Таким образом пророчество о семи громах представляет собою не что иное, как повторение пророчества о семи трубах в ином виде. «И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, что (после семи громов) времени уже не будет; но в дни, когда возгласит седьмой Ангел, когда он вострубит, совершится тайна Божия, как Он благовествовал рабам Своим пророкам». Голоса громов относятся, таким образом, к концу мира сего, точно так же как и голоса труб.

«И голос, который я слышал с неба», говорит Иоанн, «опять стал говорить со мною и сказал: войди и возьми раскрытую книжку» и т.д. «И взял я книжку из руки Ангела и съел ее. И она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало в чреве моем. И сказал он мне: тебе надлежит опять пророчествовать о народах и племенах и языках и царях многих». Это является введением к новому пророчеству, повторяющему и пророчество всей книги, и намекает на съедение Иезекиилем книжного свитка, открывшегося перед ним, исписанного внутри и извне, и исполненного плача и стенаний и скорби, но сладкого в устах. Выпивание и съедание обозначает приобретение и усвоение, съесть же книгу означает проникнуться пророчеством, содержащимся в ней. Напоминая о вдохновленности всей книги пророческим духом, оно знаменует предстоящее живое повторение всего пророчества в виде истолкования, которое начинается по совершении пророчества о печатях и трубных гласах. Книга была сладкой в устах Иоанна, и поэтому — начинается не с горестного пророчества о вавилонском пленении, вторжении язычников в наружный двор храма и попирании ими святого града; и не с пророчества о «двух свидетелях во вретище» и поражении ими земли всякими язвами и убиении их зверем; но как только исполнилось пророчество о трубных гласах, начинается радостное пророчество о славной жене на небе, о победе Михаила Архангела над драконом; после же этого «горько стало во чреве» Иоанна, так как он описывает времена великого отступления.

«И стоял Ангел (над морем и землею), говоря: стань и измерь храм Божий и жертвенник и поклоняющихся в нем», т.е. их дворы вместе с зданиями, возведенными на них, а именно: четырехугольный двор храма, называемый «отдельным местом», четырехугольный двор жертвенника, называемый двором священников, и двор поклоняющихся в храме, называемый новым двором; «но (большой) внешний двор храма исключи и но измеряй, ибо он дан язычникам: они будут попирать святый город сорок два месяца». Это измерение имеет соотношение с измерением Иезекиилем храма Соломонова: там измерен был весь храм, включая внешний двор, для ознаменования того, что он будет впоследствии перестроен. Теперь же повелено измерить лишь дворы храма и жертвенника и тех, кто поклоняется на них, — для ознаменования построения второго храма для тех, кто запечатлен ив всех 12 колен Израильских и поклоняется во внутреннем дворе в искренности и истине; внешний же двор, т.е. внешнюю форму учения и церковного правительства Иоанну было повелено исключить и не измерять, ибо она была предоставлена вавилонским язычникам. Ибо славная жена на небе, породившая хранящих заповеди Божии и имеющих свидетельство Иисуса, оставалась тою же женой во внешнем обряде после бегства ее в пустыню, где она утратила свое прежнее чистосердечие и набожность и стала великою блудницей. Она потеряла свою чистоту, но сохранила свой наружный вид и одежды. И когда язычники попирали святой город и поклонялись во внешнем дворе, т.е. во внешней обрядности, два свидетеля, изображаемые здесь двумя ногами Ангела, стоящего на земле и на море, пророчествовали против них и была дана им власть, как Елисею и Моисею «поражать тех, кто обидит их, огнем, выходящим из их уст; затворять небо, чтобы не шел дождь на землю во дни пророчествования их, превращать воду в кровь и поражать землю всякою язвою, когда только захотят», т.е. язвами труб и чаш гнева. Когда же они окончат свидетельство свое, то будут убиты, затем восстанут из мертвых и взойдут на небо в облаке. И тогда прозвучит седьмая труба ко дню последнего суда.

Когда пророчество окончилось, Иоанн был вновь вдохновлен съедением книги и начинает истолкование пророчества словами: «И вот отверзся храм Божий на небе, и явился ковчег Завета Его в храме Его». По ковчегу мы можем заключить, что это был первый храм, так как во втором ковчега не было. «И были молнии и голоса и громы и землетрясение и град великий». Это соответствует войнам в Римской империи во время царствования четырех всадников, явившихся в видении по снятии первых четырех печатей. «И явилось на небе знамение — жена, облеченная в солнце». В Апокалипсисе дела Церкви начинают изображаться по снятии пятой печати; в истолковании же они изображаются одновременно с видением Церкви, изображенной в виде жены на небе; там ее преследуют, здесь она мучится от болей родов. Истолкование переходит затем сначала к запечатлению рабов Божиих и заклеймению остальных клеймом зверя, а затем ко дню последнего суда, изображаемого под видом жатвы и сбора винограда. Затем оно возвращается назад ко времени снятия седьмой печати и изъясняет пророчество о семи трубах — излиянием семи чаш гнева Божия. Ангелы, изливающие их, вышли из храма скинии», т.е. из второго храма, так как скиния не имела внешнего двора. Затем истолкование возвращается еще раз ко временам измерения храма и жертвенника, к изображению язычников, поклоняющихся в внешнем дворе, и к зверю, убивающему свидетелей на улицах великого города, и изъясняет все это видением «сидящей на звере жены, упоенной кровью святых» и доходит до падения великого города и дня суда.

