чей раздался стон?

Кто этот раненный стрелою

У ног красавицы? Чей глас

Так сильно душу в ней потряс?

Он мертвых окружен грядою,

Но час кончины и над ним…

Кто ж он? – Свершилось! – Зораим.

«Ты здесь? Теперь? – И ты ли, Ада?

О! Твой приход мне не отрада!

Зачем? – Для ужасов войны

Твои глаза не созданы,

Смерть не должна быть их предметом;

Тебя излишняя любовь

Вела сюда – что пользы в этом?..

Лишь я хотел увидеть кровь

И вижу… и приход мгновенья,

Когда усну, без сновиденья.

Никто – я сам тому виной…

Я гибну! Первою звездой

Нам возвестит судьба разлуку.

Не бойся крови, дай мне руку:

Я виноват перед тобой…

Прости! Ты будешь сиротой,

Ты не найдешь родных, ни крова,

И даже… на груди другого

Не будешь счастлива опять:

Кто может дважды счастье знать?

«Мой друг! К чему твои лобзанья

Теперь, столь полные огня?

Они не оживят меня

И увеличат лишь страданья,

Напомнив, как я счастлив был;

О, если б, если б я забыл,

Что в мире есть воспоминанья!

Я чувствую, к груди моей

Всё ближе, ближе смертный холод.

О, кто б подумал? Как я молод!

Как много я провел бы дней

С тобою, в тишине глубокой,

Под тенью пальм береговых,

Когда б сегодня рок жестокой

Не обманул надежд моих!..

Еще в стране моей родимой

Гадатель мудрый, всеми чтимый,

Мне предсказал, что час придет –

И громкий подвиг совершу я,

И глас молвы произнесет

Мое названье, торжествуя,

Но…» Тут, как арфы дальней звон,

Его слова невнятны стали,

Глаза всю яркость потеряли

И ослабел приметно он.

Страдальцу Ада не внимала,

Лишь молча крепко обнимала,

Забыв, что у нее уж нет

Чудесной власти прежних лет;

Что поцелуй ее бессильный,

Ничтожный, как ничтожный звук,

Не озаряет тьмы могильной,

Не облегчит последних мук.

Меж тем на своде отдаленном

Одна алмазная звезда

Явилась в блеске неизменном,

Чиста, прекрасна, как всегда;

И мнилось: луч ее не знает,

Что́ на земле он озаряет:

Так он игриво нисходил

На жертву тленья и могил.

И Зораим хотел напрасно

Последним ласкам отвечать;

Всё, всё, что может он сказать,

Уныло, мрачно, – но не страстно!

Уж пламень слез ее не жжет

Ланиты хладные как лед,

Уж тихо каплет кровь из раны;

И с криком, точно дух ночной,

Над ослабевшей головой

Летает коршун, гость незваный.

И грустно юноша взглянул

На отдаленное светило,

Взглянул он в очи деве милой,

Привстал – и вздрогнул – и вздохнул –

И умер. С синими губами

И с побелевшими глазами,

Лик – прежде нежный – был страшней

Всего, что страшно для людей.

Чья тень прозрачной мглой одета,

Как заблудившийся луч света,

С земли возносится туда,

Где блещет первая звезда?

Венец играет серебристый

Над мирным, радостным челом,

И долго виден след огнистый

За нею в сумраке ночном…

То ангел смерти, смертью тленной

От уз земных освобожденный!..

Он тело девы бросил в прах:

Его отчизна в небесах.

Там всё, что он любил земного,

Он встретит и полюбит снова!..

Всё тот же он, и власть его

Не изменилась ничего;

Прошло печали в нем волненье,

Как улетает призрак сна,

И только хладное презренье

К земле оставила она;

За гибель друга в нем осталось

Желанье миру мстить всему;

И ненависть к другим, казалось,

Была любовию к нему.

Всё тот же он – и бесконечность,

Как мысль, он может пролетать,

И может взором измерять

Лета, века и даже вечность.

Но Ангел смерти молодой

Простился с прежней добротой;

Людей узнал он: «Состраданья

Они не могут заслужить;

Не награжденье – наказанье

Последний миг их должен быть.

Они коварны и жестоки,

Их добродетели – пороки,

И жизнь им в тягость с юных лет…»

Так думал он – зачем же нет?..

Его неизбежимой встречи

Боится каждый с этих пор;

Как меч – его пронзает взор;

Его приветственные речи

Тревожат нас, как злой укор,

И льда хладней его объятье,

И поцелуй его – проклятье!..

