Смутила меня.
К чему печальные речи,
Когда глаза
Горят, как свечи,
Среди белого дня?
Среди белого дня
И та – далече –
Одна слеза,
Воспоминание встречи;
И, плечи клоня,
Приподымает их нежность.
1909
«Не говорите мне о вечности…»
Не говорите мне о вечности –
Я не могу ее вместить.
Но как же вечность не простить
Моей любви, моей беспечности?
Я слышу, как она растет
И полуночным валом катится,
Но – слишком дорого поплатится,
Кто слишком близко подойдет.
И тихим отголоскам шума я
Издалека бываю рад –
Ее пенящихся громад –
О милом и ничтожном думая.
1909
«На влажный камень возведенный…»
На влажный камень возведенный,
Своей младенческой ногой
Переступает, удивленный
Тому, что в мире старость есть –
Зеленый мох и влажный камень –
И сердца незаконный пламень –
Его ребяческая месть.
В наивные долины дуть;
Свои страдальческие губы.
1909
«В безветрии моих садов…»
В безветрии моих садов
Искусственная никнет роза;
Над ней не тяготит угроза
Неизрекаемых часов.
В юдоли дольней бытия
Она участвует невольно;
Над нею небо безглагольно
И ясно, – и вокруг нея
Немногое, на чем печать
Моих пугливых вдохновений
И трепетных прикосновений,
Привыкших только отмечать.
«Бесшумное веретено…»
Бесшумное веретено
Отпущено моей рукою.
И – мною ли оживлено –
Переливается оно
Безостановочной волною –
Всё одинаково темно;
Всё в мире переплетено
Моею собственной рукою;
И, непрерывно и одно,
Обуреваемое мною
Остановить мне не дано –
1909
«Если утро зимнее темно…»
Если утро зимнее темно,
То холодное твое окно
Выглядит, как старое панно.
И стоят под ледяным стеклом
Тихие деревья под чехлом –
Ото всех ветров защищены,
Ото всяких бед ограждены
И ветвями переплетены.
Полусвет становится лучист.
Перед самой рамой – шелковист –
1909
«Пустует место. Вечер длится…»
Твоим отсутствием томим.
Назначенный устам твоим,
Напиток на столе дымится.
Так ворожащими шагами
Пустынницы не подойдешь
И на стекле не проведешь
Узора спящими губами;
Напрасно резвые извивы –
Покуда он еще дымит –
В пустынном воздухе чертит
Напиток долготерпеливый.
1909
«В смиренномудрых высота́х…»
В смиренномудрых высота́х
Зажглись осенние Плеяды.
И нету горечи в мирах.
Во всем однообразный смысл
И совершенная свобода:
Не воплощает ли природа
Гармонию высоких числ?
Но выпал снег – и нагота
Деревьев траурною стала;
Напрасно вечером зияла
Небес златая пустота;
Печальнейшее из созвучий –
Отозвалося неминучей
И окончательной зимой.
1909
«Дыханье вещее в стихах моих…»
Дыханье вещее в стихах моих
Животворящего их духа,
Ты прикасаешься сердец каких –
Какого достигаешь слуха?
Или пустыннее напева ты
Тех раковин, в песке поющих,
Что круг очерченной им красоты
Не разомкнули для живущих?
1909
«Нету иного пути…»
Нету иного пути,
Как через руку твою –
Милую землю мою?
Плыть к дорогим берегам,
Если захочешь помочь:
Руку приблизив к устам,
Не отнимай ее прочь.
Тонкие пальцы дрожат;
Хрупкое тело живет:
Лодка, скользящая над
Тихою бездною вод.
1909
«Что музыка нежных…»
Что музыка нежных
Моих славословий
И волны любови
В напевах мятежных,
Когда мне оттуда
Протянуты руки,
Откуда и звуки
И волны откуда –
И сумерки тканей
Пронизаны телом –
В сиянии белом
Твоих трепетаний?
