такому, что касается лично его самого, его личных убеждений и интересов; но соглашаемся, что справедливо обязать человека пожертвовать известною долею своих убеждений и интересов благосостоянию многих. В настоящем случае вопрос представляется именно таким. Домохозяин лично может иметь полное право сохранять в своем жилище всю патриархальную нечистоту и дышать воздухом, в котором, по народному выражению, «можно топор повесить». Запретить ему это удовольствие, заставив вычищать и проветривать свое жилище, было бы несправедливо, если бы это не мешало ничьим легким свободно расширяться. Но такое предположение возможно только как резкое исключение. Человек живет в семье и в сообществе других людей, на которых более или менее сильно влияет его образ жизни. Если окружающие не претендуют, это еще не значит, что они не могут претендовать на право освободиться от скотоподобного образа жизни, ведущего к тяжким страданиям и безвременной могиле. Если они не понимают своего права или не умеют им пользоваться, то их нужно познакомить с этим правом и ввести во владение им. Но как войти в это право? Как им станут пользоваться? Как потребуют его дети, родящиеся с правом жить, но лишаемые этого наслаждения скотоподобною жизнью, которой не может вынести младенец и вскоре после своего появления на свет, прямо от теплой материнской груди, уходит ранним гостем на приходское кладбище? А каково у нас отношение этих крошечных могилок к общему числу «нивы Господней»? Страшно сказать. Самая значительная часть русских покойников умирают в детстве; к числу их нужно еще прибавить тех, которые в детстве же слепнут от оспы, вывихивают члены и остаются калеками на целую жизнь. В таком положении поневоле задумаешься, не необходимо ли обязательное содержание врачей в крестьянских обществах? Но решить этот вопрос положительно — очень трудно. Как и кто станет обязывать народ лечиться у врача? Здесь очень многое зависит от приема. Что может из этого выйти? Припомним холеру в Петербурге. Припомним другие случаи, где неудачи врача вменялись народным невежеством в злодейский умысел. Вспомним, что может сделать врач там, где его не хотят видеть, где не верят в науку целения, если целитель не обращается к шарлатанству и чарам; что, наконец, может сделать врач в селе, где больной лежит в двух шагах от теленка и свиньи и дышит то воздухом, пропитанным нечистыми испарениями, то едким дымом печи, то резкою морозною струею, врывающеюся при каждом открытии двери, которая все время топки совсем отворена настежь? Где, наконец, взять какого-нибудь calomel или cali hydrojodici? Аптеки в деревне нет, да и в уездном городе ее чаще всего тоже нет. Пока съездят в губернский город, можно и девятины отправить; а врачу иметь лекарства по закону запрещено, чтоб не случилось каких-нибудь злоупотреблений. Что же, спрашиваем, поможет тут общественному горю одно «обязательное содержание врачей крестьянскими обществами»? Мы не решаемся стать против обязательного вменения известных гигиенических законов. Это интерес нации, интерес человечества, перед которыми должны умолкнуть интересы личного невежества и эгоизма; но как это сделать, чтобы «последняя вещь не была горче первой»? Вопрос о народных недугах и смертности не раз уже затрагивается в нашей журналистике; но жаль только, что в статьях, написанных по этому предмету, очень мало основательности, что авторы их, видимо, руководятся только одним благородным сочувствием народу, но не чувствуют под собою почвы, не владеют знаниями, при которых достигаются цели, недостижимые одним желанием добра. Этот вопрос должен быть рассматриваем, так же как и все другие вопросы, — исторически, и пределы внутреннего обозрения не позволяют нам вдаваться в ученые по этому поводу соображения.

ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ

Две недели назад мы говорили о том, как необходима нашим поселянам врачебная помощь и как трудно доставить им возможность ею пользоваться. Мы упоминали о недостатке врачей в селах и о недоверии поселян к лицам медицинского сословия, на которых народ полагается гораздо менее, чем на своих знахарей, бабок и лекарок. Вопрос, касающийся народного здоровья, слишком важен, и мы позволяем себе возвратиться к нему снова. Известно, что не одни поселяне предпочитают лекарей-самоучек патентованным медикам; такое предпочтение весьма ясно высказывается и некоторыми городскими сословиями: купечеством и, в особенности, мещанством. Этих людей очень давно уже стараются отучить от самоучек, пользующихся их симпатиями, и заставить их обратиться к помощи ученых врачей. С такой целью лечение самоучек называется шарлатанством и преследуется законом, но цель правительства таким образом не достигается: народ в большинстве случаев все-таки лечится со своими лекарями и лекарками, а на окружных, уездных и городовых врачей смотрит как на чиновников и не открывает своих ран их благородиям. В этом официальном положении врачей, по мнению медицинской газеты киевского профессора А. П. Вальтера, лежит одна из причин, не допускающих сближения народа с врачами, назначаемыми лечить поселян и граждан в тех небольших городах нашего государства, которые отличаются от сел единственно пребыванием в них лиц городового и уездного управления.

