Я тебя ненавижу!
— Чего благороднее, как теперь ненавидеть!
— Ты сама довела, что мне стала противна.
— А противна, так зачем ты сюда пришел?
— Я только и хотел тебе это сказать, что ты скверна!
— Ну да! Сделайте одолжение!.. Непременно скверна!.. Для кого-нибудь не скверна, а ты сказал, и уходи. Совсем напрасно ваши пульсы бьются…
— Ты врешь, мои пульсы не бьются!
— Ну да!.. Оно и видно!
— Ну так я тебе это сейчас объясню, для чего они бьются.
— Э, нет, брат, нет, нет! Я уж от этих ваших объясненьев-то вон каким уродом стала, что даже все замечают.
Он что-то сказал, но она отвечала: «нет», потом опять: «нет», и потом еще:
— Нет, нет, нет! Что-о?.. Ага!.. Нет!.. Подаренье мне — это в состав не входит, а ты виноват и прощенья проси.
— И еще попроси!
— И еще!
— Ну, вот так! А то ступай вон… Вашего брата надо пробирать!
Подслушивавшая кухарка от этих последних слов пришла в восторг и, озарившись радостной улыбкой, плюнула и прошептала:
— Ах ты шельма! давно ли из деревни, а как умеет! Это она опять на колени его поставила! Тьфу! Ей-богу, в ее черт ложку меду кладет!
И кухарка еще сильнее затаила дыхание, чтобы наблюдать, что будет, но дальнейшей проборки уже не было слышно, потому что дверь маленькой каютки закрылась, а с другого конца коридора, где своим чередом совершалась забота о пище, пополз невыносимый чад.
Кухарка бросилась к своему бурливому алтарю и застала на плите самый полный беспорядок: одно перекипело и било через край, другое перегорело, пережарилось и все наполняло смрадом помещение с потолка и до пола.
Кухарка рассердилась и закричала:
— О, черт бы вас взял с вашими пульсами и с вашею проборкой! Все, дьяволы, будете нынче без жратвы!
С этим, полная гнева, она вскочила на стол, открыла форточку и размахнула настежь дверь с черного хода; но едва она это сделала, как вся просияла; на ее конце улицы тоже заходил праздник: у самого порога стоял румяный лавочный мальчик с корзиною на голове и не решался перешагнуть.
— А-а! — приветствовала его весело белая баба, — то-то я, братцы, слышу: кто это с такою великолепною гордостью ползет и катится, а это ты, шышь-пыжь — лавочная мышь? Здорово, Петрунька!
Мальчик дулся и молчал, а кучерявая бабелина рассмеялась и, потянув его за фартук в кухню, бойко продолжала:
— Полно дуть губу!.. Дурак! Ведь жив, чай, остался!
— Только и есть, что жив вам достался! — ответил плаксиво розовый мальчик и враз изменил голос, крикнув: — Принимай, что ли, скорее корзинку! Мне не время!
— А мне что за дело? Тут не снимай!.. Видишь, здесь чадно! Неси вон туда, в мою комнату.
Мальчик с корзинкою тронулся и опять в нерешительности остановился, но кухарка втолкнула его в комнату, и оттуда сейчас же послышался жалостный писк.
Вечер густеет. Все тихо.
XVI
В кухне прочистилось; чад унесло; из кухаркиной комнаты, озираясь, вышел робко лавочный мальчик; у него на голове опрокинута опорожненная корзина. Она закрывает ему все лицо, и в этом для него, по-видимому, есть удобство. Кухарка его провожает и удерживает еще на минуту у порога; она молча грозит ему пальцем, потом сыплет ему горсть сухого господского компота, и, наконец, приподнимает у него над головою корзинку, берет руками за алые щеки и целует в губы. При этом оба целующиеся смеются.
Мальчик уже сбросил с себя свою детскую робость, а она ему шепчет:
— На гулянье пойдем вместе. Гляди, там какое веселье!.. Я тебе к празднику голубую рубашку сошью. Прибеги только завтра примерить.
— Прибегу, — отвечает мальчишка.
