вымоет в этой воде руки, то она с восторгом выпивает нечистую воду и это служит знаком взаимной любви. Каково бы объясняться таким же образом брюзгливым Европейским красавицам?
—
Дружба теперь уже не чувство, а поношенная маска, которую надевает хитрость, чтобы обмануть простоту или скрыться от проницательности.
—
De mortuis non nisi bene,[54] золотое правило древних! Не оно ли причиною славы Горациев и Квинтилианов? Жаль, весьма жаль, что у нас оно не в силе; сколько бы родилось тогда великих мужей, и лириков, и критиков; Пинд превратился бы в толкучий рынок: туда бы прошел и худенький творец Эпической поэмы и полновесный переводчик обветшалых Водевилей; сколько бы полишинелей попало в Аполлонову свиту!
—
Всякая из наших красавиц хочет жить подольше, а ни одна не желает быть старою: как согласовать сии желания? Какая была бы жестокая борьба внутреннего с наружным, если бы не было вас, блаженные румяна, и вас, чудесные фальшивые пукли!
—
Время подобно непостоянной и капризной любовнице: чем более за нею гоняешься, чем более стараешься ее удержать, тем скорее она покидает тебя, тем скорее изменяет.
—
Дурак то же, что и старая красавица: его ученость — белила, его начитанность — румяна, а умничанье — кокетство.
—
Опытный лоцман никогда не отправляется в путешествие, когда на море буря; а искусный рифмач никогда не пустится на Пинд, когда море воображения спокойно.
—
Приятель мой, Француз П. П., весьма легко разрешает задачу Романтизма и Классицизма. Кто пишет без правил, и следственно пишет чушь, тот и Романтик; кто же пишет по правилам Буало, утвержденным веками, тот всегда пишет изящно, тот и Классик. Читателей он также делил на два разряда: кто судит о творениях по собственным чувствам и по впечатлениям, получаемым при чтении, тот всегда ошибается, и следственно Романтик; кто же судит и чувствует по непреложным законам Баттё, тот никогда не заблуждается, следственно тот Классик. Добрый П. П.! ты был знаменитый Романтик, по твоему определению.
—
Сколько любовь приятнее женитьбы, столько роман занимательнее истории.
—
Обида такая пилюля, которую не всякий с покойным лицом проглотить может; некоторые глотают, разжевав наперед; тут пилюля еще горьче.
—
Я где-то читал, то Барон Голбарих так определяет комедию и трагедию: цель комедии есть женитьба, а трагедии — убийство; вся интрига основана на том, будет ли свадьба и будет ли убийство? Будет свадьба, будет убийство: вот первый акт. Никто не женится, никто не умрет: вот вторый. Как бы женить, как бы убить: вот что занимает всех в третьем. Неожиданный случай, останавливающий женитьбу и убийство, наполняет весь четвертый; наконец в пятом Автор женит и убивает, кого ему заблагорассудится. Vive les théories![55]
—
Некто очень хорошо заметил, что тот самый пустой человек, кто наполнен собою.
—
Есть престранные люди, которые поступают с друзьями, как с платьем: до тех пор употребляют, пока износится, а там и кинут.
—
Почему Французы не терпят Романтизма? — Потому что не во время гость хуже Татарина.
—
Река поворачивает в сторону, когда встречает возвышенности; так и фортуна поворачивает в сторону, когда на дороге встречает людей с благородными мыслями и возвышенными чувствами.
—
Прошлого года издатель Франкфуртского дамского журнала провозгласил: Il est peu d’ouvrages écrits dans la langue russe que l’on puisse comparer, sous le rapport de l’harmonie et de l’élégance, aux productions sorties de la plume féconde de Soumarocow.[56] Эх, Г-н Издатель! видно вас не заставляли учить наизусть тирад из Сумарокова в наказание, как делывали с нами грешными? Тогда бы иначе заговорили вы о гармонии и изяществе стихов Сумарокова!
—
Как бы ловко ни был сшит плащ тщеславия, он никогда не прикрывает совершенно ничтожности.
