Пальцем большим прикоснувшись, он чувствует жилы биенье.
«Жар, — говорит он, — силен, но непременно спадет».
Требует тотчас бокал и до самого дна осушает,
Даже и Битий такой вряд ли бы смог осушить.
Пьет и больного примером к питью побуждает такому,
И говорит, что его тщательно взвешен совет.
Он ведь пылает в жару, значит, следует выпить побольше,
Ибо не малой водой гасят огромный костер. 231. О КАЮЩЕМСЯ ГЕСПЕРЕ Наш Геспер, как святой обычай требует,
Грехи смягчая, каялся священнику.
А тот стремится выведать признание,
И, хитрый, все затронув преступления,
Он среди них пытает, а не верил ли,
Как нечестивцы, Геспер в мерзких демонов?
«Ах, мне ль отец, — тот молвит, — верить в демонов!
С большим трудом досель я в бога верую». 232. О БОГЕ СЛУЧАЕ, С ГРЕЧЕСКОГО — Родом ваятель твой кто? — Сикионец. — Но как его звали?
— Это Лисипп. — Ну, а ты? — Случай, властитель всего.
— Что ж ты на кончиках пальцев? — Кружу постоянно. — Зачем ты
Крылья несешь на ногах? — Я словно ветер лечу.
— В правой руке почему лезвие у тебя? — Указанье,
Что в остроте и ему не поравняться со мной.
— Волосы что ниспадают на лоб? — Кто схватить меня хочет,
Пусть упредит. — Почему сзади лыса голова?
— После того, как на крыльях промчусь я стремительно мимо,
Сзади не сможет никто снова меня возвратить.
Значит, ты мог бы отсюда постичь, что поставлен таким я
Здесь в назиданье тебе мастера умной рукой. 233. О ФИЛЛИДЕ И ПРИСКЕ, НЕОДИНАКОВО ЛЮБЯЩИХ Чистая Филлида так с Приском пламенным славно сольется,
Как с искрометным вином хладная влага воды.
Любит Филлиду Приск, накаленного пламени жарче,
Приск же любим холодней, чем ледяная вода.
Но безопасно сольются. А если бы оба пылали,
Дом разве смог бы один выдержать пламени два? 234. О ДРЕВНИХ МОНЕТАХ,
СОХРАНЕННЫХ У ИЕРОНИМА БУСЛИДИАДА Так же как некогда Рим был в долгу у своих полководцев.
Все они, Буслидиад, ныне в долгу у тебя.
Рим полководцы хранили, а ты у себя сохраняешь
Доблестных римлян, когда Рима давно уже нет.
Ибо монеты, издревле хранящие цезарей лики
Или великих мужей, славу стяжавших тогда,
Ты, кропотливо ища, от начальных веков собираешь,
Лишь в достоянье таком видя богатство свое.
Пусть триумфальные арки сокрыты под прахом тяжелым,
Лики стяжавших триумф, их имена — у тебя.
И пирамиды, как память о многих своих властелинах,
Право же, Буслидиад, меньше шкатулки твоей. 235. К НЕМУ ЖЕ Буслидиад мой, ужели ты кроткую эту Камену
В своем все держишь ящичке?
Что ты достойную света во тьму удаляешь? Что ей ты,
Что смертным всем, завидуешь?
Слава Музы твоей обязана целому миру.
Что славу гонишь от нее?
Сладостен плод от нее и всему он миру обязан.
Один что всем противишься?
Иль от собранья мужей содержать тебе должно подальше
Когорту чистых девушек?
Этого надо бояться, признаюсь, лишь девам, что могут
Свою утратить девственность.
Дай, не боясь, нам твою, ведь и стыд у нее несгибаем,
Не груб иль не отесан он.
Как твоя дева самой не уступит богине Диане,
Стыдом прекрасна сладостным,
Так твоя дева самой не уступит богине Минерве
Умом, красой и прелестью. 236. БУСЛИДИАДУ О ВЕЛИКОЛЕПНЫХ ЧЕРТОГАХ В МЕХЕЛЬНЕ Лишь довелось увидать полоненными взорами этот
Дивно украшенный дом, Буслидиад, у тебя,
Я пораженный застыл; помогли песнопенья какие,
Рок умолив, воскресить древних тебе мастеров?
Думаю, светлое зданье искусными действами только
Лишь не Дедала рука соорудила сама.
Изображения здесь Апеллес написал, вероятно;
Видя резьбу, поспешишь Мирону труд приписать.
На изваяния глядя, припомнишь искусство Лисиппа,
Видя же статуи, мнишь — это Праксителя труд.
Труд отмечают двустишья, но эти двустишья, бесспорно,
Если не создал Марон, то пожелал бы создать.
Здесь подражает орган, модулируя, звукам различным,
Древним единственно лишь или, скажу, никаким.
Значит, весь дом — либо слава минувших веков, либо этим
Новым твореньем века древние превзойдены.