1909
«На темном небе, как узор…»
На темном небе, как узор,
Деревья траурные вышиты.
Зачем же выше и всё выше ты
Возводишь изумленный взор?
Вверху – такая темнота –
Ты скажешь – время опрокинула
И, словно ночь, на день нахлынула
Высоких, неживых дерев
Темнеющее рвется кружево:
О месяц, только ты не суживай
Серпа, внезапно почернев!
1909
«Сквозь восковую занавесь…»
Сквозь восковую занавесь,
Что нежно так сквозит,
Заплаканный глядит.
Простор, канвой окутанный,
Безжизненней кулис,
Беспомощно повис.
Темнее занавеситься,
И пойманного месяца
1909
«Здесь отвратительные жабы…»
Здесь отвратительные жабы
В густую прыгают траву.
Когда б не смерть, так никогда бы
Мне не узнать, что я живу.
Вам до меня какое дело,
А та напомнить мне сумела,
Кто я и кто моя мечта.
‹1909›
«Слишком легким плащом одетый…»
Слишком легким плащом одетый,
Повторяю свои обеты.
Ветер треплет края одежды –
Не оставить ли нам надежды?
Плащ холодный – пускай скитальцы
Безотчетно сжимают пальцы.
Ветер веет неутомимо,
Веет вечно и веет мимо.
1909?
«Музыка твоих шагов…»
Музыка твоих шагов
В тишине лесных снегов,
И как медленная тень
Ворон на своем суку
Много видел на веку.
А встающая волна
Набегающего сна
Вдохновенно разобьет
Тонкий лед моей души –
Созревающий в тиши.
‹1909?›
«В непринужденности творящего обмена…»
В непринужденности творящего обмена
Суровость Тютчева – с ребячеством Верлена,
Скажите – кто бы мог искусно сочетать,
Соединению придав свою печать?
А русскому стиху так свойственно величье,
Где вешний поцелуй и щебетанье птичье!
‹1908›
«Листьев сочувственный шорох…»
Листьев сочувственный шорох
Угадывать сердцем привык,
В темных читаю узорах
Смиренного сердца язык.
Верные, четкие мысли –
Прозрачная, строгая ткань…
Острые листья исчисли –
Словами играть перестань.
К высям просвета какого
Уходит твой лиственный шум –
Темное дерево слова,
Ослепшее дерево дум?
Май 1910, Гельсингфорс
«Когда мозаик никнут травы…»
Когда мозаик никнут травы
И церковь гулкая пуста,
Я в темноте, как змей лукавый,
Влачусь к подножию креста
И пью монашескую нежность
В сосредоточенных чертах,
Как кипариса безнадежность
В неумолимых высотах.
Люблю изогнутые брови,
И краску на лице святых,
И пятна золота и крови
На теле статуй восковых.
Быть может, только призрак плоти
Обманывает нас в мечтах,
Просвечивает меж лохмотий
И дышит в роковых страстях.
‹Лето 1910, Лугано›
«Под грозовыми облаками…»
Под грозовыми облаками
Несется клекот вещих птиц:
Довольно огненных страниц
Уж перевернуто веками!
В священном страхе тварь живет –
И каждый совершил душою,
Неописуемый полет.
Когда же солнце вас расплавит,
Серебряные облака,
И крылья тишина расправит?
‹Не позднее 5 августа 1910›
«Единственной отрадой…»
Единственной отрадой,
Отныне, сердцу дан –
Неутомимо падай,
Высокими снопами
Взлетай и упадай
И всеми голосами
Вдруг – сразу умолкай.
Но ризой думы важной
Всю душу мне одень,
Как лиственницы влажной
Трепещущая сень.
‹Июль› 1910
«Над алтарем дымящихся зыбей…»
Над алтарем дымящихся зыбей
Приносит жертву кроткий бог морей.
Над морем солнце, как орел, дрожит.
И только стелется морской туман
И раздается тишины тимпан;
И только небо сердцем голубым
Усыновляет моря белый дым.