Этот почтенный орган (№№ 22–36 1861 г.) посмотрел на причины разъединения врачей с народом хотя не везде верно, но очень внимательно и добросовестно. По его мнению, как мы уже сказали, нехорошо то, что врач у нас чиновник, а чтó у нас чиновник, в наше время понятно всякому, а потому не всякий, например, мещанин решится пригласить его благородие, а иногда и высокоблагородие, чтобы поговорить с ним о своих недугах. Это основано на аналогии обхождения с этими людьми других высших (курсив подлинника) чиновников, например городничего, стряпчего и других, с которыми врач составляет одну категорию и которые не допускают обращаться с собою попросту, как народ обходится со своими знахарями. Больные простолюдины не любят рецептов, а хотят, чтобы лекарь сам дал им и лекарство. «Что ты, батюшка, ваше благородие, суешь мне эту бумажку? Что я есть ее стану, что ли? Ты дай мне скляночку с лекарством». Так говорит, по уверению автора, простолюдин медику, а медик не может исполнить просьбу мужичка, потому что ему не дозволено продавать лекарств. Знахарь же дает мужичку свои настои и травки и, таким образом, освобождает его от необходимости идти за сотню верст в губернскую аптеку. «Простой народ также неохотно поступает в городские больницы, ибо, по его мнению, поступить в больницу значит проститься с жизнью». Доктор Добычин, анализирующий в «Современной медицине» отношения врачей к народу, находит, что такое мнение «может быть и справедливо, если принять в расчет состояние больниц». Но при всем разъединении народа с врачами, по замечаниям того же автора, в народе нет совершенного недоверия к медицинским знаниям, и врачи, не преследующие тайных врачевателей, «занимающихся шарлатанским лечением», пользуются уважением народа. К числу причин, поддерживающих симпатии народа к знахарям, относится их умение жить с народом и применяться к народным нравам и обычаям. Люди эти умеют «успокоить и плаксивое дитя, и капризную жену, и дерзкого мужа, а от светского (?!) врача, который, вследствие самого воспитания, не изучал и не знает народного быта, этого ожидать нельзя». Со знахаря довольно 50 коп. за совет и лекарство, а от врача этим не отделаешься, — он чиновник. Эти-то причины доводят народ до того отчуждения, что больные не хотят обращаться к врачам и за бесплатным советом. Очевидно, что врач, удвоив свое внимание к народу и стремясь войти с ним в возможно тесную связь, успел бы сделать очень много в пользу уничтожения народного отчуждения от лиц медицинского сословия, но ему в этом чувствительным образом мешает тяжкая зависимость от множества разных лиц и несоразмерные с его силами и временем обязанности. Уездный или городской врач часто не имеет возможности отдавать своего времени лечению больных, а предается чиновному промыслу. Сказавши, что врач не пользуется доходами от лечения народа, г. Добычин говорит следующее о его положении: «Класс чиновников, тесно связанный с врачом единством промысла (курсив подлинника), также мало доставляет ему дохода. Что такое чиновник города с 4000 жителей? Это какое-то жиденькое, общипанное создание природы. Несмотря на взяточничество, скудость сопутствует ему целую жизнь. Кроме своей бедности, он ничего не может предложить своему доктору, а богатых людей между ними мало. С этим-то классом врач непременно должен жить в ладу, потому что сам принадлежит к той же чиновничьей категории и по различным предметам приобретения чужой собственности находится в приятельских отношениях по части дележа с исправником, становыми приставами, городничим и стряпчим. Нередко чиновники эти обращаются к врачу с такими условиями: „Вы, доктор, лечите меня и мою семью, а мы вам уж постараемся… будут делишки, мы вам представим…“ Зависимость врача от разных лиц, составляющих губернское и уездное управление, беспредельна. Его начальство все, и i это дают ему чувствовать. Г. Добычин рассказывает, что один городничий, которому врач сделал первый визит, встретив его обыкновенным военным взглядом, сказал: „Ты, братец, смотри у меня (курсив подлинника), со мной живи дружно! Со мной, брат, и губернатор знаком и инспектор ваш мне приятель! Понимаешь? Ученость твоя мне не нужна, а когда чуть что не так, я тебя упеку. Ты, брат, еще молод, жиденек, а у меня карман-то потолще! Так смотри, не нагадь, береги себя“». Врач даже бывает вынужденным искать расположения у губернского палача, «угощать и дарить его, потому что он клеймит ссыльных, а ответственность за правильное положение клейм лежит на обязанности врача». Обязанности врачей так обширны и многосторонни и требуют такого большого знания законов, что молодой медик после нескольких попыток действовать самостоятельно запутывается и «почтительно склоняет голову перед юридическим абсурдом». Затруднение врачей еще более увеличивается оттого, что они не имеют средств изучать законы государства. Все места и должностные лица снабжены томами свода законов, и одни врачи составляют исключение. «Самый закон ставит врача в затруднительное положение, обязывая его к разрешению случаев, сомнительных для самой науки. Врач нередко в 2 минуты должен составить диагнозис болезни со „всевозможною точностью“ и отнести человека в известный разряд неспособных, имея в виду справедливость и цель правительства, чтобы люди, могущие безвредно продолжать исполняемую ими службу, о которой врачу ничего не известно, не были увольняемы по болезням. Таким образом, одному врачу приходится разом свидетельствовать 50—100 человек и сказать безошибочное мнение о их здоровье. Кроме того, врача часто требуют туда, где в нем нет надобности, и ему приходится бороться с юридическим невежеством, ложно опирающимся на закон. Полиции иной раз напишут такое, что не только не относится к врачу, но один Бог знает, к кому относится, и так безграмотно, что ничего нельзя понять». Г. Добычин упоминает об