в уборные. Полотенце с инициалами тенора, остатки его грима, зеркало его — все эти простые вещи — были страшны и священны. Они были свидетелями, они на своем малом, неподвижном теле испытали ту же силу, что сокрушила лучезарный город и тысячи живых.

Выйдя из театра и вдохнув запах моря, обманно-светлого, лживо-нежного, Монти ехал дальше среди развалин, под синим, просторным небом.

— А у вас родных пе погибло? — спросил он кучера.

Тот обернулся к нему, поглядел кругом и сказал, щелкнув бичом:

— Вся семья погибла, семь человек. Я один остался.

Людей почти не было видно здесь.

Изредка сидели старухи в тени, низко наклонив головы и шепча что-то. Одна шла навстречу, трогая костылем каждый камень и стуча о степы.

— С ума сошла, — коротко сказал кучер, показывая па нее, — видите, все ищет.

Монти смотрел на все, притихнув, притаившись. Все человеческое в нем замолчало. Он представлял себе звериный страх, который должен был овладеть всеми, когда земля загудела и зашаталась. Он даже теперь находил в себе отблески этого страха.

— Только осенью пахнуть перестало, — сказал кучер, показывая на груды мусора, лежавшие везде. И видя, что синьор не понимает, добавил:

— Трупами.

Монти вспомнил, что вынута из-под развалин и погребена была только очень незначительная часть погибших.

— По неделе жили, — продолжал кучер, — русские моряки раскапывали.

И вдруг Монти показалось, что из развалины и теперь еще идет едва заметный, но все-таки уловимый смрад. Он с ужасом потянул воздух. Со стороны моря пахло солью. Но с другой стороны, где горы… Не может быть, он галлюцинирует…

Выехали на площадь, где был собор. Остаток стен его и уцелевшая часть абсиды были обнесены высоким забором. Кучер постучал в калитку. Показались чьи-то печальные глаза. Сегодня нельзя осматривать.

— Я издалека, — сказал Монти, — я из России.

Невозможно было прервать эту пытку созерцания на самом страшном, может быть, месте.

Калитка тотчас отворилась.

Монти вошел туда, где был храм. Ему прежде всего бросилась в глаза уцелевшая стена, в нишах которой стояли мраморные апостолы. У них были обычные жесты проповедников. Но теперь, когда кругом лежали груды мрамора, эти поднятые руки выражали надменное негодование человека перед слепыми силами.

Обломки статуй, тщательно сортируемые, покрывали пол всех трех нефов. Бюсты мертвых, чьи гробницы расселись или разрушились, лежали рядом с кусками ангельских крыльев. Рассыпавшаяся мозаика мешалась с кусками облицовки колонн. Везде стояли подпорки, а где был сорван мраморный пол, там росла трава.

Обходили молча, Пьетро Монти и высокий человек с печальными глазами, хранитель руин.

Казалось, что при виде первых развалин, при виде театра сердце сжалось от тоски и горя так, что больше невозможно, и вот еще сильней, еще мучительней оно сжималось при виде древней красоты, упавшей в прах.

Картины катастрофы, одна за другой раскрывавшиеся перед Пьетро Монти, заставили его забыть на, эти часы об отце. Выходя из храма, он вспомнил о нем. Найти его отчаялся он после первых же расспросов. Здесь, на развалинах, как и при первой вести, пришедшей к Монти в Сибирь четыре года тому назад, было странно и подумать, что дряхлый человек мог спастись от общей гибели.

Но увидеть место, где жил отец, где, может быть, его могила, надо было тотчас.

Кучер привез Монти к углу двух улиц и остановился у пустого места.

— Здесь была дверь, — сказал он.

Соседние дома кое-как уцелели. От этого остался только холм мусора.

Монти снял шляпу.

— У синьора тут жили знакомые? — спросил кучер.

— Отец.

— Отец? Синьор — итальянец? Кто был отец? Он был очень стар?

— Да, очень.

— В этом доме жил только один старик, и я его знал. В день катастрофы я должен был отвезти его на пристань, он уезжал в Палермо. Но я не помню, отвозил я его или нет.

— Припомните! — сказал Монти, задыхаясь. — В котором часу уходил пароход?

— Около двенадцати.

— Припомните! — кричал Монти, сжимая руку кучера. — Вы отвозили старика на пристань?

— Я не помню… Я был болен, у меня вся семья погибла…

Монти выпустил его руку.

— Вы откуда могли подъехать? С которой стороны?

— Вот как сейчас.

— Постарайтесь припомнить! Ночь, горят фонари… Вы подъезжали к этому дому?

Кучер беспомощно оглянулся.

— Мне кажется, я подъезжал. Это я могу припомнить. Но я не могу решительно припомнить, как я его отвозил на пристань.

У Монти блеснула мысль:

— А раньше не было парохода?

— Был, вечерний, скорый.

— Так он мог уехать со скорым? Зачем он ехал в Палермо, вы не знаете? Он торопился?

— Он всегда собирался в Палермо, над ним даже смеялись соседи. И вдруг уехал. Да, да, это могло быть, что я за ним приехал, а его уже не было.

— Это могло быть?

— Могло, могло! Мне кажется, что даже так и было.

Монти крепко обнял кучера. Теперь опять в нем родилась надежда найти отца. Он взглянул на развалины. Конечно, отец жив, его праха тут нет, иначе б Монти это чувствовал…

— Когда идет пароход в Палермо?

— Сегодня вечером.

— Вы отвезете меня на пристань. А сейчас — назад, в гостиницу, скорей!

Не оглядываясь на развалины, Монти ехал к себе в номер. Рядом сияло море. Небо не омрачалось ни единой тучей. Солнце жгло и ласкало.

