* *

Чтобы удобнее продолжать нашу беседу о спиритизме и спиритах, мы должны принять их же спиритское деление спиритизма на опытный и философский.

Что такое опытный спиритизм, мы уже отчасти показали и, не имея ни времени, ни места останавливаться на нем, не будем более возвращаться к его изъяснению. Скажем одно лишь, что это мания странная и жалкая, но едва ли даже хоть сколько-нибудь опасная для Христовой церкви. Спиритские кружки этого сорта своею неразборчивостию в прозелитах, нетребовательностию и снисхождением ко всем слабостям человеческим, лишь бы только этот человек называл себя спиритом и говорил, что он верит по-спиритски, напоминают, как нельзя более, недавние еще нигилистические кружки, где от прозелитов тоже не добивались ни искренности убеждений, ни доказательств силы, чтобы следовать этим убеждениям. Как там просто довольствовались тем, что человек, надев на себя соответственную моде святошную харю, начинал откликаться на известную кличку и уверял кстати и некстати, что он не верит в Бога, отвергает брак и не почитает родителей, так и здесь пришел человек, взял карандаш и сказал: «У меня пишет, и я теперь верю, что пишет», и дело кончено. В лицедее этом признается высшая интенсивность, и он объявляется «склоняющимся к началам спиритизма». Клерком новый приемыш остается не долго, и скоро сам начинает адвокатствовать за спиритизм; — с этих пор он уже матерый спирит. Таких спиритов бездна везде, и особенно в Москве, Петербурге, Таганроге, Керчи, Воронеже и Одессе [В Воронеже рассказывали о каком-то замечательном медиуме, — жене священника, которая, вовсе не зная немецкого языка, писала будто бы какому-то немцу ответы по-немецки. Сказание это у петербургских спиритов считается достоверным. На юге же где-то, кажется, пребывает нынче и известный спирит Болтин, который отстаивал спиритизм в русской печати и о котором не раз упоминается в журнале С.-Петербургской духовной академии]. Но, впрочем, много их повсюду, и повсюду они представляют тот же гнилой, рыхлый, ленивый, мечтательный и бесстрастно увлекающийся тип ледащего человека, которого каким флагом ни покрывай, флаг тот ему не возвратит ни смелости, ни чести, и под каким именем этого ледащего человека ни показывай, он все будет хлам, коптящий небо и бременящий землю. Такой нигилист, спирит и богомолец достойны совершенно одинаковых к ним отношений, и однокачественность их вполне доказывается тем, что поскоблите немножко такого спирита — и вы увидите в нем ярого нигилиста, умойте и допросите такого нигилиста — и вы найдете в нем ледащенького спирита, верующего, что достаточно рассуждать о необходимости самосовершенствования — и тем уже совершенствуешься. Какими бы знаменами все эти люди ни покрывались и на какие бы клички ни откликались они, — это все равно мертвые, которым жизнь оставляет лишь «погребать своих мертвецов».

* * *

«Философский спиритизм» держит себя совсем иначе. Это, как сказано в журнале Киевской духовной академии, новое мышление, до сих пор даже и не стремящееся быть не чем иным, как мышлением. Но, тем не менее, новое мышление, которое распространяет философский спиритизм, не только не благоприятно для церкви, но идет против нее, враждебно ей и имеет своею прямою задачею разрушить содержимую христианскою церковию «старую религию» или «церковное христианство», а вместо него поставить не nihil [Ничто — Лат. ], не клеточку, не материю, а совершенствование духа в преуспеянии на пути предоставленных человеческому естеству добродетелей: добра, милосердия, справедливости, самообладания и мира.

По первому взгляду на тенденции философствующих спиритов их, пожалуй, с общей точки зрения не найдется в чем и осудить. Как деисты и люди, проповедующие в своих стремлениях идеал усовершенствования человеческого духа, они, по-видимому, не могут быть и сравниваемы с представителями того недавнего русского материализма, который стремился разрешить безусловно все задачи бытия микроскопом и скальпелем.

Современные духовные писатели и не сравнивают этих двух школ: они признают ласковый и требующий, по-видимому, маленьких уступок философский спиритуалистический толк без всякого сравнения вреднейшим для христианской церкви, чем самый крайний материализм (как удержанный на соответственной высоте ученого миросозерцания, так и низверженный до низменных степеней невежества, создавшего из него русский нигилизм).

* * *

Вред учений того духа, к которому надлежит отнести так называемый спиритами философский спиритизм, полно, коротко и ясно изложен автором книги «Иезуиты в России» священником Михаилом Морошкиным. Составляя обыкновенно обзор иностранной богословской литературы для журнала «Православного обозрения», М. Я. Морошкин в одной из прошлогодних книжек этого журнала, с замечательною ясностию, свойственною этому писателю, показал, что учения, вымогающие у церкви небольших уступок в воззрении на Сына Марии, гораздо вреднее с первого же взгляда несостоятельных учений крайнего материализма. Относясь довольно почтительно, — а иногда даже и очень почтительно, — к нравственным идеалам христианства, но нанося удары божеству Сына Марии и критически сравнивая его то с Конфуцием, то с Зороастром, то с Сократом, то с Санкиа-Муни и Мохамедом, все эти учения стремятся к так называемой независимой нравственности и имеют гораздо больше общего с решениями, принимаемыми Сабатье, Франком и Контом, чем с учением Христа, прямо относившегося к тайнам человеческой души.

