есть любовь. Он хочет правды и добра, а не злобы, гармонии, а не борьбы и эгоизма. Он создал мир, чтобы в нем иметь свое живое подобие, а не отрица­ние, и мир должен выполнить это свое назначение. Этим опре­деляется внутренний смысл мирового процесса в его целом: он состоит в постепенном просветлении и одухотворении темных стихий, в возрастающем уподоблении природы божественому замыслу. В этом внутреннем преображении вселенной централь­ное место принадлежит человеку как одновременному носителю природных стихий в своем телесном организме и потенций Бо­жественного разума в своем духе. На человеке лежит грандиоз­ная задача спасения и внутреннего освящения мира. Но она явно не по силам человеку природному, который в своей чувственности и своем эгоизме сам порабощен темными стихиями мира; толь­ко человек, всецело возвысившийся над таким рабством и сво­бодный от него, человек, сделавший волю Божию своею волею, может действительно обожествить мир. Таков Богочеловек, и он явился в истории человечества в лице Иисуса Христа, и с тех пор космический процесс повернулся в своих внутренних двигате­лях. Дальнейшая задача человечества в том, чтобы оно все освя-тилось и очистилось, и не только в отдельных людях, но и в своем целом — во всех подробностях своей церковной, общественной и экономической организации. И когда это наступит, тогда про­бьет великий час освобождения мира от рабства мрака. Вселен­ная изменится: из нее исчезнет бездушная борьба, исчезнет стра­дание, исчезнет смерть, и созданный Богом мир явит собою истинное воплощение вечных идеалов добра и красоты. В этом спасении всего живого чрез Богочеловечество заключается окон­чательный смысл идеи о Богочеловечестве, третьей руководящей идеи в миросозерцании Соловьева, которая представляет связу­ющее звено между его философским и религиозным учением.

Философские исследования Соловьева составляют, как я ду­маю, самую прочную и незыблемую часть его жизненного дела. Это, конечно, не значит, что он не высказывал мнений, иногда очень спорных, и что его система и в своем целом не вызывала никаких возражений. Но все же мне кажется, что как бы ни менялись индивидуальные настроения философов, но если толь­ко философия будет решать свойственные ей вопросы, а не отво­рачиваться от них, философские сочинения Соловьева никогда не потеряют своей огромной цены. Этому служат ручательством чрезвычайная своеобразность его взглядов, тонкость и широкая многосторонность его философских анализов, глубина, остроу­мие и неотразимая сила его аргументации: такие качества долж­ны быть дороги в глазах каждого мыслителя, каких бы взгля­дов он сам ни держался. Точно так же его величественное, поэтическое, полное задушевной, пламенной убежденности ми­росозерцание не может бесследно затеряться между другими порождениями искренних и серьезных дум над вековечными проблемами человеческой мысли.

Тем досаднее, что в философском творчестве Соловьева по­следовал продолжительный перерыв, и оно через это осталось не­законченным, что литературная деятельность только первые семь лет была сосредоточена на философии, а потом он только мимоходом касался чисто философских проблем и вернулся к ним опять лишь в последние годы своей жизни. В его последних философских трудах намечается какая-то важная перемена в его миросозерцании, он как будто делает серьезные принципиаль­ные уступки своим прежним противникам, но в чем эта перемена состояла и к чему бы она привела, так и осталось невыясненным: смерть вырвала его в самом начале его попыток пересмотреть свои прежние взгляды. В промежутке между этими двумя пери­одами Соловьев был весь охвачен религиозными, даже церков­ными вопросами в связи с вопросом о национальном значении России, и они вовлекли его в долговременную и тяжелую борь­бу, которая принесла ему много горя и неприятностей, но не дала внутреннего удовлетворения.