«Только зачем отцу было ехать в Палермо? Надо вспомнить детство, всю жизнь, тогда можно догадаться», — думал Монти.

3

Отец Пьетро Монти всегда мечтал быть скульптором, но всю жизнь провел за второстепенной работой по отделке мрамора, достигнув в этом большого совершенства.

Когда Пьетро было лет шесть или семь, его отца выписали в Россию на постройку дворца какому-то миллионеру в Москве. К этому времени матери Пьетро не было уже в живых. Отец завяз в России, где работу его оценили выше, чем на родине. Пьетро кончил русскую гимназию, а потом и горный институт. Когда началась революция, отец увез его в Италию, где и остался. Пьетро же вернулся в Россию оканчивать свое специальное, по горному делу, образование.

Все эти события хорошо припомнились Пьетро Монти во время перехода из Мессины в Палермо. Но они не давали еще никакого объяснения отъезду отца в Палермо и тому, что он всегда, по словам кучера, собирался ехать в этот город.

Тогда Пьетро Монти стал вспоминать свое раннее детство и мать. Ее было трудно вспомнить, потому что образ ее заслонялся целым рядом других женщин, посещавших отца постоянно, под предлогом заказов. Отец славился в Москве своей красотой и обаянием.

Странные, отрывистые воспоминания всплывали в голове Пьетро Монти.

Лица матери он не помнил совершенно, но ее легкую походку и ее смуглые руки он запомнил. Она умерла внезапно, и представить отца своего иначе, чем в слезах, в этот период Пьетро Монти не мог.

Ему вспоминались исступленные его крики над ее телом. Отец, как ему теперь представлялось, кричал, что не отдаст смерти свою жену.

Смутно припоминалось, что с погребением было много хлопот, потому что отец хотел похоронить мать на каком-то особенном кладбище, где хоронить было уже запрещено.

Больше ничего не мог припомнить Пьетро Монти.

Он почти не спал эту ночь.

На заре его разбудил шум большого порта. На мгновение он почувствовал себя беспомощным, и вся поездка представилась ему сумасбродством. Но как только он попал на улицы Палермо, где чувством жизни, легкой и беспечной, было проникнуто каждое движение, он опять поддался легковерным надеждам. С необычайной ясностью он вспомнил, что именно в этом городе они жили, что здесь умерла его мать и прошло его детство.

Собор с перекинутой через улицу аркой, четыре фонтана на главном перекрестке и пальмовые сады показались ему знакомыми видениями из какого-то дальнего и бесконечно дорогого сна.

Теперь он был убежден, что отец его уехал сюда, на могилу матери. Потому-то он и собирался сюда так часто, что здесь лежала его жена! Какое счастье, что окончательное решение ехать он принял в тот вечер, перед катастрофой! Ведь промедли он еще ночь, и он погиб бы вместе со всеми.

Только бы найти это кладбище где могила матери, и, конечно, он встретит отца там. Но что знал Пьетро Монти об этом кладбище? Только то, что оно было не такое, как другие.

Купив описания Палермо, он стал их подробно изучать. То, что в другое время привлекло бы все его внимание — мозаика в церквах и дворцах, памятники мавританского искусства, — он теперь пропускал мимо. Только жилища мертвых интересовали его.

И вот он, замирая духом, прочел следующие строки:

«В одном километре от Новых Ворот, в конце улицы Пиндемонто, находится монастырь капуцинов с очень характерным кладбищем. Оно представляет собою мрачную, фантастическую, единственную в своем роде галерею, где хранится около восьми тысяч трупов, ставших мумиями, во всевозможных позах, держащих в руках карточки со своими именами и наполняющих галерею от пола до потолка».

Пьетро Монти выронил книгу из рук. Увидеть мумию своей матери, с карточкой в руках, ссохшуюся и безобразную, показалось ему последним кощунством. Но тотчас же безумное чувство радости овладело им, и, пугая прислугу, он выбежал из гостиницы, чтобы, не медля ни минуты, ехать в катакомбы капуцинов.

На Корсо была такая толкотня, что лошадь его подвигалась вперед очень медленно. Он торопил кучера и вздохнул свободно, когда, наконец, выехал за Новые Ворота.

Все кругом было бело от солнца и песка. В конце недлинной улицы показался вход в монастырь. Налево лежали лиловые, изнеженные зноем горы, но Пьетро Монти не бросил на них ни одного взгляда.

У ворот его встретил монах в коричневой рясе, другой набросился на него с открытками и крестиками, предлагая купить что-нибудь.

Заскрипела тяжелая дверь, и странный воздух обдал Пьетро Монти.

Он вошел вслед за монахом в сводчатую, довольно высокую, галерею и отшатнулся.

По обе стороны, на полу, друг на друге стояли прямые гробы, деревянные и стеклянные. Над ними, где в три, а где в четыре ряда, вздымались высохшие трупы со сложенными руками.

Глаза у всех провалились, и зубы были оскалены, но посеревшая кожа обтягивала кости, и ноги были целы.

Каждый ссыхался по-своему и, ссохшись, приобретал свое собственное выражение.

Один становился похожим на нищего, стоящего на паперти и вымаливающего подаяние.

Другой похож был на подвыпившего гуляку, у которого уж голова на плечах не держится.

Третий, казалось, спал и видел какой-то идиотский сон.

Четвертый стоял с невыразимо важным видом.

Пятый скорчился от ужаса.

Шестой весь высунулся вперед, чтобы пугать и выть, чтобы схватить, если подойдешь ближе, и прижать к своим ребрам.

Монах довольно быстро шел вперед.

Пьетро Монти, оцепенев, шел за ним и отставал.

Трупы становились все страшнее. Они были уже везде: спереди, сзади, с боков. Свет стал слабее, лица и позы еще выразительнее.

— Усыпальница священников, — сказал монах.

Пьетро