на тело (он прилетел в Париж, где остановился у Друзей на восьмом этаже дома на авеню Бурдоннэ). Был прекрасный день, когда мы уезжали через глубокие долины, водопады, тёмные леса к голубому озеру и широким дорогам. Это была резкая смена — из мирного, уединённого места в город, который шумит день и ночь, в жаркий, душный воздух. Когда сидел во второй половине дня, глядя поверх крыш, рассматривая их форму и каминные трубы, совершенно неожиданно, с мягкой ясностью пришло то благословение, та сила, то иное, отличное, непохожее, наполнило комнату и осталось. Оно и сейчас здесь, когда пишу это.
5 сентября
(В этот день он провёл первую из девяти бесед в Париже. Беседы продолжались до 24 сентября).
Из окна восьмого этажа было видно, как некоторые деревья вдоль авеню становились жёлтыми, красно-коричневыми, красными среди длинной полосы густой зелени. С этой высоты верхушки деревьев сияли своим цветом, и рёв уличного движения, восходя через них, в какой-то степени смягчался. Есть только цвет, а не разные цвета; есть только любовь, а не разные её выражения; различные категории любви — не любовь. Когда любовь разбита на фрагменты, на божественную любовь и телесную, она перестаёт быть любовью. Ревность — дым, удушающий пламя, но страсть становится глупой без строгости, а строгости нет, если нет самоотверженности, которая есть смирение в полной простоте. Глядя вниз на массу цвета с разными красками, видишь единственную чистоту, как бы она ни была раздроблена; нечистота, как бы её ни меняли и ни прикрывали, как бы ей ни сопротивлялись, всегда останется нечистотой, как и насилие. Чистота не состоит в конфликте с нечистотой. Нечистота никогда не может стать чистой, не более, чем насилие может стать ненасилием. Насилие должно прекратиться.
Здесь есть два голубя, устроившие себе дом под шиферной крышей на той стороне двора. Первой входит самка, потом медленно, с большим достоинством за ней следует самец, и там они остаются всю ночь; сегодня рано утром они вышли, сначала самец, потом самка. Раскинули крылья, почистились и распластались на холодной крыше. Вскоре, неизвестно откуда, появились другие голуби, десятками; они усаживались вокруг этих двоих, чистились и ворковали, дружески толкая друг друга. Затем, совершенно внезапно, все они улетели, кроме первых двух. Небо хмурилось, висели тяжёлые облака, полные света на горизонте, и виднелась длинная полоса голубого неба.
Медитация не имеет ни конца, ни начала; в ней нет достижения и нет неудачи, нет накопления и нет отречения; это — движение без конца и потому за пределами и выше времени и пространства. Переживание её означает её отрицание, отказ от неё, поскольку переживающий привязан к времени и пространству, памяти и узнаванию. Основание истинной медитации—то пассивное осознание, которое есть полная свобода от авторитета и честолюбивого стремления, зависти и страха. Медитация не имеет никакого значения, никакого смысла без этой свободы, без самопознания; пока же есть выбор, самопознания нет. Выбор подразумевает конфликт; конфликт препятствует пониманию того, что есть. Блуждание в каких-то фантазиях, в каких-то романтических верованиях — не медитация; мозг должен очистить себя от всякого мифа, иллюзии и безопасности и прямо взглянуть в лицо факту их ложности. Нет никакого отвлечения, всё входит в движение медитации. Цветок — это форма, запах, цвет и красота, которые и есть весь цветок в целом. Разорвите его на части, фактически или словами, и тогда нет цветка, есть только воспоминание о том, что было, а это ни в коем случае не цветок. Медитация — весь цветок в его красоте, увядании и жизни.
6 сентября
Солнце только начало проглядывать сквозь облака рано утром и ежедневный рёв уличного движения ещё не начался; шёл дождь, и небо было скучное, серое. Дождь стучал по маленькой террасе, и ветер был свежий. Стоял в укрытии, глядя на простор реки и осеннюю листву, когда пришло это иное, отличное, как вспышка, какое-то время оставалось — чтобы снова уйти. Странно, каким интенсивным и реальным оно стало. Оно было таким же реальным, как эти крыши с сотнями труб. В нём есть странная движущая сила; оно сильно своей чистотой, силой невинности, которую ничто не может извратить. И оно было благословением.
Знание пагубно, разрушительно для узнавания нового, для открытия. Знание — всегда во времени, в прошлом. Оно никогда не принесёт свободы. Но знание необходимо, чтобы думать, действовать, а без действия существование невозможно. Однако действие, пусть даже мудрое, праведное, благородное, не может открыть дверь к истине. Пути к истине нет — её нельзя купить никаким действием, никаким очищением мысли. Добродетель — это единственный порядок в мире, находящемся в беспорядке, и здесь должна быть добродетель, которая является движением не-конфликта, свободы от конфликта. Но ничто из этого не откроет путь к беспредельному. Всё сознание должно опустошить себя от всего своего знания, действия и добродетели; опустошить себя не с целью достичь чего-то, что-то реализовать, чем-то стать. Оно должно оставаться пустым, хотя и действовать в повседневном мире мысли и действия. Из этой пустоты должны приходить и мысль, и действие. Но и эта пустота не откроет пути. Не должно быть никакого пути, никакой попытки достичь чего бы то ни было. Не должно быть центра в этой пустоте, поскольку у неё нет измерения; это центр измеряет, взвешивает, рассчитывает. Эта пустота — вне пределов времени и пространства, вне пределов мысли и чувства.
