его можно отодвигать в сторону, отрицать или избегать, но он всё равно остаётся фактом. Существенно и необходимо понимание факта, не его оценка. Когда факт увиден, мозг становится бдителен к привычкам как к факторам деградации тела. Тогда мысль уже не навязывает телу дисциплину и не контролирует тело, поскольку и дисциплина и контроль ведут к бесчувственности, а любая форма бесчувственности есть деградация, увядание.
Опять при пробуждении, когда ещё не было автомобилей, с рёвом взбирающихся на холм (он жил в Риме на виа дэ коли дела Фурнэзина; это была новая дорога с весьма слабым движением, а на другой стороне дороги находился небольшой лес), и запах близлежащей рощи наполнял воздух, а дождь стучал в окно, это иное снова наполнило комнату; оно было интенсивным, и было в нём ощущение неистовости; и это была неистовость бури, полноводной ревущей реки — неистовость невинности. Оно было здесь, в комнате, в таком изобилии, что любой вид медитации приходил к концу, и мозг смотрел, чувствовал из этой своей пустоты. Это продолжалось значительное время, несмотря на неистовую интенсивность этого или благодаря ей. Мозг оставался пустым — полным этим иным. Это иное разрушало всё, что человек думал, всё, что человек чувствовал и видел; это была пустота, в которой ничто не существовало. Это было полное разрушение.
4 октября
Поезд [во Флоренцию]шёл очень быстро, более 90 миль в час; города на холмах были знакомыми, и озеро [Тразимэнское]казалось другом. Это была знакомая местность — оливы, кипарисы, дорога, следующая железнодорожному пути. Шёл дождь, и земля радовалась ему, ибо месяцы прошли без дождя, и теперь появились новые побеги зелени, и реки текли мутные, быстрые и полноводные.
Поезд шёл долинами, свистя на переездах; когда поезд замедлил ход, работавшие на шоссе люди остановились и помахали нам. Было приятное, прохладное утро, и осень окрашивала множество листьев в коричневое и жёлтое; шла вспашка под озимый сев, и холмы казались такими дружелюбными, не слишком высокие, мягкие и древние. Поезд опять пошёл очень быстро, и машинисты электровоза поздоровались с нами и пригласили в свою кабину, мы встречались уже несколько раз в предыдущие годы; перед отправлением поезда они просили зайти навестить их; они были также дружелюбны, как реки и холмы. Местность из их окна была хорошо видна, и холмы с их городами и рекой, вдоль которой мы ехали, казалось, ждали знакомого грохота их поезда. Солнце слегка касалось холмов, и лицо земли было улыбчивым. По мере того как мы мчались на север, небо становилось всё яснее; кипарисы с оливами на фоне голубого неба были изящны в своём великолепии. Земля, как всегда, была прекрасна.
Была глубокая ночь, когда медитация заполнила пространство в мозгу и вне его. Медитация не конфликт, это не война между тем, что есть, и тем, что должно бы быть; не было контроля, а потому не было и рассеяния внимания. Не было противоречия между мыслящим и мыслью, так как не было их обоих. Было только видение без наблюдающего; то видение пришло из пустоты, эта же пустота не имела причины. Все причины порождают бездействие, и само это бездействие называется действием.
Как удивительна любовь, и какой респектабельной стала любовь — любовь к Богу, любовь к ближнему, любовь к семье. Как аккуратно она разделена: мирское и священное, долг и ответственность, повиновение и готовность умереть и распределять или раздавать смерть другим. О ней говорят священники, и то же самое делают генералы, планируя войны; и политики и домашние хозяйки вечно сетуют о ней. Ревность и зависть питают любовь, и отношения заключены в тюрьму любви. Она на экране, в журнале, все радио и телевизоры трубят о ней. Когда смерть уносит любовь, есть фото в рамке, или есть образ, который продолжает вызываться памятью или прочно удерживаться в вере. Поколение за поколением воспитывалось на этом, и скорби нет конца.
Продолжение любви — это удовольствие, и с ним всегда приходит боль, — но мы пытаемся избежать одного и цепляемся за другое. Это продолжение означает стабильность и безопасность в отношениях, а в отношениях не должно быть перемены, потому что отношение — привычка, в привычке же — безопасность и скорбь. За эту бесконечную механику удовольствия и боли мы держимся, и это мы называем любовью. Чтобы убежать от её скуки, есть религия и романтика. Слово изменяется и становится разным для каждого, а романтизм предлагает прекрасное убежище от факта удовольствия и скорби. И конечно, последнее убежище и надежда — это Бог, который стал таким необычайно респектабельным и выгодным.
Но всё это не любовь. У любви нет продолжения; её не перенести в завтра; у неё нет будущего. Что имеет его — память, а память — пепел всего мёртвого, похороненного. У любви нет завтра; её не уловить временем, не сделать респектабельной. Она здесь, когда времени нет. У неё нет перспективы, надежды; надежда порождает отчаяние. Она не при надлежит никакому богу и потому никакой мысли и никакому чувству. Любовь не выдумана мозгом. Она живёт и умирает каждую минуту. Это ужасная вещь, ибо любовь есть разрушение. Это разрушение без будущего. Любовь — разрушение.
