и отличия в точности контролируются соотношением тех признаков центрального вида, которые «диктуют каждому из периферических видов особую роль в пьесе, разыгрываемой всей труппой рода и связующей всех участников посредством гармонии, выраженной в лице ее героя («within its main character»)». Так, например, в азиатском роде Eurythemia каждый из четырех видов, составляющих его окружность, взял и развил («разыграл») четыре из шестнадцати признаков, характеризующих род в линии его вида; а именно, один из четырех признаков рисунка, один из четырех признаков строения лапок, один из четырех генитальных признаков и один из четырех признаков жилкования. Это распределение ролей настолько отчетливое и исчерпывающее («satisfying»), что производит впечатление стройности кристаллизации, а ввиду равного отличительного расстояния между периферическими видами и математической гармонии признаков, заимствованных для обработки у центрального вида, нельзя сомневаться в том, что в данное время не существует на нашей Земле какого-нибудь шестого представителя данного рода.
Все это относится к идеальным кольцам. В тех же случаях, когда, несмотря на наличие центрального вида, [виды] периферические неясно развивают основные признаки с пробелами, еще не заполненными, или с местными нагромождениями (т. е. сохраняют некоторые соотношения между собой, свойственные аберрационным отклонениям в пределах вида, как, например, расплытие или уплотнение рисунка), хотя наряду с этим, т. е. с поправкой на «пунктир» или «местное сгущение», располагаются кольцеобразно (например, в сравнительно молодом роде Pyrameis с центральным видом indica), — в этих случаях мы говорим, что род находится в стадии своего образования, и помещаем его в соответствующее место на меридиане семейства. Если же центральный вид неустановим, а периферические сильно размножены и настолько схожи между собой, что иногда десятками лет тот или другой остается «под крылышком соседа», причем бывает и так, что торопливо создаются «пробные виды», не выдерживающие больше треx-четыреx поколений, тогда мы говорим, что род распадается, и помещаем его по другую сторону экватора идеальных периодов. Из этого следует, что умение совмещать временные признаки (степень вращательного развития рода) и признаки пространственные (соотношение единовременных родов между собой и расположение в них видов) прямо определяет степень приближения к правильной сферической классификации, в которой почетное место отводится пузырям родов, наиболее отчетливо и гармонично представленных.
Предварительный очерк такой классификации бабочек кратко и без комментариев приводится автором в конце «Приложения» (причем далеко не во всех семействах раскрыты даже родовые скобки); это лишь иллюстрация к принципам, усвоение которых дало бы читателю удовольствие самому разобраться в причинах, заставивших автора принять именно такое распределение. Тут не поможет мне Мурчисон, лепидоптерологические знания которого весьма ограниченны: работа моего отца интересует его только в ее философски-биологическом преломлении. Но лапидарность этой схемы, вероятно, льстила двум чувствам, сильно развитым в ее авторе: чувству пропорции и чувству юмора. В статье, где (судя по отрывкам) каждая фраза, как дверь с матовым стеклом и дощечкой, останавливающей посторонних, где все насыщено знанием, предполагающим мосты там, где читатель (несмотря на бодрое понукание заблудившегося Мурчисона) вязнет в зыбучем мраке, в статье, наконец, где цель автора была дать минимум слов и максимум мысли, обстоятельное изложение ее выводов было бы неэкономно. Предчувствие же того perplexity [57] и даже раздражения, которые должен испытать консервативный ученый, уткнувшись в проект классификации, завершающий непонятную статью, немало веселило ее автора. Но главное, конечно, то, что он предполагал на досуге посвятить отдельный труд затронутому вопросу, а вместе с тем считал, что если шаткость человеческой жизни, туман, опускающийся на Россию, и опасности новой далекой охоты, задуманной в столь неурочный год, ему этого не разрешат, все же предельно точное изложение принципов такого труда даст умам, их, наконец, понявшим, возможность выполнить