—
Херасков заимствовал у Вольтера, Вольтер у Виргилия, Виргилий у Гомера; кем пользовался Гомер? — Жаль, что тогда не было книгопечатания!
—
Нет чудес в наше время, говорят некоторые: но они весьма ошибаются. Наша знаменитая Эльвира — чудо из чудес! она с трудом говорит по-русски, с трудом может написать записочку своему приказчику о присылке денег из деревни; но вдруг — написала Русские стихи. Вот чудо в Поэзии — Крючков, никогда ничего не читавший, ничему не учившийся и видевший только Памятник из Законов Правикова, поправляет расположение Юстинианова кодекса: вот другое чудо! Бралкин занимает место Вице-Губернатора — и ничего до сих пор не имеет: вот третье чудо… и сколько еще других чудес!
—
Женщины злы, кричит угрюмый философ; женщины несносны, ворчит легкомысленный юноша; женщины скупы, говорит молодой расточитель; женщины неверны, твердит старый муж… Только одни пылкие, еще не разочарованные любовники уверяют, что женщины сотворены для нашего утешения. Кто в заблуждении?
—
У всякого свой конек; иные прельщаются эполетами и золотыми висюльками; другие — плюмажем на шляпе; третьи — серебряными пуговицами на зеленом виц-мундире. Некоторые восхищаются благосклонною улыбкою барышни; иные снисходительным взором замужней: последние глупее первых.
N. N.
Письма
Письма Лермонтова
Шан-Гирей М. А., осень 1827*
<Москва, осенью 1827 г.>
Милая Тетинька
Наконец настало то время, которое вы столь ожидаете, но ежели я к вам мало напишу, то это будет не от моей лености, но от того, что у меня не будет время. Я думаю, что вам приятно будет узнать, что я в русской грамматике учу синтаксис и что мне дают сочинять; я к вам это пишу не для похвальбы, но собственно оттого, что вам это будет приятно; в географии я учу математическую; по небесному глобусу[57] градусы планеты, ход их и пр…; прежнее учение истории мне очень помогло. — Заставьте пожалуста Екима* рисовать контуры, мой учитель* говорит, что я еще буду их рисовать с полгода; но я лучше стал рисовать; однако ж мне[58] запрещено рисовать свое. Катюше* в знак благодарности за подвязку посылаю ей бисерный ящик моей работы. Я еще ни в каких садах не был, но я был в театре, где я видел оперу[59] «Невидимку»*, ту самую, что я видел в Москве 8 лет назад*; мы сами делаем* Театр*, который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть (сделайте милость, пришлите мои воски). Я нарочно замечаю, чтобы вы в хлопотах не были, я думаю, что эта пунктуальность не мешает; я бы приписал к братцам* здесь, но я им напишу особливо; Катюшу же целую и благодарю за подвязку.
Прощайте, милая тетинька, целую ваши ручки; и остаюсь ваш покорный племянник.
М. Лермантов*.
Шан-Гирей М. А., около 21 декабря 1828*
<Москва, около 21 декабря 1828 г.>
Милая Тетинька!
Зная вашу любовь ко мне я не могу медлить, чтобы обрадовать вас: экзамен кончился и вакация началась до 8-го января, следственно она будет продолжаться 3 недели. Испытание наше продолжалось от 13-го до 20-го числа. Я вам посылаю баллы, где вы увидите, что Г-н Дубенской* поставил 4 русск<ий> и 3 лат<инский>, но он продолжал мне ставить 3 и 2 до самого экзамена. Вдруг как-то сжалился и накануне переправил, что произвело меня вторым учеником.
Папинька сюда*[60] приехал, и вот уже 2 картины извлечены* из моего portefeuille…[61] славу богу! что такими любезными мне руками!..
Скоро я начну рисовать* с (buste) бюстов… какое удовольствие! к тому ж Александр Степанович* мне показывает также, как должно рисовать пейзажи.
Я продолжал подавать сочинения мои Дубенскому, а Геркулеса и Прометея* взял инспектор, который хочет издавать журнал, «Каллиопу*» (подражая мне! (?)), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется; Павлов* мне подражает, перенимает у… меня! — стало быть… стало быть… — но выводите заключения, какие вам угодно.