Как это могло случиться? Я укажу на две интересные особен­ности в душевном складе Соловьева. Прежде всего, он обладал черезвычайным реализмом мистического сознания. Это был на­стоящий мистик, непосредственно воспринимавший близость и полную действительность невидимого духовного мира, что неред­ко выражалось у него в различных анормальных переживани­ях. Эта сила мистического чувства давала религиозным вопро­сам в его глазах исключительно важное и совершенно реальное значение. Во-вторых, у него была непоколебимая вера в близкое завершение исторического процесса. В этом он сходился со сво­им современниками: вера в историю, в прогресс, в скорое и окон­чательное торжество над жизнью всех культурных идеалов и во­дворение среди людей земного рая представляла своего рода религию русских интеллигентных слоев второй половины про­шлого века. В годы юности, в эпоху увлечения материализмом, эта вера у Соловьева не имела ничего мистического: он просто был очень последовательным и убежденным социалистом. Но потом, с общей переменой миросозерцания, она приобретает все более мистический колорит и сливается с преобразованною ве­рою во второе пришествие. Подобно хилиастам первобытной цер­кви, Соловьев удивительно конкретно был убежден в близости великого переворота, которым должен закончиться космический и исторический процесс. Этот переворот предносился его вооб­ражению как торжество свободной теократии, т. е. полного осуществления Божественной правды в организации человечества. Какими историческими путями может водвориться на земле ис­тинный, свободный теократический строй? И в решении этого вопроса у Соловьева можно отметить два периода. Сначала он держался широкого мистического толкования и предвидел в скором будущем интенсивное излияние высших духовных сил, которые направят человечество к его верховному назначению. Но действительность не оправдала этих надежд, а между тем вера в близкий переворот у Соловьева все-таки не поколебалась. Тог­да он стал искать среди существующих исторических сил такую, которая была бы наиболее приспособлена к тому, чтобы органи­зовать человечество на христианском идеале, и остановился на римском католичестве: ведь именно католичество в прошлой че­ловеческой эволюции представляет главное русло развития хрис­тианства и важнейший очаг его культурных влияний; именно в католичестве все государственные и общественные силы прин­ципиально подчинены высшему духовному авторитету, и оно всегда стремилось к реализации такого подчинения. И вот Соло­вьеву стало казаться, что в соединении церквей под главенством папы лежит ближайший путь к свободной организации челове­чества на началах христианской правды.

Был ли Соловьев католиком? Несомненно, он им не был, как бы искренно ни доказывали иногда его обращение в католичест­во. Он постоянно и настойчиво отрицал свой переход в католи­ческую Церковь, а он был человек правдивый и не лгал никогда. Когда он умирал, он позвал православного священника, испове­довался у него и причастился, хотя не было никаких препятст­вий пригласить католического. Вообще, в католической Церкви он ценил ее организаторскую мощь в человеческом обществе, но он решительно отрицал, чтобы только в ней одной было возмож­но спасение. Он всецело примыкал к тому взгляду, что вероис­поведные перегородки до неба не доходят, и думал, что спастись можно во всякой Церкви, даже во всякой религии. Он верно го­ворил мне о себе: «Меня считают католиком, а между тем я го­раздо более протестант, чем католик».

В проповеди соединения церквей под главенством папы за­ключался источник жизненной драмы Вл. Соловьева. Для него это соединение представляло не только теоретический интерес, в его немедленном осуществлении он видел историческое назна­чение России и весь смысл предшествующей эволюции челове­чества. И вот в своих призывах к столь важной, в его глазах, задаче он остался совсем одиноким: за единичными исключения­ми, за ним никто не пошел. Но прежние единомышленники относились к его проповеди или равнодушно, или прямо враждебно. Его новые союзники высоко ценили его беспощадную полемику с падающим славянофильством и приверженцами существую­щего церковного строя и восхищались его блестящей защитой свободы слова и веротерпимости, но соединением церквей они интересовались еще менее, чем его противники. К тяжелому нравственному одиночеству у Соловьева с течением времени по­степенно присоединилось горькое разочарование в деле, за кото­рое он так долго и горячо ратовал. В его «Повести об антихристе» ясно видно, как поблекли его надежды на будущее возрождение Церкви.

Что сказать об окончательных результатах деятельности Вл. С. Соловьева? Он очень много дал — особенно в философии. Самостоятельная русская философия начинает с него свое суще­ствование, и она сразу получила в его лице первостепенного мыс­лителя. В вопросах исторических, церковных, общественных он часто колебался, быть может, заблуждался и обманывался. До­пустим все это — ведь нет в самом деле на свете непогрешимых людей. Но он был честный, пламенный, неутомимый искатель правды на земле, и он верил, что она сойдет на землю.