не испытывать шока. И это потому, что я не могу надеяться соста­вить план или произвести расчет, которые бы мне позволили ее избежать. Я могу на нее ответить лишь совершенно другой активнос­тью, которая превосходит плоскость Dasein, то есть данного эмпири­ческого бытия, становясь возможным существованием. Мы становимся сами собой, входя с открытыми глазами в пограничную ситуацию. Она доступна для познания только внешним образом, только поверхност­но. Но как реальность она может лишь быть пережита экзистенциаль­но. Отсюда вытекает формула, которую мы должны держать в уме: переживать пограничные ситуации и существовать — это одно и то же (Bd. II. S. 204). Здесь совершается своего рода скачок, посред­ством которого сознание сообщает себе реальность, актуальность или действительность, историческую полноту.

Следует отметить, что Ясперс прекрасно сознавал и противопо­ложную установку, которую, например, разделял Валери. Я могу, говорил он, противопоставить себя всему, поставить себя перед ли­цом всего, что угодно, даже моего собственного бытия в удивитель­но свободной независимости. И тогда я утверждаю себя в моем оди­ночестве, в моей абсолютной изолированности перед лицом мира. Тогда, собственно говоря, ничто больше не касается меня, я лишь созерцаю все вещи в сознании моего знания о них, становящегося единственной точкой опоры. Я — не более чем воля к познанию в его универсальности. Чистое созерцание, только глаз, только взгляд. Но такое одиночество не может быть пределом, оно обнаруживает в себе другие возможности. Оно есть все-таки взгляд существа, стремяще­гося к самопреодолению, ищущего свой путь. Даже после этого пер­вого скачка я остаюсь существом, участвующим в ситуациях в каче­стве возможного существования, существом, которого реальность задевает и в самом глубоком смысле интересует. Второй скачок бу­дет состоять в том, чтобы осознать пограничные ситуации как воз­можности, задевающие меня в самой сердцевине того, что я есть. Я признаю, что для меня невозможно ни действительно выйти из таких ситуаций, ни совершенно прояснить их, сделав прозрачными. Впро­чем, обе эти невозможности взаимосвязаны, если только не совпада­ют. В самом деле, я могу выйти из ситуации, овладевая ею с помо­щью знания о ней, только в том случае, если сама эта ситуация для

182

меня ясна, прозрачна (Bd. II. S. 205). Итак, я вижу перед собой мир, который отделяется от меня благодаря моему познанию его, и, с дру­гой стороны, я переживаю существование (экзистенцию), от которо­го, напротив, я не могу освободиться, его созерцая, но ввиду которо­го я могу быть или же не быть. Теория экзистенции парадоксальна потому, что она стремится прояснить непрозрачное и пролить свет на него, хотя оно как непрозрачное и не поддается просвечиванию. Впрочем, эта теория не является еще экзистенциальной реализаци­ей. Она рассматривает пограничные ситуации с точки зрения воз­можного существования, будучи подготовкой к скачку, каковым она сама, однако, не является. И этот скачок — третий — был бы перехо­дом к философской, или философствующей, жизни, в которой фило­софия обретает свое последнее выражение, предельное завершение.

Итак, в качестве эмпирического существа я нахожусь в ситуациях. А в качестве возможного существования (экзистенции) я нахожусь именно в пограничных ситуациях. И, совершив скачок, я оказываюсь перед лицом неустранимого раздвоения: я больше не нахожусь лишь в мире, тем не менее я существую постольку, поскольку я обнаруживаю себя в нем. Я двояким образом могу стремиться избавиться от этой двойственности, правда тщетно. В мистике я могу еще обрести убежи­ще от мира. Но, говорит Ясперс, это — иллюзия, так как на самом деле мистик продолжает жить в этом мире. Итак, одно из двух: или его жизнь вне мира и его жизнь в мире никак между собой не связаны, но тогда мистика этого мистика сводится к пережитому опыту, к трансу, или же, напротив, эта связь всегда постоянно поддерживается, и тогда по­является та самая двойственность, тот дуализм, что неявно содержит­ся в пограничной ситуации. Другим способом избежать такого дуа­лизма является позитивизм как отказ от всего, что не есть мир, но такое решение не более реально, чем предыдущее.

С большой убедительностью и силой Ясперс показывает преде­лы и уязвимые места позитивизма, неспособного осознать то, что придает человеческой жизни ее трагическое достоинство, не умею­щего оценить и признать ни реальность смерти, ни реальность судь­бы или ошибки и неспособного понять сомнение, отчаяние и дать ответ на них.

Итак, мы должны отказаться от надежды освободиться от напря­жения между миром и тем, что его трансцендирует, — от этой как бы пружины нашего экзистенциального удела. «Все в мире, — говорит Ясперс, — глубоко безразлично, и все в нем может получить решаю­щее значение. В экзистенциальном смысле, будучи феноменально всецело временным, я выше времени. Несущественность времени со всей значимостью выступает в обнаружении экзистенции в силу при­сущей ей решимости. Страсть, двигающая действием, сопровожда­ется сознанием, что все это не имеет никакого значения, однако та­ким образом, что серьезность действия углублена, а вовсе не покалечена…» (Bd. П. S. 209).

183

Ill

Теперь мы можем представить себе то, что Ясперс называет сис­тематикой пограничных ситуаций. Среди них имеется одна, кото­рая иерархически господствует над всеми остальными и состоит в том, что в качестве эмпирического существа я всегда нахожусь в оп­ределенной ситуации, являющейся именно такой, а не иной: я живу в определенную эпоху, принадлежу к определенному полу, имею та­кой-то возраст, занимаю определенную социальную позицию и т. д., причем эта узкая конкретизация контрастирует с идеей человека во­обще и с теми атрибутами или совершенствами, которыми он харак­теризуется. Но при этом остается место для будущего как неопреде­ленной возможности.

