с его противоречиями и страданиями. Любовь – это не то, что нужно преследовать, достигать, ее не купить за практику добродетели. Все такие стремления – это пути «я», желания, а с желанием всегда есть боль противоречия.

   «Что мне делать?»

   Дул свежий и прохладный ветер. Воздух из окружающей полупустыни не был сухим, он приходил с далеких гор. Эти горы были одними из самых высоких в мире, большая цепь их тянулась от северо-запада до юго-востока. Они были массивными и величественными, что являло собой невероятное зрелище. Особенно, когда вы видели их ранним утром, после того, как солнце ложится на спящую землю. Их высокие пики, светясь нежно-розовым цветом, выделялись потрясающе ясно на фоне бледного голубого неба. Когда солнце поднялось выше, равнины покрылись длинными тенями. Вскоре те таинственные пики исчезнут в облаках, но прежде, чем удалятся, они оставят свое благословение на долинах, реках и городах. Хотя вы больше не могли их видеть, вы могли чувствовать, что они там, тихие, огромные и бесконечные.

   Вдоль дороги, напевая, шел нищий. Он был слепой, и его вел какой-то ребенок. Люди проходили мимо него, и иногда кто-то, бывало, бросал монету или две в банку, которую он держал в одной руке. Он продолжал петь, не обращая внимания на дребезжание монет. Из большого дома вышел слуга, бросил монету в банку, пробормотал что-то и возвратился назад, закрывая за собой ворота. Попугаи разлетались на день в их сумасшедшем и шумном полете. Они полетят к полям и лесам, но к вечеру снова вернутся на ночь к деревьям вдоль дороги. Там было безопаснее, хотя уличные фонари располагались почти у кроны деревьев. Множество других птиц, казалось, оставались днем в городе, и на большой лужайке некоторые из них пытались поймать сонных червей. Мимо прошел мальчик, играя на флейте. Он был тощий и босой, а походка – несколько чванливой и самодовольной. Казалось, что его ноги не заботились о том, куда они ступали. Он сам был флейтой, а песня угадывалась в его глазах. Идя позади него, вы чувствовали, что он был первым мальчиком с флейтой во всем мире. И, в некотором роде, он им и был, поскольку не обращал никакого внимания ни на автомобиль, который промчался мимо, ни на дремавшего полицейского, стоящего на углу, ни на женщину с вязанской дров на голове. Он был потерян для мира, но его песня продолжалась. И так начинался новый день.

   Комната казалась не очень большой, и тем немногим людям, которые пришли, было довольно тесно. Они все были разных возрастов: старик с юной дочерью, супружеская пара и студент колледжа. Они, очевидно, не знали друг друга, и каждый стремился поговорить о собственной проблеме, не желая сталкиваться с проблемами других. Девочка сидела около отца, застенчивая и очень тихая. Ей, наверное, было приблизительно десять. На ней была опрятная одежда, а волосы украшены цветком. Некоторое время в комнате царила тишина. Студентбыл нетерпелив, казалось, он ждал целую вечность, чтобы поговорить, и старик предпочел позволить высказаться другим. Наконец, довольно нервно, молодой человек начал.

   «Я сейчас на последнем курсе в колледже, где изучаю инженерное дело, но так или иначе меня, кажется, не интересует какая-то карьера. Я просто не знаю, чем хочу заниматься. Моего отца, адвоката, не волнуют мои проблемы, пока я делаю что-то. Конечно, так как я изучаю инженерное дело, ему хотелось бы, чтобы я стал инженером. Но я не питаю ни малейшего интереса к этому. Я сказал ему об этом, но он ответил, что интерес придет, как только я начну зарабатывать на жизнь. У меня есть несколько друзей, которые получили различные специальности и теперь зарабатывают этим себе на жизнь. Но большинство из них уже разочаровались своими профессиями, и какими они будут несколькими годами позже, одному только Богу известно. Я не хочу, чтобы это случилось и со мной, но уверен, что так будет, если я стану инженером. Поверьте, я не экзаменов боюсь. Я могу сдать их достаточно легко, и я не хвастаюсь. Мне просто не нравится профессия инженера, и ничто иное, кажется, тоже не интересует меня. Я немного писал и баловался живописью, но такой вид деятельности не очень многое дает в материальном плане. Мой отец только заинтересован в проталкивании меня на работу, и он мог бы найти для меня хорошую работу, но я предвижу, что со мной случится, если я приму ее. Я испытываю желание бросить все и оставить колледж, не дожидаясь сдачи заключительных экзаменов».

   Это было бы довольно глупо, не так ли? В конце концов, вы почти закончили учебу, почему бы не окончить колледж? В этом нет никакого вреда, верно?

   «Думаю, что нет. Но что мне делать после этого?»

   Кроме обычных специальностей, что бы вам действительно нравилось делать? У вас должен быть некий интерес, пусть даже неопределенный. Где-то в глубине души вы знаете, каков он, не так ли?

