всякие умники. Она гнала взашей этих «последователей»: «Да разве этому учат? Мне было видение Божьей Матери, и она меня благословила. А делать это без воли Всевышнего — страшный грех…»
О бедах и болячках тех, кто к ней обращался, баба Валя никогда и никому не рассказывала. Один лишь раз Прасковья Андреевна проявила излишнее любопытство, но старуха сразу отрезала: «Любопытной Варваре нос оторвали».
Все, кто знал Баранову, в один голос свидетельствуют: плату за лечение и предсказания она не назначала и не просила. Принесли — хорошо, нет — и не надо. Кто давал буханку хлеба и 50 копеек, а кто роскошный ковер и крупную сумму денег. Ходили слухи, что дарили ей немало золотых колец и серег, только драгоценностей этих никто у нее не видел. Две небольшие комнаты в ее хатенке были складом промышленных и продовольственных товаров. Чего тут только не было: отрезы тканей, платки, посуда, духи, коробки конфет, банки с кофе, сгущенкой, тушенкой, с домашними вареньями и соленьями, бутылки водки, шампанского, дорогих вин. Все это накапливалось годами. Самой-то бабе Вале много ли надо. Питалась она, в основном, овощами и ходила в одной и той же одежде. А раздаривать — ой как не любила. Скуповата была. Как-то понадобилась Прасковье Андреевне бутылка водки. Баранова дала и два дня молчала, но на третий, не выдержав, решительно, голосом, не терпящим пререканий, сказала: «Ты вот что, Прасковья, где ту пол-литру взяла, туда и поставь». Мало кто знает, что исправно давала Баранова деньги только на церковь. Какие-то подарки посылала в женский монастырь. В то же время попытки Святашовой уговорить ее передать в храм ненужный ковер натыкались на упорное нежелание расставаться в дорогой вещью.
Слухи о богатстве Барановой ходили не один год, но до поры до времени никто не решался посягнуть на бабкины капиталы. Впервые это случилось летом 1985 г. В дом и бабе Вале, пройдя огородами, явился мужчина, обряженный в женскую одежду, с черным чулком на голове. Угрожая ножом, он потребовал у старухи деньги. Незнакомца спугнули соседские парни, которые заметили,лкак он входил.
Второе нападение было совершено в ноябре 1986 г. двумя молодыми людьми. Жили они в Шпаковском, имели судимости. О Барановой и ее сокровищах один из преступников узнал от ее односельчанина во время пребывания в следственном изоляторе. Вначале грабители приехали в Кугульту разведать обстановку. Зашли в дом к бабе Вале и завели разговор: дескать, у одного отец алкоголик, не возьмется ли бабка его полечить. Но та сказала: «Не лечиться вы приехали, а по мою душу, я это вижу по вашим глазам» и выставила «добрых» молодцев. Через день, поздно ночью, осторожно взломав замок, парни проникли в дом Барановой. Слегка придушив проснувшуюся от шума старуху, один из парней предупредил ее: если, мол, кому расскажешь, прирежем. А потом, стукнув монтировкой по голове, они сбросили ее на пол. Под периной в носовом платочке отыскали четыре тысячи рублей, да и были таковы.
Очнувшись после ухода мерзавцев, баба Валя, утирая ладошкой кровь, заливавшую лицо, с трудом встала на колени перед образами. Плача, молилась Богу и просила наказать обидчиков. Видно, Господь услышал мольбы, ибо машина грабителей перевернулась на подъезде к соседнему селу…
Уголовное дело по факту разбойного нападения на В. П. Баранову было поручено следователю Токовой Софье Бекбулатовне. Забегая вперед скажем, что в кратчайшие сроки грабители были найдены, их вина доказана и каждый получил по заслугам. Токова, не раз беседовавшая с Валентиной Павловной, вспоминала:
«Баранова в свои 90 лет обладала прекрасной памятью и здравым умом. Она была весьма интересным собеседником. Чувствовалось, что Валентина Павловна получила хорошее образование и знала лучшие времена. Я сразу обратила внимание на книги, принадлежавшие ей. Это были библии, лечебники, травники, труды по истории, еще какие-то учебники, все дореволюционные издания. Когда я похвалила книги, она сказала, что у нее ими забит весь чердак, и заметила, что за одну книгу ей предлагали 5 тысяч рублей, но она не продаст ее ни за какие деньги. Деньги для нее ничего не значили, и счета им она не знала.
При первом осмотре на полу в грязном платке обнаружили 9 тысяч рублей в сторублевых купюрах. Очевидно, они тоже лежали под периной, но грабители их не заметили. Когда Валентине Павловне сказали о находке, она равнодушно махнула рукой: «А я и не знала, что они там лежат». У нее в комнате стоял большой кувшин, заполненный монетами по 50 копеек и по рублю, так она их за деньги не считала. Напророчила она будущее мне и моим детям. Восемь лет прошло, а все выходит по предсказанному. Да и о прошлом рассказывала так, как будто я написала, а она прочла. Уникальные способности у нее были».
Неизвестно, чем подкупила Токова Валентину Павловну, уважительным ли отношением, состраданием ли, которого ей так не хватало, а может быть, умная, красивая, энергичная женщина, сама немало пережившая, показалась ей достойным собеседником, только Софья Бекбулатовна была вторым после Святашовой человеком, которому Баранова приоткрыла, хоть и на мгновение, завесу загадочности, окутывавшую ее жизнь.