Исповедь

I

День гас; в наряде голубом

Крутясь бежал Гвадалкивир,

И не заботяся о том,

Что есть под ним какой-то мир,

Для счастья чуждый, полный злом,

Светило южное текло,

Беспечно, пышно и светло;

Но в монастырскую тюрьму

Игривый луч не проникал;

Какую б радость одному

Туда принес он, если б знал;

Главу склоня, в темнице той

Сидел отшельник молодой,

Испанец родом и душой;

Таков был рок! – зачем, за что,

Не знал и знать не мог никто;

Но в преступленье обвинен,

Он оправданья не искал;

Он знал людей и знал закон…

И ничего от них не ждал.

Но вот по лестнице крутой

Звучат шаги, открылась дверь,

И старец дряхлый и седой

Взошел в тюрьму – зачем теперь?

Что сожаленья и привет

Тому, кто гибнет в цвете лет?

II

«Ты здесь опять! Напрасный труд!..

Не говори, что божий суд

Определяет мне конец.

Всё люди, люди, мой отец…

Пускай погибну, смерть моя

Не продолжит их бытия,

И дни грядущие мои

Им не присвоить – и в крови,

Неправой казнью пролитой,

В крови безумца молодой,

Согреть им вновь не суждено

Сердца, увядшие давно;

И гроб без камня и креста,

Как жизнь их ни была свята,

Не будет слабым их ногам

Ступенью новой к небесам.

И тень невинного, поверь,

Не отопрет им рая дверь.

Меня могила не страшит.

Там, говорят, страданье спит

В холодной вечной тишине,

Но с жизнью жаль расстаться мне;

Я молод, молод, – знал ли ты,

Что значит молодость, мечты?

Или не знал – или забыл,

Как ненавидел и любил,

Как сердце билося живей

При виде солнца и полей

С высокой башни угловой,

Где воздух свеж и где порой,

В глубокой скважине стены,

Дитя неведомой страны,

Прижавшись, голубь молодой

Сидит, испуганный грозой!

Пускай теперь прекрасный свет

Тебе постыл – ты слеп, ты сед,

И от желаний ты отвык;

Что за нужда? – ты жил, старик;

Тебе есть в мире что забыть!

Ты жил! Я также мог бы жить!

III

«Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел – благодарю;

Не понимаю: что была

У них за мысль? – мои дела

И без меня ты должен знать –

А душу можно ль рассказать?

И если б мог я эту грудь

Перед тобою развернуть,

Ты, верно, не прочел бы в ней,

Что я преступник иль злодей.

Пусть монастырский ваш закон

Рукою неба утвержден;

Но в этом сердце есть другой,

Ему не менее святой;

Он оправдал меня – один

Он сердца полный властелин;

И тайну страшную мою

Я неизменно сохраню,

Пока земля в урочный час

Как двух друзей не примет нас.

Доселе жизнь была мне плен

Среди угрюмых этих стен,

Где детства ясные года

Я проводил, бог весть куда!

Как сон, без радости и бед,

Промчались тени лучших лет,

И воскресить те дни едва ль

Желал бы я – а всё их жаль!

Зачем, молчание храня,

Так грозно смотришь на меня?

Я волен… я не брат живых.

Судей бесчувственных моих

Не проклинаю… но, старик,

Я признаюся, мой язык

Не станет их благодарить

За то, что прежде, может быть,

Чем луч зари на той стене

Погаснет в мирной тишине,

Я, свежий, пылкий, молодой,

Который здесь перед тобой,

Живу, как жил тому пять лет,

Весь превращуся в слово: нет!..

И прах, лишенный бытия,

Уж будет прах один – не я!

IV

«И мог ли я во цвете лет,

Как вы, душой оставить свет

И жить, не ведая страстей,

Под солнцем родины моей?

Ты позабыл, что седина

Меж этих кудрей не видна,

Что пламень в сердце молодом

Не остудить мольбой, постом!

Когда над бездною морской

Свирепой бури слышен вой

И гром гремит по небесам,

Вели не трогаться волнам,

И сердцу бурному вели

Не слушать голоса любви!..

Да если б черный сей наряд

Не допускал до сердца яд,

Тогда я был бы виноват;

Но под одеждой власяной

Я человек, как и другой!

И ты, бесчувственный старик,

Когда б ее небесный лик

Тебе явился хоть во сне,

Ты позавидовал бы мне

И в исступленье, может быть,

Решился б также согрешить,

Отвергнув всё, закон и честь,

Ты был бы счастлив перенесть

За слово, ласку или взор

Мое страданье, мой позор!..

V

«Я о спасенье не молюсь,

Небес и ада не боюсь;

Пусть вечно мучусь; не беда!

Ведь с ней не встречусь никогда!

Разлуки первый, грозный час

Стал веком, вечностью для нас!