Бабушка была немного нездорова зубами, однако же теперь гораздо лучше, а я, — o! je me porte comme à l’ordinaire… bien![62]
Прощайте, милая тетинька, желаю, чтобы вы были внутренно покойны, след<овательно> здоровы, ибо: Les douleurs du corps proviennent des maux de l’âme![63]
Остаюсь ваш покорный
М. Лермантов.
NB. Прилагаю вам, милая тетинька, стихи, кои прошу поместить к себе в Альбом, а картинку я еще не нарисовал*. На вакацию надеюсь исполнить свое обещание.
Вот стихи:
Поэт*
Когда Рафаель вдохновенный
Пречистой девы лик священный
Живою кистью окончал;
Своим искусством восхищенный
Он пред картиною упал!
Слабел в груди его младой,
И утомленный и немой,
Таков поэт: чуть мысль блеснет,
Как он пером своим прольет
Всю душу; звуком громкой лиры
Чарует свет, и в тишине
Поет, забывшись в райском сне,
Вас, вас! души его кумиры!
И вдруг хладеет жар ланит,
Его сердечные волненья
Всё тише, и призрак бежит!
Но долго, долго ум хранит
Первоначальны впечатленья.
М. Л.
P. S. Не зная, что дядинька* в Апалихе*, я не писал к нему, но прошу извинения и свидетельствую ему мое почтение.
Шан-Гирей М. А., весна 1829*
<Москва, весной 1829 г.>
Милая Тетинька!
Извините меня, что я долго не писал… Но теперь постараюсь почаще уведомлять вас о себе, зная, что это вам будет приятно. Вакации приближаются и… прости! достопочтенный пансион. Но не думайте, чтобы я был рад оставить его, потому учение прекратится; нет! дома я заниматься буду еще более, нежели там.
Вы спрашивали о баллах, милая Тетинька, увы! у нас в пятом классе с самого нового года еще не все учителя поставили сии вывески нашей премудрости![64] Помните ли, милая тетинька, вы говорили, что наши актеры (московские) хуже петербургских. Как жалко, что вы не видали здесь «Игрока*», трагедию «Разбойники»*. Вы бы иначе думали. Многие из петербургских господ соглашаются, что эти пьесы лучше идут, нежели там, и что Мочалов в многих местах превосходит Каратыгина*. Бабушка, я и Еким*, все, слава богу, здоровы, но M-r G. Gendroz*[65] был болен, однако теперь почти совсем поправился.
Постараюсь следовать советам вашим, ибо я уверен, что они служат к моей пользе. Целую ваши ручки. Покорный ваш племянник
М. Лермантов.
Р. S. Прошу вас дядиньке засвидетельствовать мое почтение и у тетиньки Анны Акимовны* целую ручки. Также прошу поцеловать за меня: Алешу*, двух Катюш* и Машу*.
М. Л.
Шан-Гирей М. А., февраль 1831 или 1832*
<Москва, февраль 1831 или 1832 г.>
Ma chère tante.
Вступаюсь за честь Шекспира. Если он велик, то это в Гамлете; если он истинно Шекспир, этот гений необъемлемый, проникающий в сердце человека, в законы судьбы, оригинальный, то-есть неподражаемый Шекспир — то это в Гамлете. Начну с того, что имеете вы перевод не с Шекспира, а перевод перековерканной пиесы Дюсиса, который, чтобы удовлетворить приторному вкусу французов, не умеющих обнять высокое, и глупым их правилам, переменил ход трагедии и выпустил множество характеристических сцен: эти переводы, к сожалению, играются у нас на театре. Верно, в вашем Гамлете нет сцены могильщиков, и других, коих я не запомню.
Гамлет по-английски написан половина в прозе, половина в стихах. — Верно, нет той сцены, когда Гамлет говорит с своей матерью, и она показывает на портрет его умершего отца; в этот миг с другой стороны, видимая одному Гамлету, является тень короля, одетая, как на портрете;