намеченный автором план. Хочу думать, что он не ошибся в этом; что со временем найдутся такие люди — посмышленее Мурчисона, пообразованнее меня, талантливее и подвижнее страшных черепах, руководящих учеными журналами, и что разработка мыслей моего отца, записанных быстрым почерком завещания в ночь перед отправкой в сомнительный путь, когда кобура, перчатки и компас на минуту вмешиваются в оседлую жизнь письменного стола, и преследуемых тут в тумане сыновьей любви, набожности, вдохновения и умственной беспомощности, создаст ему достойный памятник, видимый со всех концов естественных наук. Горечь прерванной жизни ничто перед горечью прерванной работы: вероятность загробного продления первой кажется бесконечной по сравненью с безнадежной недоконченностью второй. Там, быть может, она покажется вздором, но здесь она все-таки не дописана; и что бы ни сулилось душе и как бы полно земные недоразумения ни были разъяснены, должно остаться легкое, смутное, как звездная пыль, зудение, даже если причина его исчезнет с Землей. Поэтому я не могу простить цензуре смерти, тюремным властям того мира, запрет, наложенный на работу, задуманную моим отцом. Увы, не мне ее довершить. И вот вспоминаю без всякой связи с этой вечной обидой, — или, по крайней мере, без всякой связи разумной, — как в теплую летнюю ночь, мальчиком лет четырнадцати, я сидел на лавке веранды с какой-то книгой, — которую я, верно, тоже вспомню сейчас, когда все попадет в фокус, — и моя мать, как во сне улыбаясь, раскладывала на освещенном столе карты, лоснившиеся особенно ярко по сравнению с густой бархатной, гелиотропом пропитанной пропастью, куда веранда плыла; и я плохо понимал читаемое, ибо книга была трудной и странной, и страницы казались перепутанными, а мой отец с кем-то, с гостем или со своим братом, не могу разобрать, медленно, судя по тихо двигавшимся голосам, шел через площадку сада, и в какую-то минуту его голос приблизился, проходя под раскрытым окном; и словно произнося монолог, — потому что в темноте пахучего черного прошлого я потерял его случайного собеседника, мой отец важно и весело выговорил: «Да, конечно, напрасно сказал: случайный, и случайно сказал: напрасный, я тут заодно с духовенством,[58] тем более что для всех растений и животных, с которыми мне приходилось сталкиваться, это безусловный и настоящий…» Ожидаемого ударения не последовало. Голос, смеясь, ушел в темноту, — но теперь я вдруг вспомнил заглавие книги.
— —
Текст публикуется по автографу, написанному предположительно в начале 1939 г. и хранящемуся в архиве Библиотеки Конгресса США. Автограф состоит из 5 страниц машинописи (до слов «доктор мух», как острили русские передовые люди) и 47 страниц неотделанной черновой рукописи (чернила, карандаш) с большим количеством исправлений и помарок. На первом листе после заглавия помечено: «Второе приложение к «Дару» в конце первого тома после 5-той главы» и «после первого приложения в том же пятиглавном «Даре»». Эти пометы связаны с неосуществленным проектом издательства «Петрополис», которое в конце 1938 г. согласилось выпустить отдельное издание «Дара» (см.: B. Boyd. Vladimir Nabokov: The Russian Years. Princeton, 1990. P. 505). По плану Набокова в книгу, кроме полного текста романа, должны были войти два приложения к нему: рассказ «Круг» и эссе Федора Годунова-Чердынцева о научных трудах его отца. По-видимому, Набоков прекратил работу над «Вторым добавлением», когда ему стало ясно, что издание книги не состоится, и впоследствии к нему не возвращался.
По просьбе Д. В. Набокова я подготовил для него транскрипт рукописи, по которому он перевел «Второе добавление» на английский язык. Этот перевод под заглавием «Father’s Butterflies» («Отцовские бабочки») был опубликован сначала в журнале «The Atlantic Monthly» со вступительной заметкой Брайана Бойда (которая предваряет и нашу публикацию), а затем, с предисловием переводчика, в книге: Nabokov’s Butterflies: Unpublished and Uncollected Writings. Edited and annotated by Brian Boyd and Robert Michael Pyle. Boston, 2000. P. 198–234. Благодаря содействию Брайана Бойда и с любезного разрешения Д. В. Набокова «Второе добавление» теперь впервые публикуется на русском языке.