Пусть этот новый не скоро и поздно состарится дом твой,
Пусть господина он зрит, но никогда — стариком. 237. О ФИЛОМЕНЕ И АГНЕ, СОЕДИНЕННЫХ ПЛОХИМ ОБЕТОМ Вот и в наш век чудеса возвращаются снова Венеры
Те, что и прежний-то век, думаю я, не знавал.
Юношей цвет — Филомен и цветок среди девушек — Агна
Соединяются, — к ним Пафия благоволит.
Он непомерно, однако, гордится себе похвалою,
В спеси и та от похвал качествам милым ее.
Значит, супружество это, что просят нередко в обетах,
Не от Венеры, — себе все приписали они.
Неблагодарных богиня лишает их облика, слиться
Им не дает, наделив разной породою их.
Скоро кукушкою стал Филомен, что средь лета кукует,
Алчной волчицы теперь Агна обличье несет. 238. СРЕДСТВА ДЛЯ ИЗГНАНИЯ ЗЛОВОННОГО ДЫХАНИЯ.
ВОЗНИКШЕГО ОТ НЕКОТОРЫХ ВИДОВ ПИЩИ Чтоб не пришлось выдыхать тебе мерзостный запах порея,
Ты за пореем вослед лука возьми и поешь.
Далее, если захочешь ты луковый запах исторгнуть,
Съешь чеснока, и легко цели достигнешь своей.
Если же тягостный дух у тебя остается чесночный,
Или ничто, или кал только и снимет его. 239. ЧИТАТЕЛЮ О НОВОМ ЗАВЕТЕ,
ПЕРЕВЕДЕННОМ ЭРАЗМОМ РОТТЕРДАМСКИМ Труд сей святой и бессмертный, Эразма ученого подвиг,
Ныне выходит. О сколь пользы народам несет!
Новый вначале Завет толкователем древним испорчен,
После различной рукой пищущих он поврежден.
Иеронимом когда-то ошибки исправлены были,
Но, что написано им, сгинуло в лености лет.
Заново он истолкован теперь с удаленьем ошибок,
Новый Завет от Христа новою блещет красой.
Он не пристрастно, однако, судил о словах, отмечая,
Что в них священно, a что лишь преходящее в них.
Значит, коль кто-либо их лишь коснется, на крыльях промчавшись,
То и величье труда он не сумеет постичь.
Если же следом за ним он проследует мерной стопою,
То заключит, что труда больше, полезнее нет. 240. ПОЧТЕННЕЙШЕМУ И ПРОЧ. ТОМАСУ,
КАРДИНАЛУ И АРХИЕПИСКОПУ ЙОРКСКОМУ
НА КНИГУ НОВОГО ЗАВЕТА, ДАННУЮ ЕМУ ЭРАЗМОМ Ты, кто единый отец и ученых мужей покровитель,
К чьим приникает устам с жадностью хор Пиерид,
Ты, кому столько почета народ, уделяя, приносит,
Сколько достоинств твоих сам заключает почет.
Книга эта к тебе издалека пришла, от Эразма.
Книгу, молю я, прими с чувством, с каким он дарил.
Не сомневаюсь, ты примешь — ведь автор труду одобренье
Сам по заслугам воздаст так же, как автору труд.
Был неизменно твоим почитателем автор, творенье
Было — Завет от Христа — делом доселе твоим.
Этим Заветом тебе подается благая возможность,
С ним и пред Момом самим ты в состоянье судить.
На удивленье народу так жалоб запутанность рушишь,
Чтоб побежденный не мог жалобу вновь принести.
Это дарует тебе не людское искусство, но божье
Установленье — одна мера суждений твоих.
Значит, сей труд, о достойнейший пастырь, с лицом благосклонным
Ты восприми и всегда к автору милостив будь. 241. ДОСТОЙНЕЙШЕМУ И ПРОЧ. АРХИЕПИСКОПУ КЕНТЕРБЕРИЙСКОМУ Пастырь благой, все, что ты своему доставляешь Эразму
Столько и множество раз щедрой своею рукой,
Все подтверждает: досуг, что дарован тобою, не празден,
И среди первых о том труд этот нам говорит.
Кто бы ни выпустил в свет бесконечные томы, пусть даже
И не без пользы, но труд новый их всех превзошел.
Польза для каждого в нем, но заслугу вы делите оба:
Труд он закончил, а ты, пастырь, дал средства ему.
Но от сердца всего он тебе свою часть уступает,
Все, что ни делает он, ставит в заслугу тебе.
Просит теперь он, отец-благодетель, за труд свой награду:
Чтобы ты этим для всех мил был, а он — для тебя. 242. ЭПИТАФИЯ НА МОГИЛЕ ИОАННЫ, НЕКОГДА ЖЕНЫ МОРА,
ПРЕДНАЗНАЧАЮЩЕГО ЭТУ ЖЕ МОГИЛУ И ДЛЯ СЕБЯ
И ДЛЯ СВОЕЙ ВТОРОЙ ЖЕНЫ АЛИЦИИ Здесь Иоанна лежит, дорогая женушка Мора;
Место Алиции здесь я назначаю и мне.
