?»
«Да, наверное, это так. Понимаете, мне скоро сорок пять, большинство лет я отдала заботам о других. Я была занята тысячью и одной вещью целый день и каждый день. Муж умер пять лет назад, и с тех пор я была занята детьми больше обычного. А сейчас, странным образом, я все время думаю о себе. На днях я с моей невесткой посетила вашу беседу, и что-то в моем сердце защемило, то, что, как я всегда знала, было там. Я не могу очень хорошо это выразить, и надеюсь, что вы поймете, о чем таком я хочу поговорить».
«Хотелось бы, чтобы вы помогли».
Трудно быть простым прямо до конца чего-нибудь, не так ли? Мы испытываем что-то, что само по себе является простым, но вскоре оно становится сложным. Трудно удержать его в пределах границ его первоначальной простоты. Разве вы не чувствуете, что это так?
«В некотором смысле, да. В моем сердце есть что-то простое, но я не знаю, что все это означает».
Вы сказали, что любите ваших детей. Каково значение того слова «любовь»?
«Я сказала вам, что это означает. Любить детей – значит заботиться о них, следить, чтобы они не причинили себе вреда, чтобы они не наделали слишком много ошибок. Это значит помогать им готовиться к хорошей работе, видеть их счастливо женатых и так далее».
И это все?
«Чего же больше может сделать мать?»
Если позволите спросить, ваша любовь к вашим детям заполняет вашу жизнь целиком, или только ее часть?
«Нет, – призналась она. – Я люблю их, но это никогда не заполняло мою жизнь целиком. Взаимоотношения с моим мужем – это было другое. Он мог бы заполнить мою жизнь, но не дети. И теперь, когда они выросли, они живут своей жизнью. Они любят меня, и я люблю их, но отношения между мужчиной и его женой другие, и они найдут свою полноту жизни в женитьбе на достойной женщине».
Вы никогда не хотели, чтобы ваши дети были правильно образованы, так, чтобы они помогли бы предотвращать войны, не были убитыми ради какой-то идеи или удовлетворять жажду власти какого-нибудь политика? Разве ваша любовь не вынуждает вас хотеть помочь им построить иной вид общества, общества, в котором ненависть, антагонизм, зависть прекратят существовать?
«Но что могу я сделать для этого? Я сама не была должным образом образована, и как так возможно, чтобы я могла помогать создавать новый социальный порядок?»
Разве вы не чувствуете в себе силы для этого?
«Боюсь, что нет. А мы вообще чувствуем в себе силу для чего-нибудь?»
Тогда любовь – это не кое-что сильное, жизненно важное, срочное?
«Она должна быть такой, но у большинства из нас это не так. Я люблю сыновей, молюсь, чтобы ничего плохого с ними не случилось. Если случится, что мне останется делать, кроме как проливать горькие слезы по ним?»
Если в вас есть любовь, разве она не достаточно сильна, чтобы заставить вас действовать? Ревность, как и ненависть, сильна, и она вызывает мощное, решительное действие, но ревность – это не любовь. Тогда знаем ли мы в действительности, что такое любовь.
«Я всегда думала, что любила своих детей, даже при том, что это не было самым великим в моей жизни».
Есть ли тогда более великая любовь в вашей жизни, чем ваша любовь к детям?
Было нелегко приближаться к этой точке, и она чувствовала себя неловко и смущенно, поскольку мы подошли к ней. В течение некоторого времени она не говорила, и мы сидели, не проронив ни слова.
«Я никогда по-настоящему не любила, – тихо начала она. – Я никогда не питала очень глубоких чувств по отношению к кому либо. Бывало, я очень ревновала, и это было очень сильное чувство. Оно разъедало мое сердце и делало меня