   «Понимаете, я не хочу стать богатым. У меня нет желания обзавестись семьей и не хочу быть рабом рутины. Большинство моих друзей, кто имеет работу или начал карьеру, привязаны к офису с утра до ночи. И что они получают от этого? Дом, жену, несколько детей – и скуку. Для меня это по-настоящему пугающая перспектива, а я не хочу оказаться в клетке. Но я все еще не знаю, что делать».

   Так как вы много думали обо всем этом, разве вы не пробовали выяснить, где проявляется ваш реальный интерес? Что говорит ваша мать?

   «Ее не заботит, что я делаю, пока со мной все в порядке, что означает надежно жениться и остепениться. Так что она поддерживает отца. В свободное время я много думал о том, кем бы я действительно хотел стать, обсуждал это с друзьями. Но большинство моих друзей склонны к той или иной профессии, и с ними нет смысла говорить. Однажды попав в ловушку карьеры, независимо от того, какова она, они считают, что это именно то, что надо делать: обязанность, ответственность и все остальное. Я просто не хочу заниматься подобным механическим трудом. Но в чем заключается мое стремление? Мне жаль, но я не знаю».

   Вы любите людей?

   «Неопределенным образом. Почему вы спрашиваете?»

   Возможно, вам могло бы нравиться делать кое-что по линии социальной работы.

   «Любопытно, что вы такое говорите. Я подумал, а не заняться ли социальной работой, и какое-то время я контактировал с некоторыми из тех, кто отдал этому делу жизнь. Вообще говоря, они сухая, расстроенная кучка людей, ужасно заботящаяся о бедных и непрерывно деятельная в старании улучшить социальные условия, но несчастная внутри. Я знаю одну молодую женщину, которая отдала бы свой правый глаз, чтобы выйти замуж и вести семейную жизнь, но идеализм разрушает ее. Она поймана в сети рутины выполнения добрых дел и стала ужасно унылой из-за собственной скуки. Это все идеализм без вспышки, без внутренней радости».

   Наверное, религия, в принятом смысле слова, ничего для вас не значит?

   «Мальчишкой я раньше часто ходил с моей матерью в храм, с его священниками, молитвами и церемониями, но я не был там в течение многих лет».

   И это также становится рутиной, скучным ощущением, жизнью на словах и объяснениях. Религия – это кое-что намного большее, чем все это. Вы любите приключения?

   «Не в обычном значении этого слова: восхождения но горы, полярные исследования, глубоководные ныряния и так далее. Я не склонен к предрассудкам, но для меня в этом есть кое-что довольно ребяческое. Я не мог бы подниматься по горам, так же как охотиться на китов».

   Как насчет политики?

   «Обычная политическая игра не интересует меня. У меня есть несколько друзей-коммунистов, и я читал часть их чуши, и одно время подумывал о присоединении к партии. Но не перевариваю их лицемерие, их насилие и тиранию. А это именно то, что они фактически отстаивают, какой бы ни была их официальная идеология и разговоры о мире. Я быстро прошел эту стадию».

   Мы многое отсеяли, не так ли? Если вы не хотите делать что-либо из этого, то что остается?

   «Я не знаю. Не слишком ли я молод, чтобы знать?»

   Дело не в возрасте, не так ли? Недовольство – это часть существования, но мы обычно находим способ обуздать его либо с помощью карьеры, брака, веры, идеализма и добрых дел.

   Так или иначе, большинство из нас умеет потушить это пламя недовольства, верно? После успешного тушения мы думаем, наконец, что мы счастливы и можем быть счастливы, по крайней мере, в настоящее время. Теперь, вместо тушения пламени недовольства через некую форму удовлетворения возможно поддерживать его горение всегда? И недовольство ли это тогда?

   «Вы имеете в виду, что я должен остаться в таком состоянии, неудовлетворенным всем вокруг меня, всем внутри самого себя, и не искать какое-либо удовлетворяющее занятие, которое позволит этому огню сгореть? Вы это имеете в виду?»

   Мы недовольны, потому что думаем, что должны быть довольны. Мысль о том, что мы должны быть в мире с собой, делает недовольство болезненным. Вы думаете, что вы должны быть кем-то, не так ли, – ответственным человеком, полезным гражданином и всей остальной частью этого. С пониманием недовольства вы можете быть всем и намного больше. Но вы хотите делать что-то удовлетворяющее, что-то, что займет ваш ум и поэтому положит конец внутреннему волнению, так?

   «Да, так в некотором роде, но теперь-то я вижу, к чему такое занятие приведет».

   Занятой ум – это отупленный, обыденный ум, в сущности, он посредственен. От того, что укоренился в привычке, в вере, в представительной и выгодной устоявшейся рутине, ум чувствует себя в безопасности и внутри, и внешне.

   Поэтому он прекращает беспокоиться. Это ведь так?

   «В общем-то, да. Но что мне делать?»

   Вы можете обнаружить решение, если дальше войдете в это чувство недовольства. Не думайте о нем с точки зрения удовлетворения. Выясните, почему оно существует, и не должно ли оно сохраниться горящим. В конце концов, вы не особенно заинтересованы зарабатыванием средств к существованию, не так ли?

   «Совсем глупым образом, нет. Прожить можно всегда, так или иначе».

   Так что это вообще не проблема для вас. Но вы не хотите быть пойманными в