Первая то мне дала, быв супругою в юные годы,
Что называюсь отцом сына и трех дочерей.
Детям вторая чужим (что случается с мачехой редко)
Матерью стала родной больше, чем детям своим.
С первою прожил я так, как с другою ныне живу я,
И не могу я сказать, кто мне дороже из них.
О если б вместе нам жить, если б жить нам втроем неразлучно,
Если бы вера и рок это позволить могли!
Но заклинаю: пусть свяжет нас эта могила и небо!
Знаю, нам смерть принесет то, чего жизнь не дала. 243. РАДУЮЩЕМУСЯ, ЧТО ОН ИЗБЕЖАЛ БУРИ Польза какая, что ты ускользнул от свирепого моря?
Радость, чтоб тщетной ее мне не назвать, коротка.
Брезжит такой же покой для больных лихорадкой, но грозно
Снова приходит она через положенный срок.
Сколько скорбей угрожает тебе на суше желанной,
Сколько набросилось их средь бушевания волн!
Смерть предваряя, разят иль оружие нас, иль недуги,
Горе любое из них смерти самой тяжелей.
Тщетно! Избегнувший смерти средь волн разъяренного моря,
Ты, и доспехи надев, козней не минешь ее. 244. НА НЕКОЕГО ТОЛСТОГО МОНАХА,
У КОТОРОГО НА УСТАХ БЫЛО ПОСТОЯННО,
ЧТО ЗНАНИЕ ДЕЛАЕТ НАПЫЩЕННЫМ Павел-свидетель, твердишь ты, что знание всех раздувает,
И избегаешь его. Чем же ты, отче, раздут?
В чреве толщенном с трудом ты таскаешь желудок раздутый,
И раздувает тебе глупость пустейшая ум. 245. НА ХЕЛОНА Имя лентяя осла почему тебе так ненавистно?
Именем этим — Хелон — звался философ-мудрец.
Но не сочти, будто сам ты не разнишься с ним совершенно:
Тот золотым был, а ты, право, свинца тяжелей.
Ум у того человечий остался и в шкуре ослиной,
В теле людском у тебя ум пребывает осла. 246. О КОШКЕ И МЫШИ Из мышеловки пока извлеченную мышь предлагаю
Кошке, она не спешит алчно добычу пожрать.
Пленницу в трепете держит она на земле посредине,
С ней забавляться игрой рада на диво при всех.
Машет хвостом и глазами, что в трепет бросают, взирает,
Голову мыши, шаля, мечет туда и сюда.
Ошеломленную, лапой бодрит и, готовую к бегству,
Снова хватает, — дает и преграждает ей путь.
Лапой подбросив, затем ее пастью хватает, уходит,
Ложно надежду дает на ненадежный побег.
Но караулит и снова бегущую жадно хватает,
И возвращает туда, где начинался побег.
Хищная, снова отходит и с разумом истинно дивным
Все над бедняжкой творит опыты эти свои.
Делает это не раз и, беспечная, дальше отходит,
Мышь неожиданно щель видит и прячется в ней.
Кошка, опять подступив, понапрасно нору осаждает,
Скрывшись в убежище, мышь там не страшится врага.
Коль не убила ловушка, защитой тогда и спасеньем
Сделалась кошка, что смерть часто являет собой. 247. НЕКТО ИЗЪЯВЛЯЕТ РАДОСТЬ,
ЧТО ВНОВЬ ВСТРЕТИЛ НЕВРЕДИМОЙ ТУ,
КОТОРУЮ НЕКОГДА ЛЮБИЛ ЕЩЕ СОВСЕМ ЮНЫМ Ты и сегодня жива, с юных лет самого мне дороже,
Снова пред взором моим, Елизавета, стоишь.
Что за злодейка-судьба столько лет нас с тобой разлучала!
Юным увидел тебя, вижу почти стариком.
Лет мне четырежды было четыре, из них не хватало
Двух или около двух лет той порою тебе,
Взор твой похитил когда мое сердце любовью невинной,
Взор, убежавший куда ныне с лица твоего?
Некогда мне представал мой возлюбленный облик, но ныне
10 Нет в этом лике того, чем отличался былой!
Время, которое вечно завидует прелести нежной,
Взяло тебя у тебя, взять у меня — не могло.
Прелесть былая, столь часто мои привлекавшая взоры,
Обликом ныне твоим душу пленяет мою.
Слабый обычно огонь возрастает, коль есть дуновенье,
Будучи скрыт до того пеплом остывшим своим.
Как бы ты ни была с той былою несхожа, тобою
Пламень старый зажжен воспоминаньем живым.
Вот уж тот день настает, что когда-то резвящейся девой