Она приходит так же спокойно и ненавязчиво, как приходит любовь; у неё нет начала и конца. Она здесь, неизменная и неизмеримая.
7 сентября
Как важно для тела находиться в одном месте долгое время; эти постоянные переезды, смена климата и смена домов влияют на тело; оно вынуждено приспосабливаться, и в период приспособления ничто очень «серьёзное» происходить не может. А потом снова приходится уезжать. Всё это — испытания для тела. Но сегодня утром, когда проснулся незадолго до восхода солнца и рассвет уже наступил, невзирая на тело, та сила со своей интенсивностью была здесь. Любопытно, как тело реагирует на неё; тело никогда не бывало ленивым, хотя часто уставало, но сегодня утром, несмотря на холодный воздух, оно стало или, скорее, хотело стать активным. Только когда мозг спокойный — не сонный или вялый, а чувствительный и бдительный, — может появиться «иное». В это утро оно было совершенно неожиданным — ведь тело всё ещё приспосабливалось к новому окружению.
Солнце взошло в ясном небе; его было не видно из-за множества дымовых труб, но его сияние наполнило небо, и цветы на маленькой террасе, казалось, ожили, и их цвет стал более ярким и интенсивным. Это было прекрасное утро, полное света, и небо стало чудесно голубым. Медитация включала в себя эту голубизну и эти цветы, они были её частью; они тихо входили в медитацию и не были отвлечением. Отвлечения, на самом деле, не бывает, так как медитация — это не концентрация, представляющая собой исключение, отсекание, сопротивление и потому конфликт. Медитативный ум может концентрироваться, и тогда это не исключение, не сопротивление, но концентрированный ум не может медитировать. Любопытно, сколь всеобъемлюще важной становится медитация; ей нет конца, и у неё нет начала. Она — как дождевая капля; в такой капле — все ручьи, огромные реки, моря, водопады; такая капля питает землю и человека, без неё земля была бы пустыней. Без медитации сердце становится пустыней, бесплодной землёй. Медитация имеет своё движение; вы не можете направлять её, формировать или принуждать её; если вы это делаете, она перестаёт быть медитацией. Если вы — просто наблюдающий, если вы — переживающий, это движение прекращается. Медитация есть движение, которое уничтожает наблюдающего, переживающего; это движение, которое за пределами всех символов, мыслей и чувств. Его скорость неизмерима.
Но облака затягивали небо; шла битва между ними и ветром, и ветер побеждал. Возникло обширное голубое пространство, голубое-голубое, облака же были фантастичны, полные света и мрака, а те, что к северу, казалось, забыли время, но пространство принадлежало им. В парке [Марсово поле]земля была покрыта осенними листьями, и тротуар тоже полон ими. Это было яркое, свежее утро, и цветы были великолепны в своей осенней окраске. За огромной, высоко поднявшейся башней [Эйфелева башня], главной достопримечательностью, проезжала похоронная процессия; гроб и катафалк, покрытый цветами, сопровождало множество автомобилей. Даже и в смерти мы хотим быть важными; нет конца нашему тщеславию и претензиям. Всякий хочет быть кем-то или ассоциироваться с тем, кто является кем-то. Власти и успеха, большого или малого, и признания. Без признания они не имеют смысла — признания многими или одним, над которыми или над которым они властвуют, на кого они имеют влияние. Власть всегда почитается, и потому она считается респектабельной. Власть — всегда зло, будь она у политика или у святого, или у жены над мужем. Хоть она и зло, каждый жаждет её, а у кого она есть, хотят большей власти. Катафалк с этими весёлыми цветами на солнце кажется таким далёким, и даже смерть не кладёт конца власти, ибо она продолжается в другом. Это факел зла, который передаётся от поколения к поколению. Немногие могут отбросить его, легко и свободно — без оглядки назад; они не получают награды. Награда — это успех, ореол признания. И если нет речи о том, чтобы быть признанным, — неудача забыта; если вы — никто, когда все к чему-то стремятся, а конфликт прекратился, — тогда приходит благословение, которое не от церкви или от человеческих богов. Дети шумели и играли, когда катафалк проезжал мимо, даже не глядя на него, поглощённые своими играми и смехом.
8 сентября
Даже звёзды можно увидеть в этом хорошо освещённом городе, и звуки здесь есть иные, чем рёв уличного движения, — воркование голубей, чи-риканье воробьев; и запахи есть не только окиси углерода, но и другие — запах осенних листьев и аромат цветов. Сегодня рано утром на небе было немного звёзд и кудрявые облачка — и вместе с ними пришло это интенсивное проникновение в глубины неизвестного. Мозг был спокоен, так спокоен, что он мог услышать малейший шум, и поскольку он был спокоен и потому не способен вмешиваться, было движение, которое начиналось ниоткуда и шло через мозг в неизведанные глубины, туда, где слово теряет свой смысл. Оно проносилось через мозг, и происходило вне пространства и времени. Описываемое — не фантазия, сон или иллюзия, а действительный факт, который имел место, но то, что имеет место, — это не слово, не описание. Была огненная энергия, взрывная, немедленная жизненность, и с ней пришло это проникновенное движение. Оно было