Она его еще обняла и, прижав к груди его головенку, сказала ему с материнскою нежностью:
— А когда тебя пошлют к прачке в заведение, ты с ее гладильщицами не разговаривай… Слышишь?.. Они девчонки ветреные. Можешь пропасть…
— Не-ет! — отвечал мальчик. — Мне и так всех стыдно!
— Вот то-то и есть! Да все, милка, ничего и не значит… А я всех дворников подкуплю, и мне сейчас всё и донесут.
Он посвистывает и спускается с лестницы, обнаруживая в самом деле «великолепную гордость».
Дворницкий работник встречает его с вязанкою дров и говорит:
— Петра, сколько ты прожил лет?
— Тринадцать.
— Ничего!
— Ожидай, значит, лучшего!
Пётр благодарит и уходит в ожидании лучшего.
Он будет на гулянье, она ему подарит рубашку. Со временем он попросит ее купить ему часы. А то ну ее к черту!
В передней и в кухне засветились хорошо протертые лампы. На плите в кастрюлях все подлито и подправлено, буря прошумела и отхлынула, наступает снова чистота и порядок, как требуется. Надо и себя примундирить.
Кухарка повернула кран и спустила над раковиной воду до холодной струи. Этой воды она налила полный жестяной уполовник и всю ее выпила. Она пьет с жадностью, как горячая лошадь, у которой за всяким глотком даже уши прыгают. Прежде чем она кончила свое умыванье, в кухню входит тоже и горничная, и эта точно так же молча взяла уполовник, и так же налила его холодною водой, и так же пьет с жадностью, и красные уши ее вздрагивают за каждым глотком.
Затем и эта умылась холодною водой над тою же самою раковиной и замахала над головой мокрыми руками, потому что забыла взять с собой утиральник.
Говорить ей не хочется.
Кухарка ее поняла, кинула ей чистый конец своего полотенца и, поклонившись ей наподобие реверанса, сказала:
— Поздравляю с приятным бонжуром!
Горничная сделала шутливую гримасу и ответила:
— И вас с теми же делами!
Они, кажется, признавали за настоящие «дела» — только одни дела природы, которая множит жизнь, не заботясь о том, в чем ее смысл и значение.
<1894>
Примечания
В силу ограниченности объема в настоящее издание не могли быть включены все значительные произведения Н. Лескова.
Представленные здесь повести и рассказы, расположенные в хронологическом порядке, все же дадут возможность читателю проследить эволюцию творчества Лескова на протяжении более трех десятилетий — от 60-х до середины 90-х годов XIX века.
Произведения датируются не по первой публикации, а по времени их написания.
Тексты даны по Собранию сочинений Н. С. Лескова в одиннадцати томах, Государственное издат. художеств. литературы, М., 1956–1958.
Повести. Рассказы
ЛЕДИ МАКБЕТ МЦЕНСКОГО УЕЗДА
В первой публикации повесть называлась «Леди Макбет нашего уезда».
Н. С. Лесков предполагал создать цикл очерков о женщинах разных сословий. Он писал в редакцию журнала «Эпоха»: «„Леди Макбет нашего уезда“ составляет 1-й № серии очерков исключительно одних типических женских характеров нашей (окской и частию волжской) местности. Всех таких очерков я предполагаю написать двенадцать, каждый в объеме от одного до двух листов, восемь из народного и купеческого быта и четыре из дворянского. За „Леди Макбет“ (купеческого) идет „Грациэлла“ (дворянка), потом „Майорша Поливодова“ (старосветская помещица), потом „Февронья Роховна“ (крестьянская раскольница) и „Бабушка Блошка“ (повитуха). Далее пересчитывать не буду, тем более что они еще не отделаны; но те, которые я назвал Вам, могут идти друг за другом, по одному в месяц, и должны, по моему расчету, все выйти к следующей зиме особым изданием» (Н. С. Лесков. Собр. соч. в одиннадцати томах, т. 10, М., 1958, с. 253)[389]
Перечисленные Лесковым произведения неизвестны. Возможно, материал этот использован в таких рассказах и повестях, как «Воительница», «Котин доилец и Платонида», «Житие одной бабы».