5 октября
Здесь в саду есть огромное высоченное дерево (Падуб. Он остановился на вилле, иль Леччо, к северу от Флоренции, выше Фьезоле), у него большой ствол, и ночью его сухие листья шумели на осеннем ветру; каждое дерево в саду было живым, шелестящим, и до зимы было всё ещё далеко; все они шептались, перекликались, и ветер не знал покоя. Но это дерево господствовало над садом; оно вздымалось выше четырёхэтажного дома, и река [Муньён]питала его. Она не из числа больших рек, стремительных и опасных; жизнь сделала её знаменитой, она вьётся по долинам и на некотором удалении впадает в море. Вода в ней есть всегда, и рыбаки свешиваются с мостов и вдоль её берегов. Ночью маленький водопад жалуется на что-то, шум его наполняет воздух; шелестящие листья, водопад и неугомонный ветер, кажется, всё время переговариваются друг с другом. Было прелестное утро с голубым небом и редкими облаками, рассеянными на нём, и два кипариса, в стороне от всех прочих, чётко выделялись на фоне неба.
И опять, далеко за полночь, когда ветер шумел среди деревьев, медитация стала неистовым взрывом, разрушающим всё, что создано мозгом. Мысль формирует каждый отклик и ограничивает действие. Действие, рождённое идеей, — это не-действие; такое не-действие порождает конфликт и скорбь. Именно в спокойный момент медитации была сила. Сила не образуется сплетением множества нитей воли; воля — это сопротивление, и действие воли порождает смятение и скорбь, и внутри и вовне. Сила — не противоположность слабости; все противоположности содержат в себе то, что им противостоит.
7 октября
Начался дождь, и небо покрылось плотными облаками; до того как небо закрылось полностью, огромные облака заполнили горизонт, и видеть их было чудесно. Они были такие огромные и мирные; это был мир огромной мощи и силы. И тосканские холмы были так близко к ним, ожидая их неистовства. Оно пришло ночью, с потрясающим громом и с молнией, которая высветила каждый лист, трепещущий от ветра и жизни. Это была великолепная ночь, полная бури, жизни и беспредельности. Всю вторую половину дня приходило иное, в автомобиле и на улице. Оно было здесь и большую часть ночи и рано утром, задолго до рассвета, когда медитация прокладывала себе путь в неизвестные глубины и высоты; оно присутствовало с настойчивой неистовостью. Медитация подчинилась этому иному. Оно было здесь в комнате, с ветвями того громадного дерева в саду; оно было здесь с такой невероятной мощью и жизнью, что сами кости ощущали его; казалось, оно прорывалось насквозь и делало мозг и тело совершенно неподвижными. Всю ночь оно было мягким и умеренным, так что сон стал очень лёгким, но когда приблизился рассвет, оно стало сокрушительной, пронзительной силой. Тело и мозг, очень чуткие, живые, слышали шуршанье листьев и видели рассвет, проникающий сквозь тёмные ветви высокой и стройной сосны. В нём была огромная нежность и красота, которая вне и за пределами всякой мысли и эмоции. Оно было здесь, и с ним пришло благословение.
Сила — не противоположность слабости; все противоположности порождают новые противоположности. Сила — не акт воли, и воля означает действие в противоречии. Есть сила, у которой нет причины, которая не есть продукт множества решений. Это та сила, которая существует в отречении и отрицании; это та сила, которая выходит из полного одиночества. Это та сила, которая приходит, когда всякий конфликт и усилие полностью прекратились. Она есть, когда вся мысль и чувство пришли к концу и есть только видение. Она есть, когда честолюбие, жадность и зависть пришли к концу без всякого принуждения; они тают с пониманием. Эта сила присутствует тогда, когда любовь есть смерть, а смерть есть жизнь. Сущность этой силы — смирение.
Как силён новорождённый лист весной, такой уязвимый, столь легко разрушаемый. Уязвимость есть сущность добродетели. Добродетель никогда не бывает сильной; она не способна переносить блеск респектабельности и тщеславие интеллекта. Добродетель — не механическое продолжение в привычном способе действия какой-либо идеи или мысли. Сила добродетели в том, что она легко разрушается, — чтобы рождаться снова и снова. Сила и добродетель идут рядом, поскольку не могут существовать друг без друга. Они могут выжить только в пустоте.
8 октября
Весь день шёл дождь; дороги раскисли, и вода в реке помутнела, а шум маленького водопада стал сильнее. Это была тихая ночь, приглашение дождю, который не прекращался до раннего утра. И вдруг внезапно выглянуло солнце, и небо на западе стало голубым, омытым и очищенным дождём, с огромными облаками, полными света и сияния. Было прекрасное утро, и когда смотрел на запад, на такое ярко-голубое небо, все мысли и эмоции исчезли, и видение шло из пустоты.
Перед рассветом медитация была безмерным раскрытием в неизвестное. Ничто не может открыть эту дверь, кроме полного разрушения известного. Медитация — взрывное понимание. Нет понимания без самопознания; изучение себя не означает накопления знаний о себе; накопление знаний мешает изучению; изучение — не накопительный процесс; изучение идёт из момента в момент — как и понимание. Этот тотальный процесс изучения означает взрыв в медитации.
9 октября
Рано утром небо было безоблачное; солнце всходило за холмами Тосканы, серыми, с оливковыми рощами и тёмными кипарисами. Теней на реке не было, и листья осины были спокойны. Щебетали немногие ещё не улетевшие на юг птицы, и река выглядела неподвижной; поднимающееся за рекой солнце отбросило длинные тени на спокойную воду