И если б рай передо мной

Открыт был властью неземной,

Клянусь, я прежде чем вступил,

У врат священных бы спросил,

Найду ли там, среди святых,

Погибший рай надежд моих?

Нет, перестань, не возражай…

Что без нее земля и рай?

Пустые звонкие слова,

Блестящий храм без божества!

Увы! Отдай ты мне назад

Ее улыбку, милый взгляд,

Отдай мне свежие уста,

И голос сладкий, как мечта…

Один лишь слабый звук отдай…

О! Старец! Что такое рай?..

VI

«Смотри, в сырой тюрьме моей

Не видно солнечных лучей;

Но раз на мрачное окно

Упал один – давным-давно;

И с этих пор между камней

Ничтожный след веселых дней

Забыт, как узник, одинок

Растет бледнеющий цветок;

Но вовсе он не расцветет,

И где родился – там умрет;

И не сходна ль, отец святой,

Его судьба с моей судьбой?

Знай, может быть, ее уж нет…

И вот последний мой ответ:

Поди, беги, зови скорей

Окровавленных палачей:

Судить и медлить вам на что?

Она не тут – и всё ничто!

Прощай, старик; вот казни час:

За них молись… в последний раз

Тебе клянусь перед творцом,

Что не виновен я ни в чем.

Скажи: что умер я как мог,

Без угрызений и тревог,

Что с тайной гибельной моей

Я не расстался для людей…

Забудь, что жил я… что любил

Гораздо более, чем жил!

Кого любил? Отец святой,

Вот что умрет во мне, со мной;

За жизнь, за мир, за вечность вам

Я тайны этой не продам!»

………………

………………

VII

…И он погиб – и погребен.

И в эту ночь могильный звон

Был степи ветром принесен

К стенам обители другой,

Объятой сонной тишиной,

И в храм высокий он проник…

Там, где сиял Мадонны лик

В дыму трепещущих лампад,

Как призраки, стояли в ряд

Двенадцать дев, которых свет

Причел к умершим с давних лет;

Неслась мольба их к небесам,

И отвечал старинный храм

Их песни мирной и святой,

И пели все, кроме одной.

Как херувим, она была

Обворожительно мила.

В ее лице никто б не мог

Открыть печали и тревог.

Но что такое женский взгляд?

В глазах был рай, а в сердце ад!

Прилежным ухом у окна

Шум ветра слушала она,

Как будто должен был принесть

Он речь любви иль смерти весть!..

Когда ж унылый звон проник

В обширный храм – то слабый крик

Раздался, пролетел и вмиг

Утих. Но тот, кто услыхал,

Подумал, верно, иль сказал,

Что дважды из груди одной

Не вылетает звук такой!..

Любовь и жизнь он взял с собой.

Моряк

O’er the glad waters of the dark blue sea,

Our thoughts as boundless, and our souls as free,

Far as the breeze can bear, the billows foam,

Survey our empire, and behold our home.

The Corsair. L. Byron.[39]

Отрывок

В семье безвестной я родился

Под небом северной страны,

И рано, рано приучился

Смирять усилия волны!

О детстве говорить не стану.

Я подарен был океану,

Как лишний в мире, в те года

Беспечной смелости, когда

Нам всё равно, земля иль море,

Родимый или чуждый дом;

Когда без радости поём,

И, как раба, мы топчем горе,

Когда мы ради всё отдать,

Чтоб вольным воздухом дышать.

Я волен был в моей темнице,

В полуживой тюрьме моей;

Я всё имел, что надо птице:

Гнездо на мачте меж снастей!

Как я могущ себе казался,

Когда на воздухе качался,

Держась упругою рукой

За парус иль канат сырой;

Я был меж небом и волнами,

На облака и вниз глядел,

И не смущался, не робел,

И, всё окинувши очами,

Я мчался выше – о! Тогда

Я счастлив был, да, счастлив, да!

Найдите счастье мне другое!

Родными был оставлен я;

Мой кров стал – небо голубое,

Корабль – стал родина моя:

Я с ним тогда не расставался,

Я, как цепей, земли боялся;

Не ведал счету я друзьям:

Они всегда теснились к нам,

Катились следом, забегали,

Шумя, толкаяся, вперед,

И нам нестись по лону вод,

Казалось, запретить желали;

Но это шутка лишь была,

Они не делали нам зла.

Я их угадывал движенья,

Я понимал их разговор,

Живой и полный выраженья;

В нем были ласки и укор,

И был звучней тот звук чудесный,

Чем ветра вой и шум древесный!

И каждый вечер предо мной

Они в одежде парчевой,

Как люди, гордые являлись;

Обворожен, я начал им

Молиться, как богам морским,

И чувства прежние умчались

С непостижимой быстротой

Пред этой новою