И шире океан, когда уснул,
И, сдержанный, величественней гул;
И в небесах, торжествен и тяжел,
‹Не позднее июня› 1910
«Необходимость или разум…»
Необходимость или разум
Повелевает на земле –
Но человек чертит алмазом
Как на податливом стекле:
Оркестр торжественный настройте,
Стихии верные рабы,
Шумите, листья, ветры, пойте –
Я не хочу моей судьбы.
И необузданным пэанам
Храм уступают мудрецы,
Когда неистовым тимпаном
Играют пьяные жрецы.
И как ее ни называйте
И для гаданий и волшбы
Ее лица ни покрывайте –
Я не хочу моей судьбы.
‹Не позднее июня 1910›
«Когда укор колоколов…»
Когда укор колоколов
Нахлынет с древних колоколен,
И нету ни молитв, ни слов –
Я уничтожен, заглушен.
Вино, и крепче, и тяжеле,
Сердечного коснулось хмеля –
И снова я неутолен.
Я не хочу моих святынь,
Мои обеты я нарушу:
И мне переполняет душу
Неизъяснимая полынь.
‹Не позднее 5 августа 1910›
«Мне стало страшно жизнь отжить…»
Мне стало страшно жизнь отжить –
И с дерева, как лист, отпрянуть,
И безымянным камнем кануть;
И в пустоте, как на кресте,
Живую душу распиная,
Как Моисей на высоте,
Исчезнуть в облаке Синая.
И я слежу – со всем живым
Меня связующие нити,
И бытия узорный дым
На мраморной сличаю плите,
И содроганья теплых птиц
Улавливаю через сети,
И с истлевающих страниц
Притягиваю прах столетий.
‹Не позднее 5 августа 1910›
«Я вижу каменное небо…»
Я вижу каменное небо
Над тусклой паутиной вод.
В тисках постылого Эреба
Душа томительно живет.
И постигаю эту связь:
И небо падает, не рушась,
И море плещет, не пенясь.
О, крылья бледные химеры
На грубом золоте песка
И паруса трилистник серый,
Распятый, как моя тоска!
‹Не позднее 5 августа 1910›
«Вечер нежный. Сумрак важный…»
Гул за гулом. Вал за валом.
Бьет соленым покрывалом.
Всё погасло. Всё смешалось.
Волны берегом хмелели.
В нас вошла слепая радость –
И сердца отяжелели.
Оглушил нас хаос темный,
Убаюкал хор огромный:
Флейты, лютни и тимпаны…
‹Не позднее 5 августа 1910›
«Убиты медью вечерней…»
С. П. Каблукову
Убиты медью вечерней
И сломаны венчики слов.
И тело требует терний,
И вера – безумных цветов.
Упасть на древние плиты
И к страстному Богу воззвать,
И знать, что молитвой слиты
Все чувства в одну благодать!
Растет прилив славословий –
И вновь, в ожиданьи конца,
Вином Божественной крови
Его – тяжелеют сердца;
Несется в пучине веков.
Все ветры изведать готов.
‹Июль› 1910, Ганге
«Как облаком сердце одето…»
Как облаком сердце одето
И камнем прикинулась плоть,
Пока назначенье поэта
Ему не откроет Господь:
Какая-то страсть налетела,
Какая-то тяжесть жива;
И призраки требуют тела,
И плоти причастны слова.
Как женщины, жаждут предметы,
Как ласки, заветных имен.
Но тайные ловит приметы
Поэт, в темноту погружен.
Он ждет сокровенного знака,
На песнь, как на подвиг, готов:
И дышит таинственность брака
В простом сочетании слов.
‹Не позднее 5 августа 1910›
Осенний сумрак – ржавое железо –
Скрипит, поет и разъедает плоть:
Что весь соблазн и все богатства Креза
Пред лезвием твоей тоски, Господь!