«Мне, деточка, многое дано, — рассказывала ей Валентина Павловна. — Я гляну на человека и вижу: счастлив он или нет, что у него было, что его ждет. Болезни я лечу нервные, женские, кожные, половое бессилие. Кто только ко мне ни приезжал, в том числе очень знатные люди. Некоторых гоню. Так ведь не понимают, что не всесильна я. Если не могу вылечить, то и не берусь… Шут с тем, что меня ограбили, пусть они подавятся моим добром. У меня денег на сто таких подонков хватит. Разве деньги делают человека счастливым? Меня зависть людская страшит. Не любят меня, боятся, а иные со свету сжить готовы. Что вижу я человека насквозь, так то мой крест, моя Голгофа. Кому я что плохое сделала? Что узнаю, то во мне и умрет. Господи, да если бы знали они, сколько на мою долю выпало бед и несчастий, унижений и страданий. Вместо того, чтобы пожалеть жалкую, одинокую, больную старуху, они меня так ненавидят. Да разве думала когда-нибудь я, дворянская дочь, которую все нежили и любили, что мне так придется жить…» Она порылась в бумагах, лежащих на столе, и протянула Токовой пожелтевшую старинную фотографию. А на ней — юная красавица с гордо поднятой головой, в великолепном платье с восхитительной прической. Рядом в креслах пожилые мужчина и женщина — родители Барановой. Потрясенная Токова переводит взгляд с фотографии на уродливую нечесаную старуху, сидящую напротив, затем вновь на красавицу в бальном платье и не верит своим глазам…
Родилась Валентина Павловна в 1895 г. в Ставрополе в семье состоятельных людей. Отец, по ее словам, был человеком известным. Замужем она вроде бы не была. В 1918 г. родителей на ее глазах расстреляли большевики. В гражданскую войну погибли братья и сестры. Предположительно при отступлении с белыми войсками она попала под артобстрел; израненную и контуженную, ее откопали из-под земли. При операции ампутировали грудь, разорванную осколками. В 20—30-е годы она прошла тюрьму, лагеря, была в ссылке. «Всех моих уничтожили, одна я уцелела, и меня судили только за то, что я дворянская дочь, — с горечью говорила Валентина Павловна, — и жила я по волчьему билету без каких-либо прав. Потом забилась в Ку-гульту, думала, хоть здесь поживу спокойно, да, видно, не судьба…»
Незадолго до своей гибели Валентина Павловна составила завещание. Хату отказала племяннику, имущество и деньги со сберкнижек (всего 15 тысяч) завещала Святашовой с условием, что та ее похоронит, поставит на могиле белый мраморный крест и будет поминать в церкви. Вскоре у Прасковьи Андреевны умерла племянница. Валентина Павловна сказала: «Теперь она (племянница) еще твоих возьмет. Одного больного, другого здорового. — Помолчав, добавила: — Не станет меня, будет у тебя большая беда». «Спустя какое-то время, — плача, рассказывала Святашова, — умер мой брат, болел он. Я уж и забывать стала ее слова, как в 1991 г. погибает мой сын. Она знала, что с ним будет, только пожалела меня, не сказала прямо, чтобы не мучилась я, не жила в страшном ожидании. Она чувствовала, когда кто-то умрет, за это ее и боялись».
Валентина Павловна предсказала и свою смерть. То-кова, увидев, как старуха ходит босиком по мерзлой земле, заметила, что она простудится, баба Валя усмехнулась: «Деточка, ничего со мной не будет. Я смерти не боюсь. Я буду жить долго и нудно, и меня убьют. Меня Бог не заберет до тех пор, пока меня не убьют. И каждый день я жду нож в спину». Когда в селе при пожаре сгорели два мальчика, Баранова заметила: «То мои братья, меня тоже сожгут».
1 марта 1988 г. Прасковья Андреевна, как всегда, управлялась по хозяйству у Барановой. Когда собралась уходить, баба Валя остановила ее: «Ну, скоро я от вас уйду. Завтра не приходи, мне одной побыть нужно. Приходи послезавтра, да не с утра, а к обеду». А на прощание тихо и ласково промолвила: «Спасибо, что не бросила меня…»
3 марта Святашова обнаружила на кухне дома Барановой ее полуобгоревший труп. На шее у бабы Вали зияла большая сквозная рана. Убив старуху, ее облили бензином и подожгли, надеясь, что огонь скроет следы злодеяния. Но из-за нехватки кислорода (ставни и двери были закрыты) выгорела только кухня. Следствие по делу об убийстве Барановой продолжается по сей день. Поскольку вроде бы ничего похищено не было, то версия об убийстве в целях ограбления отпала. По одной из версий, убили бабу Валю из мести, дескать, насолила кому-то. В этом твердо убеждены местные жители: «Отомстили ей. Она людям много вреда принесла. Колдовка была и в церковь не ходила. Отрицательное биополе с больных переносила не на себя, а на тех, кто в селе жил. Сколько она семей разбила, сколько людей несчастными сделала». Но ни одного конкретного примера привести никто не мог. Все на уровне слухов… Святашова продолжала стоять на своем: «Если и убили ее из мести, то по наговору. Не делала она людям зла. Крестом и молитвой лечила… И в церковь ходила, пока силы были, а уж в чем священнику каялась, то Бог знает, только отпущение грехов она получала. И отпевали ее как полагается».
Уже во время следствия кто-то намекнул Святашовой, что неплохо бы деньги, завещанные ей Барановой, передать на нужды детского дома. Затем в Кугульту приехал племЯ&ник Валентины Павловны — и сразу к Святашовой: «Зачем ей такой дорогой крест,
