конец.

Давно пора мне мир увидеть новый;

Пускай толпа растопчет мой венец:

Венец певца, венец терновый!..

Пускай! Я им не дорожил.

Эпиграмма на Ф. Булгарина, I

Россию продает Фадей

Не в первый раз, как вам известно,

Пожалуй он продаст жену, детей,

И мир земной, и рай небесный,

Он совесть продал бы за сходную цену,

Да жаль, заложена в казну.

Эпиграмма на Ф. Булгарина, II

Россию продает Фадей

И уж не в первый раз, злодей.

«Се Маккавей-водопийца кудрявые речи раскинул как сети…»

Се Маккавей-водопийца[50] кудрявые речи раскинул, как сети:

Злой сердцелов! Ожидает добычи, рекая в пустыне,

Сухосплетенные мышцы расправил и, корпий

Вынув клоком из чутких ушей, уловить замышляет

Слово обидное, грозно вращая зелено-сереющим оком,

Зубом верхним о нижний, как уголь черный, щелкая.

«Остаться без носу – наш Маккавей боялся…»

Остаться без носу – наш Маккавей боялся,

Приехал на воды – и с носом он остался.

А. Петрову

Ну что скажу тебе я спросту?

Мне не с руки хвала и лесть:

Дай бог тебе побольше росту –

Другие качества все есть.

«Спеша на север из далека…»

Спеша на север издалека,

Из теплых и чужих сторон,

Тебе, Казбек, о страж востока,

Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от века

Твой лоб наморщенный увит,

И гордый ропот человека

Твой гордый мир не возмутит.

Но сердца тихого моленье

Да отнесут твои скалы

В надзвездный край, в твое владенье,

К престолу вечному Аллы.

Молю, да снидет день прохладный

На знойный дол и пыльный путь,

Чтоб мне в пустыне безотрадной

На камне в полдень отдохнуть.

Молю, чтоб буря не застала,

Гремя в наряде боевом,

В ущелье мрачного Дарьяла

Меня с измученным конем.

Но есть еще одно желанье!

Боюсь сказать! – душа дрожит!

Что если я со дня изгнанья

Совсем на родине забыт!

Найду ль там прежние объятья?

Старинный встречу ли привет?

Узнают ли друзья и братья

Страдальца, после многих лет?

Или среди могил холодных

Я наступлю на прах родной

Тех добрых, пылких, благородных,

Деливших молодость со мной?

О если так! Своей метелью,

Казбек, засыпь меня скорей

И прах бездомный по ущелью

Без сожаления развей.[51]

Стихотворения, 1837–1838

Кинжал

Люблю тебя, булатный мой кинжал,

Товарищ светлый и холодный.

Задумчивый грузин на месть тебя ковал,

На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднесла

В знак памяти, в минуту расставанья,

И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,

Но светлая слеза – жемчужина страданья.

И черные глаза, остановясь на мне,

Исполненны таинственной печали,

Как сталь твоя при трепетном огне,

То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

И страннику в тебе пример не бесполезный:

Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

«Гляжу на будущность с боязнью…»

Гляжу на будущность с боязнью,

Гляжу на прошлое с тоской

И, как преступник перед казнью,

Ищу кругом души родной;

Придет ли вестник избавленья

Открыть мне жизни назначенье,

Цель упований и страстей,

Поведать – что мне бог готовил,

Зачем так горько прекословил

Надеждам юности моей.

Земле я отдал дань земную

Любви, надежд, добра и зла;

Начать готов я жизнь другую,

Молчу и жду: пора пришла;

Я в мире не оставлю брата,

И тьмой и холодом объята

Душа усталая моя;

Как ранний плод, лишенный сока,

Она увяла в бурях рока

Под знойным солнцем бытия.

«Слышу ли голос твой…»

Слышу ли голос твой

Звонкий и ласковый,

Как птичка в клетке

Сердце запрыгает;

Встречу ль глаза твои

Лазурно-глубокие,

Душа им навстречу

Из груди просится,

И как-то весело,

И хочется плакать,

И так на шею бы

Тебе я кинулся.

«Как небеса твой взор блистает…»

Как небеса, твой взор блистает

Эмалью голубой,

Как поцелуй, звучит и тает

Твой голос молодой;

За звук один волшебной речи,

За твой единый взгляд

Я рад отдать красавца сечи,

Грузинский мой булат;

И он порою сладко блещет,

И сладостней звучит,

При звуке том душа трепещет

И в сердце кровь кипит.

