из кремня.

Человеческие губы, которым больше нечего сказать,

Сохраняют форму последнего сказанного слова,

И в руке остается ощущенье тяжести,

Хотя кувшин наполовину расплескался, пока

его несли домой.

То, что я сейчас говорю, говорю не я,

А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой

пшеницы.

Одни

на монетах изображают льва,

Другие —

голову.

Разнообразные медные, золотые и бронзовые

лепешки

С одинаковой почестью лежат в земле.

Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои

зубы.

Время срезает меня, как монету,

И мне уж не хватает меня самого.

Сыновья Аймона

(по старофранцузскому эпосу)

Пришли четыре брата, несхожие лицом,

В большой дворец-скворешник с высоким

потолком.

Так сухи и поджары, что ворон им каркнет

«брысь».

От удивленья брови у дамы поднялись.

«Вы, господа бароны, рыцари-друзья,

Из кающейся братьи, предполагаю я.

Возьмите что хотите из наших кладовых —

Из мяса или рыбы иль платьев шерстяных.

На радостях устрою для вас большой прием:

Мы милостыню Богу, не людям подаем.

Да хранит Он детей моих от капканов и ям,

В феврале будет десять лет, как я томлюсь

по сыновьям!»

– «Как это могло случиться?» – сказал Ричард

с крутым лбом.

– «Я сама не знаю, сударь, как я затмилась

умом.

Я отправила их в Париж, где льется вежливая

молвь.

Им обрадовался Карл, почуя рыцарскую кровь.

Королевский племянник сам по себе хорош,

Но бледнеет от злости, когда хвалят молодежь.

Должно быть, просто зависть к нему закралась

в грудь,

Затеял с ними в шахматы нечистую игру.

Они погорячились, и беда стряслась:

Учили его, учили, пока не умер князь.

Потом коней пришпорили и скрылись

в зеленях,

И с ними семьсот рыцарей, что толпились

в сенях.

Спаслись через Меузу в Арденнской земле,

Выстроили замок укрепленный на скале.

На все четыре стороны их выгнал из Франции

Карл,

Аймон от них отрекся, сам себя обкорнал.

Он присягнул так твердо, как алмаз режет

стекло,

Что у него останется одно ремесло:

Пока дням его жизни Господь позволит течь,

Четырем негодяям головы отсечь».

Когда Рено услышал, он вздрогнул и поник,

Княгиня прикусила свой розовый язык,

И вся в лицо ей бросилась, как муравейник,

кровь.

Княгиня слышит крови старинный переплеск,

Лицо Рено меняется, как растопленный воск,

Тавро, что им получено в потешный турнир,

Ребяческая метка от молодых рапир.

У матери от радости в боку колотье:

«Ты – Рено, если не обманывает меня чутье,

Заклинаю тебя Искупителем по числу

гвоздильных ран,

Если ты – Рено, не скрывай от меня иль

продлить дай обман».

Когда Рено услышал, он стал совсем горбат,

Княгиня его узнала от головы до пят,

Узнала его голос, как пенье соловья,

И остальные трое с ним – тоже сыновья.

Ждут – словно три березки чтоб ветер

поднялся.

Она заговорила, забормотала вся:

«Дети, вы обнищали, до рубища дошли,

Вряд ли есть у вас слуги, чтоб вам помогли».

– «У нас четыре друга, горячие в делах,

Все в