Прежде всего обратим внимание на то, что только в силу иллю­зии моя определенная ситуация представляется мне как особенное проявление универсального, так как на самом деле, лишь исходя из нее, я восхожу к глобальному образу, или псевдообразу, универсума. Благодаря вымыслу я ставлю себя некоторым образом над моей си­туацией, рассматривая ее как одну из возможностей, реализовавшу­юся среди остальных и вместо них. И здесь открывается путь, кото­рому следует познающее сознание в своей ориентировке, но этот путь не ведет нас к бытию. По сути дела, это способ избежать погранич­ной ситуации или по крайней мере скрыть ее. Повсюду я натыкаюсь на определенные данности. Передо мной всегда стоят такие даннос­ти, в зависимости от которых я мыслю и действую. Моя ситуация несет с собой определенные материальные, психические, духовные или идеальные трудности или сопротивления, с которыми я должен считаться. Конечно, мы различаем два предельных случая: взятая со стороны материи, свобода выступает как полное овладение объек­том, взятая же со стороны духа, она будет абсолютным взаимопони­манием. Но это всего лишь идеальные предельные случаи. Дух реа­лен постольку, поскольку он до определенного пункта подчиняется природе. «Моя неизбежная зависимость по отношению к природной данности и по отношению к волевой позиции другого человека, — говорит Ясперс, — это аспект моей пограничной ситуации, посколь­ку она меня обнимает» (Bd. П. S. 213).

Итак, историческая определенность, или детерминация, предстает для меня конститутивным элементом существования, взятого в его глубине. Тем не менее эта глубина не является просто и непосред­ственно данной вместе с самим историческим сознанием. Она дос­тигается экзистенциальным прояснением пограничной ситуации. И такое прояснение может быть осуществлено только каждым по от­дельности и для себя — это не абстрактная операция, всеобщим об­разом выполняемая или передаваемая. Я существую тем интенсив­нее, чем больше действую в рамках моей уникальной, неповторимой ситуации, отдавая себе ясный отчет в том, что она имеет в себе имен­

184

но уникального. Напротив, тогда, когда я действую так, как другой действовал бы на моем месте, то есть как особенное проявление все­общего, как единичный образец определенной универсалии, я испы­тываю чувство пустоты, неудовлетворенности, как бы находясь пе­ред лицом того, что есть не более чем времяпрепровождение.

Наконец, заметим, что я никоим образом не могу рассматривать себя как абсолютное начало. Я могу бросить взгляд за пределы моих истоков, по ту сторону моего рождения на свет и таким образом объек­тивно рассматривать свое происхождение. Тем не менее я должен при­нять определенную духовную установку перед лицом моих истоков. Путь верности им, как и дорога к отказу, равно открыты передо мной. Но для Ясперса такой отказ предстает как подлинное духовное само­убийство. Я не выбирал моих родителей. Они — мои в абсолютном смысле. Даже если бы я хотел отказаться от своих истоков, игнориро­вать их я не могу. Даже если бытие моих родителей должно мне ка­заться чуждым, все равно оно связано с моим бытием самой тесной связью. Выхолощенное в объективном плане понятие родителей опре­деляется и обретает свое содержание лишь в моих родителях, неотъем­лемо принадлежащих мне. Поэтому мое экзистенциальное сознание приговаривает меня или к тому, чтобы я признал себя непостижимым образом ответственным за то, чем они являются или были, или же в случае, если я порываю с ними связь, необратимо отрезать себя от моих собственных корней. Однако само собой разумеется, что мои родите­ли не могут быть для меня простой данностью, объективным образом существующей. Это — существа, участвующие в возможной экзис­тенции, и тем самым между ними и мной устанавливается процесс общения, реальный или виртуальный, чреватый кризисами. Но даже там, где ситуация запрещает общение или исключает его, почитание остается вместе со своим, я бы рискнул назвать, онтологическим ста­тусом, поскольку оно выражает нерушимую общность, основополага­ющее со-бытиё (Mitsein), которое можно отнять от моего собственно­го бытия лишь неоправданным насилием (Bd. II. S. 216).

Рассматривая условия, с которыми связана моя личная судьба, я колеблюсь между идеей случайности, даже случайного накопления случайностей, и идеей абсолютной необходимости, предопределен­ности (например, астрологической). Пока я захвачен одним из этих представлений, другое имеет тенденцию раскрыться для меня как освобождающее меня, и наоборот. Но здесь кроется адский круг, от которого я могу освободиться, лишь осознавая пограничную ситуа­цию. В качестве действующего я перестаю быть просто-напросто другим по отношению к ситуациям, в которые я вовлечен. Я сам при­сутствую в них, а они выступают как явленность того, чем я могу быть. По ту сторону всякой рациональной мысли я эксперименти­рую с пограничной ситуацией как нераздельно слитой со случаем, который я схватываю как мой. Пограничная ситуация проясняется лишь благодаря своего рода присвоению случая, благодаря чему я

185

его превращаю в мой. Мои обстоятельства и я, мы поддерживаем друг друга, не позволяя нам действительно расстаться. Моя судьба пере­стает быть мне чуждой. Я ее люблю, как люблю самого себя. Эта amor fati1 ведет экзистенциальный эксперимент с бытием таким об­разом, что с объективной точки зрения выглядит лишь ограничени­ем, пределом. По сути дела речь идет о том, чтобы преодолеть сразу и некоторое суеверие по отношению к всеобщему и тотальному, с одной стороны, и