Философский спиритизм, получающий в нынешнее время особенно успешное распространение, строит совершенствование духа тоже на независимой нравственности, так как спиритский Христос тоже не более, как Сын Марии, приходивший в виде лишь относительно совершенном, но отнюдь не совершеннейшем, в котором «он еще придет по Своему обетованию», усовершенствовавшись в других обителях отца. (То есть усовершенствованный многовековым пребыванием в иных обителях, Дух Истины, бывший в Сыне Марии, придет будто бы и вселится в единого из нас, который и будет совершеннее Сына Марии.) Философский спиритизм не оскорбляет и не отталкивает от себя ни жестоких людей, ни людей самых мягкосердных и нравственных; напротив, он с бесконечною терпеливостию сносит первых и, как бы некий целительный елей, увлажает острупелые раны, нанесенные последним от оскорблявшего нежнейшие человеческие чувства материализма. Но в то же время он тихо, без всякого шума, отторгает людей от церкви и путем независимой нравственности указывает им задачу совершать больше того, что совершал Христос (что, по их толкованию евангелия, будто бы указано человечеству и самим «обоготворяемым сыном Марии»).

Итак, философский спиритизм, чуждый всех шарлатанств спиритизма опытного (с которым он, вероятно, скоро вовсе разойдется и станет им гнушаться), очевидно принадлежит к тем учениям, которые в настоящее время, по выражению священника Морошкина, строят «кризис, угрожающий большими опасностями христианской церкви», а опасности эти, по мнению того же автора, таковы, что ожидаемая, а частию уже происходящая, от них «гибель угрожает не некоторым историческим, священным повествованиям, не некоторым чудесам, не некоторым символам, но самому верованию в невидимую действительность мира нравственного».

Этот нежный, елейный спиритизм, «увлекающий целые толпы», до сих пор остается почти вне всякой дельной полемики со стороны нашего духовенства и, укрепляясь, овладевает симпатиями многих благороднейших и даровитых людей, потеря которых не может быть нечувствительною для церкви.

Что же сделали и что намерены, по-видимому, сделать слуги церкви для борьбы с этим новым, хитроласковым врагом своим?

* * *

Не опасаясь сделать слишком большую ошибку, скажем, что в прошедшем заслуги церковных писателей против подрывающегося под авторитет церкви спиритизма до крайности бедны. За повторением общих мест и насмешек, к сожалению, не всегда метких, очень редко остроумных и никогда не действительных для тех, кто знаком с задачами спиритизма, литература духовная и церковная проповедь ничем еще не помешали успехам этого учения. Наибольшая из всех заслуг в этом роде едва ли не принадлежит тем же статьям «Христианского чтения», да заметкам о. Морошкина. М. Я. Морошкин по крайней мере растолковал, что учения того рода, к которым относят свое учение философствующие спириты, не могут быть помирены с христианством, но, к сожалению, умные заметки о. Морошкина, напечатанные в духовном журнале, едва ли могли иметь в обществе такое большое распространение, какого можно для них пожелать и какого требовало бы дело. Затем Киевская духовная академия сделала полезный шаг, признав существование в спиритизме нового и опасного врага для церкви. Но, к сожалению, Киевская духовная академия, говоря позже многих о спиритизме, имела в виду только лишь одну наименее вредную и наиболее несостоятельную часть спиритов, — именно спиритов, называемых «опытными» и близких к слепому «стологаданию».

Однако и о. Морошкин, и Киевская духовная академия, хотя не совсем прямо, но, впрочем, довольно ясно, указывают меры, какими следовало бы начинать класть в России преграду успехам спиритизма и других учений независимой нравственности.

Взгляды на это о. Морошкина и редакции «Трудов Киевской духовной академии» довольно несходны; но оба очень интересны, и один из них даже достоин высокого почтения.

* * *

Киевская духовная академия, изложив свой взгляд на известный ей спиритизм, прямо не рекомендует против него никакой меры; но говорит, что «люди серьезные из самих протестантов предлагают против этого зла, как средство самое лучшее, уничтожение пресловутого американского отделения церкви от государства и ограничение дозволенной там безусловной свободы совести…»

(Чтый да разумеет.)

Священник Морошкин, говоря о елейных врагах церкви, признающих бытие Божие, но с тем вместе и независимую нравственность, и указывая с этой стороны для церкви такие опасности, перед которыми можно вменить в ничто злые нападки материалистов, выразил иную мысль, которая и гораздо прямее, и гораздо достойнее намека Киевской духовной академии и, что в данном случае всего важнее, гораздо той мысли действительнее. О. Морошкин того мнения, что церковь требует теперь от своих слуг сугубого внимания к строению тайн Божиих и что время в своем круговороте снова вызывает их даже к подвижничеству. С этим мнением почтенного священника Морошкина очень трудно не согласиться. Врагов у церкви бездна, и последний, хитроласковый и не безнравственный (с точки зрения нехристианской, независимой нравственности) враг ее достоин ныне всего внимания даровитейших ее служителей.

Меры, на которые намекает Киевская духовная академия, — это те самые меры, посредством которых наша церковь столь долго и столь малоуспешно боролась при помощи правительства с грубейшими сектами русского церковного раскола. Если все эти меры оказались бессильными против раскола, то что же они могут сделать, будучи употреблены против «нового мышления»? Как стеснением «свободы совести» запретить мыслить по-новому и заставить чтить отметаемую спиритами «старую религию» (то есть церковное христианство)?.. Признаемся, помимо того, что нам удивительно склонение Киевской духовной академии к мерам такого странного и недуховного характера, мы не можем не предвидеть для всех таких мер полного неуспеха. — Хлысты, лазаревцы и другие наши «духовные христиане» избегли и до сих пор очень легко избегают всякого преследования, потому что, по их игнорированию значения всяких религиозных обрядов, они ради спокойствия и ходят в церкви, и жертвуют на храмы, и льют