Я как змеей танцующей измучен
И перед ней, тоскуя, трепещу;
Я не хочу души своей излучин,
И разума, и Музы не хочу…
Достаточно лукавых отрицаний
Распутывать извилистый клубок;
Нет стройных слов для жалоб и признаний,
И кубок мой тяжел и неглубок!
К чему дышать? На жестких камнях пляшет
Больной удав, свиваясь и клубясь,
Качается, и тело опояшет,
И падает, внезапно утомясь.
И бесполезно, накануне казни,
Видением и пеньем потрясен,
Я слушаю, как узник, без боязни,
Железа визг и ветра темный стон…
1910
«В самом себе, как змей, таясь…»
В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь –
Я подымаюсь над собою:
Крылами темными плещу,
Расширенными над водою;
И, как испуганный орел,
Вернувшись, больше не нашел
Гнезда, сорвавшегося в бездну, –
Омоюсь молнии огнем
В холодном облаке исчезну!
Август 1910
«Неумолимые слова…»
Неумолимые слова…
Окаменела Иудея,
И, с каждым мигом тяжелея,
Его поникла голова.
Стояли воины кругом
На страже стынущего тела;
На стебле тонком и чужом.
И царствовал и никнул Он,
И глубина, где стебли тонут,
‹Август› 1910, Целендорф
……………………….
И скал глубокие морщины,
Где, покрывая шум морской,
Ваш раздавался голос львиный.
И Ваши бледные черты,
И, в острых взорах византийца,
Огонь духовной красоты –
Запомнятся и будут сниться.
Вы чувствовали тайны нить,
Вы чуяли рожденье слова…
Лишь тот умеет похвалить,
Чье осуждение сурово.
‹Август› 1910, Берлин
«В изголовьи черное распятье…»
В изголовьи черное распятье,
В сердце жар и в мыслях пустота –
И ложится тонкое проклятье –
Пыльный след – на дерево креста.
Ах, зачем на стеклах дым морозный
Так похож на мозаичный сон!
Ах, зачем молчанья голос грозный
Безнадежной негой растворен!
И слова евангельской латыни
Прозвучали, как морской прибой;
И волной нахлынувшей святыни
Поднят был корабль безумный мой:
Нет, не парус, распятый и серый,
С неизбежностью меня влечет –
Страшен мне «подводный камень веры»[9],
Роковой ее круговорот!
Ноябрь 1910, Петербург
Напряженно дышит грудь…
Может, мне всего дороже
1910
«Темных уз земного заточенья…»
Темных уз земного заточенья
Я ничем преодолеть не мог,
И тяжелым панцирем презренья
Я окован с головы до ног.
Иногда со мной бывает нежен
И меня преследует двойник;
Как и я – он так же неизбежен
И ко мне внимательно приник.
И, глухую затаив развязку,
С самого себя срываю маску
И презрительный лелею мир.
Я своей печали недостоин,
И моя последняя мечта –
Моего узорного щита.
‹1910?›
«Где вырывается из плена…»
Где вырывается из плена
Потока шумное стекло,
Клубящаяся стынет пена,
Как лебединое крыло.
О время, завистью не мучай
Нас пеною воздвигнул случай
И кружевом соединил.
‹1910?›
«Медленно урна пустая…»
Медленно урна пустая,
Вращаясь над тусклой поляной,
Сеет, надменно мерцая,
Туманы в лазури ледяной.
Тянет, чарует и манит –
Не понят, не вынут, не тронут –
И взоры в возможном потонут.
Что расскажу я о вечных,
Заочных, заоблачных странах:
Весь я в порывах конечных,
В соблазнах, изменах и ранах.
Выбор мой труден и беден,
Стыну – и взор мой победен,
И круг мой обыденный страстен.
11 февраля 1911
«Когда подымаю…»
Когда подымаю,
Опускаю взор –
Я двух чаш встречаю
И мукою в мире
Взнесены мои
Тяжелые гири,
Шаткие ладьи.
Знают души наши
Отчаянья власть:
И поднятой чаше
Суждено упасть.
И в паденье