Но жизнью бранной и мятежной

Не тешусь я с тех пор,

Как услыхал твой голос нежный

И встретил милый взор.

«Она поет – и звуки тают…»

Она поет – и звуки тают,

Как поцелуи на устах,

Глядит – и небеса играют

В ее божественных глазах;

Идет ли – все ее движенья,

Иль молвит слово – все черты

Так полны чувства, выраженья,

Так полны дивной простоты.

Стихотворения, 1838

К М. И. Цейдлеру

Русский немец белокурый

Едет в дальную страну,

Где косматые гяуры

Вновь затеяли войну.

Едет он, томим печалью,

На могучий пир войны;

Но иной, не бранной сталью

Мысли юноши полны.[52]

К портрету старого гусара

Смотрите, как летит, отвагою пылая…

Порой обманчива бывает седина:

Так мхом покрытая бутылка вековая

Хранит струю кипучего вина.

К Н. И. Бухарову

Мы ждем тебя, спеши, Бухаров,

Брось царскосельских соловьев,

В кругу товарищей гусаров

Обычный кубок твой готов;

Для нас в беседе голосистой

Твой крик приятней соловья;

Нам мил и ус твой серебристый

И трубка плоская твоя,

Нам дорога твоя отвага,

Огнем душа твоя полна,

Как вновь раскупренная влага

В бутылке старого вина.[53]

Столетья прошлого обломок,

Меж нас остался ты один,

Гусар прославленных потомок,

Пиров и битвы гражданин.[54]

Дума

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее – иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.

Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов и поздним их умом,

И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,

Как пир на празднике чужом.

К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы;

Перед опасностью позорно-малодушны,

И перед властию – презренные рабы.

Так тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между цветов, пришлец осиротелый,

И час их красоты – его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей

Надежды лучшие и голос благородный

Неверием осмеянных страстей.

Едва касались мы до чаши наслажденья,

Но юных сил мы тем не сберегли;

Из каждой радости, бояся пресыщенья,

Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства

Восторгом сладостным наш ум не шевелят;

Мы жадно бережем в груди остаток чувства –

Зарытый скупостью и бесполезный клад.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

И предков скучны нам роскошные забавы,

Их добросовестный, ребяческий разврат;

И к гробу мы спешим без счастья и без славы,

Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.

А. Г. Хомутовой

Слепец, страданьем вдохновенный,

Вам строки чудные писал,

И прежних лет восторг священный,

Воспоминаньем оживленный,

Он перед вами изливал.

Он вас не зрел, но ваши речи,

Как отголосок юных дней,

При первом звуке новой встречи

Его встревожили сильней.

Тогда признательную руку

В ответ на ваш приветный взор

Навстречу радостному звуку

Он в упоении простер.

И я, поверенный случайный

Надежд и дум его живых,

Я буду дорожить, как тайной,

Печальным выраженьем их.

Я верю, годы не убили,

Изгладить даже не могли,

Всё, что вы прежде возбудили

В его возвышенной груди.

Но да сойдет благословенье

На вашу жизнь, за то, что вы

Хоть на единое мгновенье

Умели снять венец мученья

С его преклонной головы.

Вид гор из степей Козлова[55]

Пилигрим

Аллах ли там среди пустыни

Застывших волн воздвиг твердыни,[56]

Притоны ангелам своим;

Иль дивы, словом роковым,[57]

Стеной умели так высоко

Громады скал нагромоздить,

Чтоб путь на север заградить

Звездам, кочующим с востока?

Вот свет всё небо озарил:

То не пожар ли Цареграда?

Иль бог ко сводам пригвоздил

Тебя, полночная лампада,

Маяк спасительный, отрада

Плывущих по морю светил?

Мирза[58]

Там был я, там, со дня созданья,

Бушует вечная метель;

Потоков видел колыбель.

Дохнул, и мерзнул пар дыханья.

Я проложил мой смелый след,

Где для орлов дороги нет,

И дремлет гром над глубиною,

И там, где над моей чалмою

Одна сверкала лишь звезда,

То Чатырдаг был…

Пилигрим

А!..

Казачья колыбельная песня

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою.

Стану сказывать я сказки,

Песенку спою;

Ты ж дремли, закрывши глазки,

Баюшки-баю.

По камням струится Терек,

Плещет мутный вал;

Злой чечен ползет на берег,

Точит свой кинжал;

Но отец твой старый воин,

Закален в бою:

Спи, малютка, будь спокоен,

Баюшки-баю.