Все пророчество о книге, изображенной в виде Закона, вновь, таким образом, повторяется и изъясняется посредством видений, которые следуют после седьмой трубы, и начинаются видением открытого на небе храма Божия. Осталось неописанным и потому не изъясненным лишь то, что последовало за семью громами.

ГЛАВА III

Об отношении Откровения Иоанна к пророчеству Даниила, и о предмете Откровения

События, предсказанные в Откровении, совершаются в 3-х главных местностях исторического мира: в области за Евфратом, представленной в пророчестве Даниила двумя первыми зверями; в Греческой империи по сю сторону Евфрата, представленной в пророчестве Даниила барсом и козлом; и в империи Латинской, изображенной в образе зверя о 10 рогах. К этим-то трем частям и относятся выражения о «третьей части земли, моря, рек, кораблей, звезд, солнца и луны». Я помещаю тело 4-го зверя по сю сторону Греции, так как первые три из 4-х зверей продолжали еще жить и после того, как власть была отнята от них, и поэтому они не вошли в состав 4-го зверя. Он лишь попирал их своими ногами.

Под землею Евреи разумели великие материки Азии и Африки, к которым они имели доступ сухим путем; а под «морскими островами» разумелись места, куда они ходили на морских судах, в частности — вся Европа. Отсюда под словами земля и море настоящее пророчество разумеет народы Греческой и Латинской империй.

Третий и четвертый звери Даниила означают то же, что дракон и десятирогий зверь Иоанна, с тем лишь различием, что под образом дракона Иоанн разумеет всю Римскую империю до ее разделения, так как во время видения она была еще нераздельной; зверь же появляется только после того, как она подверглась разделу. С этого времени дракон обозначает у него Греческую империю, а зверь — Латинскую. Поэтому-то у дракона и зверя общие головы и общие рога; но венцы у дракона только на головах, а у зверя только на рогах: ибо вверь и его рога стали царствовать лишь после отделения от дракона; и когда дракон дал зверю престол, то 10 рогов получили власть как короли в одно время со зверем. Головы суть 7 последовательных царей. Четыре из них были четырьмя всадниками, которые появились при снятии первых четырех печатей. В конце 6-й головы (или печати), изображаемой в видении как событие текущего времени, сказано: «пять из семи царей пали, один есть, а другой еще не пришел; и зверь, который был и которого нет» (смертельно раненый мечом) — он восьмой, и из числа семи, т.е. он был сопределен с семью. Рога же зверя те же самые, что рога 4-го Даниилова зверя, описанные выше.

Четыре всадника, появляющиеся при снятии четырех первых печатей, хорошо истолкованы Мийдом. Я, с своей стороны, ввел бы в это истолкование лишь две следующие поправки; время третьего всадника я продолжил бы до конца царствования трех Гордианов и Филиппа Аравитянина, которых следует считать царями юга; время же четвертого я бы начал считать с царствования Декия и продолжил бы до царствования Диоклетиана. Ибо четвертый всадник «сидел на коне бледном, и имя сему всаднику смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными», или войсками бунтовщиков и чужестранцев; — и таковы были события во весь этот период истории. До той поры Римская империя сохраняла нераздельно единодержавный образ правления, исключая времена восстаний, что и изображено в виде четырех всадников. Но Диоклетиан разделил империю между собою и Максимианом (285 г.); и империя оставалась разделенною до победы Константина Великого над Лицинием (323 г.), которая положила конец последним языческим гонениям, Диоклетиана и Максимиана, описанным в Апокалипсисе при снятии пятой печати. Но разделение империи было неполным, так как обе части находились под властью одного и того же сената. Та же победа Константина над язычником Лицинием послужила началом падения языческой империи, что описано при снятии 6-й печати. И видение об этом продолжается до конца царствования Юлиана Отступника, который был язычником и властвовал над всей Римской империей нераздельно.

Дела церковные начинают описываться, как было сказано выше, при снятии пятой печати. Здесь Церковь представлена в виде жены в небесном храме, «облеченной в солнце» праведности, «и луна» еврейской обрядности «под ее ногами, и на голове ее венец из 12-ти звезд» — соответственно 12 Апостолам и 12 коленам Израилевым. Когда она из храма бежала в пустыню, то оставила в храме потомков «от семени своего, сохраняющих заповеди Божии и имеющих свидетельство Иисуса Христа». Следовательно, до этого бегства она представляла истинную первобытную Церковь Божию, хотя впоследствии развратилась как Ахола и Ахолива. Во времена Диоклетианова гонения она «кричала от болей и мук рождения». По прекращении же этого гонения благодаря победе Константина над Максенцием (312 г. по Р. X.) «она родила младенца мужского пола,