Рукопись, написанная по старой орфографии, изобилует сокращениями, недописанными словами, а также синтаксическими ошибками. Для журнальной публикации я счел возможным, за немногими исключениями, не выделять пропущенные буквы и знаки, исправить, без оговорок, многочисленные описки и унифицировать употребление кавычек. Кроме того, в текст внесены знаки препинания, которые в рукописи очень часто отсутствуют.
Публикация и комментарии А. Долинина
Примечания
1
I От нем. Schmetterlingsbuch — атлас бабочек.
2
II Третье сословие (фр.).
3
III От нем. Tierchen — зверек.
4
1 Из стихотворения Тютчева «Вчера, в мечтах обвороженных…» (1836): «Вот тихоструйно, тиховейно, / Как ветерком занесено, / Дымно-легко, мглисто-лилейно / Вдруг что-то порхнуло в окно».
5
2 Nova Zembla — так, искаженной транслитерацией русского топонима, назывался по-английски остров Новая Земля. В романе «Бледный огонь» Набоков назвал Земблой вымышленную страну на севере Европы, откуда бежит в Америку один из его героев.
6
3 Немецкий энтомолог Эрнст Гофман (Ernst Hofman, 1837–1892) был автором двух атласов бабочек: «Die Gross-Schmetterlinge Europas» и «Die Raupen der Gross-Schmetterlinge Europas» (оба 1887). На русском языке был издан его «Атлас бабочек Европы и отчасти русско-азиатских владений».
7
IV Наблюдавшаяся до сих пор только в Вале (нем.).
8
4 Вале — кантон в Швейцарии.
9
V Застольными манерами (англ.).
10
5 Явная описка. Курт Ламперт (Kurt Lampert) — годы жизни не установлены. Автор тома «Die Schmetterlinge und Raupen Mitteleuropas mit besonderer Berucksichtigung der biologishen Verhaltnisse». Munchen, 1907.
11
6 Николай Александрович Холодковский (1858–1921) — член-корреспондент Академии наук, энтомолог. Переводчик Гете, Шиллера, Байрона.
12
7 Карл Фридрих Берге (Karl Friedrich Berge, 1811–1883) — немецкий энтомолог. На русском языке изданы его «Бабочки Европы, их распределение, классификация и ловля». СПб., 1883.
13
VI От нем. hoch — высокий.
14
VII Британские бабочки и мотыльки (англ.).
15
VIII От нем. Stammort — место происхождения.
16
IX Порядочные люди (фр.).
17
8 Имеются в виду две многотомные серии научных изданий с великолепными иллюстрациями, выходившие под редакцией французского энтомолога Шарля Обертюра (1845–1924).
18
9 Великий князь Николай Михайлович (1859–1919), видный историк и энтомолог-любитель, издал девятитомный труд «Memoires sur les lepidopteres» («Записки о чешуекрылых», 1884–1901) на французском, английском и немецком языках.
19
X Букв.: Для наследника престола (лат.).
20
10 О текстах, которые подверглись цензурным и прочим сокращениям.
21
11 Первая из этих двух бабочек семейства сатиров вымышлена, а вторая реальна.
22
12 Последнему из вымышленных художников Набоков дал девичью фамилию своей матери.
23
13 Якоб Хюбнер (Jakob Hubner, 1761–1826) — немецкий энтомолог, автор одного из первых атласов бабочек. Жюль Кюло (Culot, Jules, 1861–1933) коллекционер. Прославился собранием «декалькоманий» — отпечатков крыльев бабочек.
24
14 Имеется в виду описание радуги в начале второй главы романа «Дар»: «Еще летал дождь, а уже появилась, с неуловимой внезапностью ангела, радуга: сама себе томно дивясь, розово-зеленая, с лиловой поволокой по внутреннему краю, она повисла за скошенным полем…»
25
15 Арнольд Шпулер (Arnold Spuler) выпустил трехтомный справочник бабочек Европы (Die Schmetterlinge Europas, 1901–1910).
26
16 Ганс Ребель (Hans Rebel, 1861–1940) — энтомолог, занимался микролепидоптерами (мелк. баб.). По-русски не публиковался.
27
17 Адальберт Зайтц (Adalbert Seitz, 1860–1938) — немецкий зоолог, был главным редактором многотомного энциклопедического