Сам узнаешь, будет время,

Бранное житье;

Смело вденешь ногу в стремя

И возьмешь ружье.

Я седельце боевое

Шелком разошью…

Спи, дитя мое родное,

Баюшки-баю.

Богатырь ты будешь с виду

И казак душой.

Провожать тебя я выйду –

Ты махнешь рукой…

Сколько горьких слез украдкой

Я в ту ночь пролью!..

Спи, мой ангел, тихо, сладко,

Баюшки-баю.

Стану я тоской томиться,

Безутешно ждать;

Стану целый день молиться,

По ночам гадать;

Стану думать, что скучаешь

Ты в чужом краю…

Спи ж, пока забот не знаешь.

Баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу

Образок святой:

Ты его, моляся богу,

Ставь перед собой;

Да готовясь в бой опасный,

Помни мать свою…

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

«Ma cousine…»

Ma cousine,

Je m’incline

A genoux

A cette place!

Qu’il est doux

De faire grâce!

* * *

Pardonnez

Ma paresse, etc., etc.[59]

Поэт

Отделкой золотой блистает мой кинжал;

Клинок надежный, без порока;

Булат его хранит таинственный закал –

Наследье бранного востока.

Наезднику в горах служил он много лет,

Не зная платы за услугу;

Не по одной груди провел он страшный след

И не одну прорвал кольчугу.

Забавы он делил послушнее раба,

Звенел в ответ речам обидным.

В те дни была б ему богатая резьба

Нарядом чуждым и постыдным.

Он взят за Тереком отважным казаком

На хладном трупе господина,

И долго он лежал заброшенный потом

В походной лавке армянина.

Теперь родных ножон, избитых на войне,

Лишен героя спутник бедный;

Игрушкой золотой он блещет на стене –

Увы, бесславный и безвредный!

Никто привычною, заботливой рукой

Его не чистит, не ласкает,

И надписи его, молясь перед зарей,

Никто с усердьем не читает…

* * *

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,

Свое утратил назначенье,

На злато променяв ту власть, которой свет

Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы;

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как божий дух, носился над толпой;

И, отзыв мыслей благородных,

Звучал, как колокол на башне вечевой,

Во дни торжеств и бед народных.

Но скучен нам простой и гордый твой язык, –

Нас тешат блестки и обманы;

Как ветхая краса, наш ветхий мир привык

Морщины прятать под румяны…

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?[60]

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,

Покрытый ржавчиной презренья?

Стихотворения, 1839

«Ребенка милого рожденье…»

Ребенка милого рожденье

Приветствует мой запоздалый стих.

Да будет с ним благословенье

Всех ангелов небесных и земных!

Да будет он отца достоин,

Как мать его, прекрасен и любим;

Да будет дух его спокоен

И в правде тверд, как божий херувим.

Пускай не знает он до срока

Ни мук любви, ни славы жадных дум;

Пускай глядит он без упрека

На ложный блеск и ложный мира шум;

Пускай не ищет он причины

Чужим страстям и радостям своим,

И выйдет он из светской тины

Душою бел и сердцем невредим!

А. А. Олениной

Ах! Анна Алексевна,

Какой счастливый день!

Судьба моя плачевна,

Я здесь стою как пень.

И что сказать не знаю,

А мне кричат: «Plus vite!»[61]

Я счастья вам желаю

Et je vous félicite.[62]

Не верь себе

Que nous font après tout les vulgaires abois

De tous ces charlatans qui donnent de la voix,

Les marchands de pathos et les faiseurs d’emphase

Et tous les baladins qui dansent sur la phrase?

A. Barbier.[63]

Не верь, не верь себе, мечтатель молодой,

Как язвы, бойся вдохновенья…

Оно – тяжелый бред души твоей больной

Иль пленной мысли раздраженье.

В нем признака небес напрасно не ищи –

То кровь кипит, то сил избыток!

Скорее жизнь свою в заботах истощи,

Разлей отравленный напиток!

Случится ли тебе в заветный, чудный миг

Отрыть в душе давно безмолвной

Еще неведомый и девственный родник,

Простых и сладких звуков полный, –

Не вслушивайся в них, не предавайся им,

Набрось на них покров забвенья:

Стихом размеренным и словом ледяным

Не передашь ты их значенья.

Закрадется ль печаль в тайник души твоей,

Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой,

Не выходи тогда на шумный пир людей

С своею бешеной подругой;

Не унижай себя. Стыдися торговать

То гневом, то тоской послушной

И гной душевных ран надменно выставлять

На