Лесков вспоминал: «А я, вот, когда писал свою „Леди Макбет“, то под влиянием взвинченных нервов и одиночества чуть не доходил до бреда. Мне становилось временами невыносимо жутко, волос поднимался дыбом, я застывал при малейшем шорохе, который производил сам движением ноги или поворотом шеи. Это были тяжелые минуты, которых мне не забыть никогда» («Как работал Лесков над „Леди Макбет Мценского уезда“». Сборник статей к постановке оперы «Леди Макбет Мценского уезда» Ленинградским государственным академическим Малым Оперным театром. Л., 1934, с. 19).
Характер Катерины Измайловой, как и описанная в повести трагедия, — итог изучения жизни и быта провинциальной купеческо-мещанской среды. Некоторые воспоминания детства, в сочетании с более поздними наблюдениями, помогли писателю создать убедительную картину жизни. Лесков вспоминал, например: «Раз одному соседу старику, который „зажился“ за семьдесят годов и пошел в летний день отдохнуть под куст черной смородины, нетерпеливая невестка влила в ухо кипящий сургуч… Я помню, как его хоронили… Ухо у него отвалилось… Потом ее на Ильинке (на площади) „палач терзал“. Она была молодая, и все удивлялись, какая она белая…» («Как я учился праздновать. Из детских воспоминаний писателя». Цит. по Собранию сочинений Лескова, т. 1, с. 498).
ВОИТЕЛЬНИЦА
В первом издании рассказ предварялся посвящением художнику Михаилу Осиповичу Микешину (1835–1896), с которым Лесков был в дружеских отношениях.
ЗАПЕЧАТЛЕННЫЙ АНГЕЛ
В период создания повести Лесков выступает со статьями, посвященными проблемам иконописи. Его статья «Об адописных иконах», появившаяся в июле 1873 года в газете «Русский мир», вызвала целую дискуссию в печати. Там же в сентябре 1873 года была опубликована статья «О русской иконописи».
Древнерусским искусством и религией, в частности старообрядческой, Лесков интересовался еще с детства. Этому способствовало его близкое знакомство с археологом, преподавателем Академии художеств В. А. Прохоровым (1818–1882). В самом начале литературной деятельности, в 60-е годы, Лесков публикует серию статей в «Биржевых ведомостях» — «Русские архиереи и русские монастыри в старину», «Искания школ старообрядцами» и др.
Церковной тематики касается Лесков и в литературно-критических статьях 70-х годов: «Карикатурный идеал. Утопия из церковно-бытовой жизни (Критический этюд)» — о книге «Жизнь сельского священника» третьестепенного писателя официального направления Ф. В. Ливанова; статья о рассказах и повестях А. Ф. Погосского и др.
Н. С. Лесков выступал в защиту «одной из самых покинутых отраслей русского искусства» — иконописи, которая, по его мнению, служила делу просвещения народа. Он указывал на мировое значение таких шедевров, как «филаретовские святцы в Москве», «канонические створы русского письма, находящиеся в Ватикане у папы».
Лесков не воспринимает литографированные иконы как искусство. «Иконы надо писать руками иконописцев», — утверждает он. Наивысшую оценку дает он русской школе иконописи.
Из выдающихся русских мастеров-изографов своего времени Лесков называет имена Пешехонова, Силачева, Савватиева.
Таким образом, созданию «Запечатленного ангела» предшествовала большая работа Лескова по изучению иконописи как искусства.
Лесков обнаруживает также всесторонние и глубокие знания апокрифической литературы.
По требованию издателя «Русского вестника» М. Н. Каткова, Лесков вынужден был придать концовке повести поучительный характер: раскольники признают превосходство «господствующей церкви», якобы убежденные ее чудесами. Однако это «чудодейственное» преображение выглядит неправдоподобно, — об этом сам Лесков говорил в последней главе «Печерских антиков».
Как и многие произведения Лескова, «Запечатленный ангел» не сразу нашел издателя. Над этой повестью Лесков долго работал, «…вытачивать „Ангелов“ по полугода да за 500 р. продавать их — сил не хватает,
